Долго стоял над бьющей струей воды. Лицо поросло ржавчиной, но бриться было лень. Рыжий длинный волос торчал из ноздри. “Ус таракана”, – подумал Виктор неодобрительно и, сжав двумя пальцами, выдернул вон. Скривился от мелкой боли.
“Нельзя разрушать семью. Нельзя убивать любовь”, – тупо повторял, глядя, как вода лупит в ванную, попадая прямо в слив, полный радужной пены после только что мывшейся жены.
Он знал, почему ему так уныло. Потому что душа рвалась отсюда.
Надо выкинуть из головы девушку с гитарой, всех этих людей у подъездов, костров, на баррикаде и канареечножелтый бэтээр, грозящий штурмом. Надо… И каску, на лету разбившую плафон в метро… Надо… Но не получалось.
Сейчас важно не обнаружить тревоги…
Покинув ванную, заговорил с женой предупредительно и стал поглаживать ее по сырой макушке. Подмел листву с дорожки в кучу, проредил малинник, срезав сухие поросли. Лена вышла к нему, сделали круг по окрестностям, под ручку. Она о чем-то говорила, он соглашался, не повышая голос, а, наоборот, нежно понижая.
Они засыпали рука об руку, Лена стала сопеть, и Виктор аккуратно разомкнул пальцы.
“Нельзя разрушать семью. Нельзя убивать любовь”, – лежал в темноте, ощупывая свое небритое лицо.
Проснулся от того, что жена настойчиво трясла его за плечо:
– Что ты? Тебе плохо?
– Что?
– Ты кричал… Я не поняла…
– Что я?
– Кричал… Какие доллары?
– Доллары?
– Шесть долларов…
– Спи, дорогая.
Рано поутру он уехал в аварийку. На календаре было второе октября.
Дела навалились после обеда: несколько вызовов подряд. Сели в грузовик и поехали на Смоленку в Карманицкий переулок – потекло в подвале прачечной, дальше надо было на Воровского, с этого года Поварскую, на подземный разрыв трубы возле посольства Норвегии.
Подъехать к Смоленке мешала пробка.
– Авария, – предположил Валерка Белорус, матеря неповоротливых водил сквозь зубы и фильтр зажатой сигареты.
Но это была не авария. Около Смоленской площади на двойной полосе стоял распаренный гаишник и как заведенный жезлом показывал всем разворот.
Работяги, сидевшие на баллонах, припали к окнам.
– Наши! – вскрикнул Виктор и чуть не выпрыгнул из кузова.
Он увидел впереди, поперек Садового кольца, нечто волнующее и внезапное: баррикаду, дым, красный флаг.
– Жми на газ! – потребовал Клещ заполошно.
– У, неймется идиотам, – Кувалда сжал и понюхал кулак, косясь на Виктора, который свесился к Валерке:
– Стой… Одна минута… Тормозни на тротуаре!
Но развернувшийся с ревом грузовик уже сворачивал в переулок, и Виктор лишь успел заметить, от изумления не осознав увиденное, яркую лужу крови на пороге гастронома, углового со Старым Арбатом.
Течь в трубе они прекратили наспех, без сварки, черновой вариант: поставили резиновую прокладку, сверху широкий хомут из стальной ленты на двух болтах.
– Слушайте сюда, – запросил Виктор, глотая солнечный воздух с прогорклой примесью дыма, когда поднялись в переулок. Он чувствовал себя ребенком, который выпрашивает у взрослых дорогую игрушку или, например, разрешение, вместо того чтобы делать уроки, порезвиться во дворе с дружками. – Это для меня очень… Правда! Давайте я сбегаю, а вы подождете… Я на три минуты… И вернусь… Я работать буду все сутки!
– Сутки? – Кувалда уставился на Виктора похмельно-гипнотичным взглядом. – Тебя в милицию заберут на пятнадцать суток.
– Да какая милиция! В дурку, – уточнил Клещ с кисло-сладкой миной.
Виктор отчаянно переводил глаза с одного на другого, думая сбежать и понимая, что невозможно. Он смотрел на Зякина с его пористым носом, на Мальцева с его сальной гривой…
– Эй, не едьте! Погодите. Это – история! Внукам рассказывать будете. Разве не интересно, когда такие дела? – Все шли к грузовику, и он, остановившись, растерянно убеждал их спины.
– А я никуда и не поеду, – одобрил его Валерка, привалившись к решетке радиатора, потирая и прилаживая, как накладные, усики под носом.
– Не поедешь? – с надеждой переспросил Виктор.
Валерка в этот миг показался ему благородным и загадочным, как герой мексиканского сериала, из тех, что смотрела Лена.
– Куда ехать? Куда гнать, гонщики? – Валерка неторопливо разминал сигарету. – Вам больше других надо? Поработать охота? Садовое перекрыто… Солнце светит. Гуляй – не хочу…
– У тебя какая работа? – угрюмо осведомился Кувалда. – Тебе чего до нашей работы?
– Думаешь, не устал баранкой крутить? Не все стахановцы, как ты.
– На Воровского кипяток, – Зякин взялся за ручку двери, всем своим видом осуждая промедление.
– Подумаешь, кипяток… – У Валерки был настоящий талант бегло говорить сквозь зажженную сигарету. – Тебе от этого тепло, холодно? Кто с тебя спросит? А спросят, значит, проехать не могли. Остынь…
– Ага, погуляем мы, – съязвил Клещ. – Затопчут или башку проломят.
– Я за Витю, – Валерка оторвался от решетки. – Нравится ему, имеет право. Я его давно знаю, мне для него полчасика не жалко.
– А ведь пральна, мужики, – Мальцев размеренно кивнул.
– Ну-ну-ну, – забормотал Кувалда с сумрачным сомнением. – Ладно, пойдем к твоим хулиганам. Если что, огребем за компанию.
И они вчетвером пошли по переулку к Садовому. Клещ и Зякин остались у грузовика.
На ходу Валерка открылся на ухо:
– У меня отец в Гродно живет, ветеран, партизан. По телефону звонил, он за этих тоже болеет…
“Болеет, – подумал Виктор смущенно. – Как на футболе. Может, и я болельщик?”
Теперь картина Смоленской площади немного изменилась. Садовое было зачищено от машин метров на сто от баррикады, откуда безостановочно летели кирпичи и куски асфальта. Бодрый камнепад обрушился на несколько десятков омоновцев, которые, видно, пытались пойти в атаку, но были остановлены и сели на корточки, закрывшись щитами. Они сидели цепочкой, и их поставленные на землю щиты сами напоминали стальную баррикаду. Один вскочил, опрометью побежал назад, но тут же нелепо подпрыгнул и опять спрятался за щитом.
– Ай, маладца! – засмеялся Валерка.
– Чего ты? – не понял Виктор.
– Метко швыряют… Много каменюк наколупали…
Сквозь черный дым полыхавших покрышек и завалов мусора проступали кровельные листы, бревна, трубы, доски, ограда из сетки-рабицы и синий фургон: на его крыше стояли несколько фигур, одна – с красным флагом. Над всем этим, уходя в небо и опутываясь волокнами дыма, возвышалась серо-желтая сталинская башня МИДа.
– Готовятся… – Мальцев показал вверх. – Нам это надо, а, мужики?
Виктор увидел на доме напротив фигуры в касках и с автоматами.
– А вон и снайпер. Во-он, по крыше ходит… – показал Кувалда левее. – Видали, какой агрегат…
На пространство перед баррикадой выехала пожарная машина, только не красная, а темно-зеленая, армейская. Подъехав, выпустила струю из брандспойта. Белесая вода хлестала наотмашь, на синем фургоне стало пусто. Пожарная машина поползла обратно. Когда она, пятясь, проезжала мимо, Виктор заметил разбитые стекла.
По тротуарам с обеих сторон Садового теснились зрители, кто-то ржал, кто-то охал. Рядом с Виктором оказалась группка старушек, в которых он сразу признал своих. Они наперебой громко пересказывали друг другу сегодняшние события:
– Думали, снова нас побить, да не вышло…
– Опять мясников спустили…
– Только митинг начали, эти сразу налетели… Кровищи!.. Инвалида без ноги – и того топтали…
– А потом взяли мы железяки, и давай их колоть. Откуда железяки-то, поняла, Нюр?
– Сцена возле высотки железная стояла.
– Сцену я видела. И чего она там была?
– Арбата праздник. Пятьсот лет Арбату, так вроде.
– Да ну, откуда пятьсот?
– Праздников навыдумывают на народные денежки.
– Вот сцену и приготовили на праздник. Для всяких Окуджав. Как начали нас дубинами угощать, мы всю сцену и развинтили, и погнали сволочей поганых… Ей-богу, гнали…
– Да я сама гнала… А они в нас пистолетами стреляли…
– Только не ОМОН, другие. В беретах черных. У них форма серая. Эти стреляли.
– Застрелили кого?
– Это я не знаю. Стреляли – это я видела.
– Рядом стройка, мы забор повалили и добра натащили.
– Ты Алксниса видела? Голова замотана, руку поломали.
– Сегодня ОМОН старика окружил, и играли им от щита к щиту.
– Это чего! Клавдию из Гагаринского райкома знаешь? Ну, Клавдия. Такая, в лиловом, шляпку еще носила, ее вчера инфаркт хватил. Возле зоопарка.
– Зато утром на Лубянке чекисты митинговали. Настоящие, при погонах. Никого не боятся. Дядька толковый выступал, я фамилию запомнила: Бульбов. ОМОН рядом, зубами поскрипели, а тронуть не смеют.
– Красиво горит! Залюбуешься! Как на празднике!
– Вот тебе и день Арбата!
– Завтра на Октябрьской во сколько?
– В два.
– А что завтра? – спросил Виктор.
– Народное вече! – ответили несколько голосов одновременно.
