Навои смело посмотрел на государя, словно требуя ответа. Наконец Хусейн Байкара снова взял письмо в руки.
— Какое наказание или взыскание вы находите соответствующим? — спросил он и, не ожидая ответа, принялся жаловаться на недостойных сыновей.
Навои заметил, что члены царской семья должны служить для всех образцом добронравия и благопристойности, а он, к сожалению, видит нечто совершение противоположное.
— Это дело совести вашего величества, — продолжал Навои. — Перед законами и установлениями государства равно обязаны преклоняться и царь, и нищий. Я бесконечно много говорил вам об этом и снова повторяю то же самое.
Хусейн Байкара обещал посоветоваться с шейх-аль-исламом и наказать своего сына по закону пророка. Навои поклонился и вышел.
Застывшая за ночь земля растаяла под лучами солнца и покрылась жидкой грязью. Чтобы не запачкать обуви, Навои осторожно шел по обочине. Прохожие здоровались с поэтом, почтительно уступая ему дорогу. Не заходя в Унсию, поэт прошел в одно из строении, находившихся позади медресе. На большом дворе, со всех сторон окруженном постройками и айванами, сновали слуги. Одни перемывали груды глиняных чашек и блюд, другие носили воду в больших кувшинах или, заткнув за пояс полы одежды, разводили огон под огромными, стоявшими в ряд котлами, протирая слезящиеся от дыма глаза. Багрово-красные, похожие на раскормленных петухов, повара с грубо обтесанными деревянными ложками и черпаками в руках возились над котлами. Здесь Навои ежедневно раздавал пищу беднякам, убогим, сиротам.
Подойдя к поварам, поэт осведомился, что сегодня готовят, сколько положено мяса, сала, крупы, и рассмешил окружающих забавными стихами о поварском искусстве, которые ему приходилось слышать. Повара тоже не остались в долгу.
— Уж очень вас здесь много! — улыбаясь, говорил Навои. — Клюете поодиночке и раздираете меня на части.
Распорядившись выдать пищу без малейшего промедления, Навои пошел в Унсию.
Немного отдохнув в своей комнате, он сыграл в шахматы с эмиром Муртазом.
После полуденной молитвы они вместе вышли из медресе. Ханака жила своей обычной, полной величавого спокойствия жизнью. Слуги, неслышно ступая, исполняли свои обычные дела: наводили чистоту и приготовляли все нужное для постоянно занятых книгами обитателей этого дома.
Навои привел своего спутника в комнату Мирхонда. Пожилой, рассеянный, как все ученые, и несколько склонный к разгульной жизни, историк, величайший летописец своего времени, — встретил гостей радушно Двенадцатилетний внук Мирхонда Гияс-ад-дин Хондемир учтиво приветствовал их. Навои любил этого мальчика как родного сына. Он поспешно собрал и сложил книги деда. Потом, оставив свое прежнее место, сел поодаль и устремил на своего деда и его гостей умные, внимательные глаза. Дружески, без излишних церемонии осведомившись о здоровье Мирхонда, Навои поговорил с его внуком. Беседа с этим способным мальчиком доставляла ему большое удовольствие. Он спросил, какие новые исторические книги прочитал за это время Гияс-ад-дин. Хондемир назвал несколько серьезных сочинений, выбор которых Навои и эмир Муртаз одобрили.
Мальчик все свое время проводил с дедом, который по предложению Навои уже много лет обитал в этой комнате и с утра до вечера писал большой исторический труд «Сад чистоты». Их постоянно окружали ученые, поэты, художники. Слушая их разговоры, мальчик все больше проникался стремлением к знанию. Особенно полюбилась ему история. Он уже успел прочитать много исторических произведений и книгу за книгой изучал законченные части сочинения своего деда. Старик Мирхонд гордился внуком.
— Хвала аллаху, он теперь мой помощник: переписывает мои сочинения, а если моим слабым глазам трудно прочитать какую-нибудь старую, плохо написанную рукопись, — бегло читает ее мне вслух. Я посвятил свою жизнь истории; думаю, что после моей смерти эта наука не осиротеет.
Согласившись в этом со старым ученым, Навои осведомился, как подвигается работа над «Садом чистоты». Мирхонд взял несколько тетрадей, лежавших в нише, и сказал:
— Мы закончили четвертый том. Прошу вас, возьмите это домой, прочитайте и скажите свое мнение.
Навои перелистал тетрадь, с интересом пробежал глазами отдельные главы, потом положил рукопись в папку, чтобы взять ее с собой.
— Жизнь коротка, как молния, — грустно заговорил Мирхонд. — Суждено ли мне закончить остальные тома…
— Вы никуда не уйдете, пока не напишете обещанный труд. Мы все уцепимся за полы вашего халата, — пошутил Навои.
— Сегодня вам, верно; взгрустнулось, — как всегда весело, заговорил Эмир Муртаз. — Выпейте несколько кубков вина, и душа прояснится, как весеннее небо.
— Правильно, — сказал Навои. — Не бросайте привычку пить вино: оно разгоняет тоску и расплавляет железо горя и печали.
Мирхонд не отрицал, что вино очищает сердце гуляки, предавшегося богу. В его словах звучала скромность, приличествующая дервишу. Навои нравилась душевная мягкость историка, его глубокая поэтичность. К старости его душа обогатилась яркими красками духовного совершенства и стала еще содержательней.
Пришел Султанмурад и еще несколько ученых и поэтов. Беседа оживилась. Ученые говорили о сочинениях, над которыми они работали. Они советовались с Навои о существенных сторонах разных вопросов, об отдельных неясностях, сообщали ему мнения некоторых критиков. Всякому хотелось, чтобы Навои одобрил его произведение. Султанмурад сказал, что желал бы написать книгу «Сборник наук», заключающую важнейшие сведения по всем отраслям знания. Навои горячо приветствовал эту идею.
Пробило пять. Часы, изготовленные Мираком Наккашем, находились у Мирхонда в особом помещении. Эти часы представляли собой большой ящик; в ящике стояла человеческая фигура с палкой в руках. Ударяя палкой но небольшому барабану, фигура регулярно отбивала время. Сегодня беседа была так занимательна, что никто не расслышал громкого боя часов. Даже маленький Хондемир, который всегда с интересом следил за ходом часов, совсем забыл о них. Только когда муэдзин на сверкавшем в лучах заходящего солнца минарете прокричал призыв к молитве, собравшиеся поспешно поднялись.
Глава тридцать вторая
Соглашение, недавно заключенное с Хисаром, считалось обеими сторонами временным. Раздосадованный безуспешным походом, Хусейн Байкара чутко прислушивался к тому, что происходило у врагов. Со своей стороны хисарцы ни на минуту не забывали о старых недругах и не вкладывали меча в ножны. Они были преисполнены радости: столь опытный в военном деле государь, придя, с большим войском, ничего не смог сделать и оказался вынужденным удовлетвориться миром. Хисарцы не переставали плести интриги и заговоры против Герата.
Через три или четыре года после заключения мира, в 1497 году, Хусейн Байкара во главе большого войска пошел на Хисар. В походе участвовал сын государя Музаффар-мирза и другие царевичи со своими джигитами.
Хусейн Байкара остановился на берегу Амударьи, напротив Термеза. В подкрепление ему пришел из Астрабада Бади-аз-Заман-мирза. Войско врага под Начальством султана Масуда-мирзы стояло лагерем у Термеза на том берегу реки… Зимнее время и многочисленность вражеского войска не давали возможности султану Хусейну начать активные действия; он был вынужден провести зиму у Амударьи. При первых признаках весны Хусейн Байкара, отказавшись от мысли разбить врага в лоб, решил нанести удар сбоку. Вдоль берега буйной Амударьи он двинулся вверх к Кундузу! Пятьсот проворных джигитов получили приказ перейти реку.
Когда отряд, выбрав скрытое от врага место, переправился через реку и укрепился, султан Масуд, стоявший лагерем неподалеку от Хисара, поднял голову. Вместо того чтобы разбить переправившийся через Амударью неприятельский отряд, его воины в беспорядке побежали к Хисару. Воспользовавшись растерянностью врага, Хусейн Байкара перешел с войском Аму и послал Бади-аз-Замана с несколькими беками в Кундуз. Сам султан Хусейн подошел к Хисару и осадил крепость.
Несмотря на полную растерянность неприятельского войска и бегство некоторых начальников, крепость Хисар все же оставалась неприступной. Став лагерем под ее стенами, Хусейн Байкара начал искать способ захватить крепость. Опытные в деле осады беки усердно изучали стены крепости, стараясь найти их уязвимые места. В душе Туганбека кипели воинственные чувства и ярость молодости. Он как будто вновь только начал жить. Ему страстно хотелось совершить какой-нибудь удивительный подвиг и отличиться перед гордыми барласскими беками, убежденными, что они освоили военную науку еще в утробе матери. Стремление привлечь внимание государя и своего царевича трепетало в сердце Туганбека.
Днем и ночью кипела работа. Сотни джигитов укрепляли у подножия крепости большие опрокинутые котлы, наполненные взрывчатыми веществами. Они намеревались с помощью взрывов расшатать могучие — стены. Другие джигиты, выбрав определенный участок крепостной стены, с помощью простейших приспособлений метали в нее огромные каменные глыбы. Но толстые стены, по верху которых могла проехать арба, оставались незыблемыми. Защитники крепости, укрывшись за широкими зубцами стен, осыпали врагов дождём ядер. Ядра залетали очень далеко и увечили людей и коней. В стане врагов были, очевидно, замечательные воины.
