Гитлер прощается со мной
29 апреля бои разгорелись в непосредственной близости от рейхсканцелярии. 30 апреля меня неоднократно отрывали от обязанностей адъютанта, которые я исполнял вместо Белова, вызывая в бункер фюрера. В последний раз мне приказали привести туда моего адъютанта Беца. Когда я вошел в маленькую комнатку в бункере, размером примерно два на три метра, в которой стояли только диван, маленький шкаф и несколько стульев, ко мне навстречу быстро направился Гитлер, протянул руку и сказал: «Баур, я хотел бы с тобой попрощаться!» Опешив, я спросил: «Вы что, решили прекратить сопротивление?» Гитлер ответил: «К сожалению, дело идет к этому. Мои генералы предали меня и продали, мои солдаты не хотят воевать, поэтому я сам не могу больше сражаться». Я пытался убедить Гитлера, что в нашем распоряжении есть самолеты, с помощью которых он может добраться до Аргентины, Японии или до одного из шейхов, которые, зная отношение Гитлера к «еврейскому вопросу», всегда хорошо к нему относились и в течение всей войны снабжали его кофе. Его можно было доставить в Сахару, где он бы бесследно исчез. Из-за «еврейского вопроса» Гитлер нажил себе немало врагов, но приобрел и немало друзей. Он полагал, что после окончания войны сможет решить эту проблему. Он предполагал отобрать Мадагаскар у Франции и на его территории создать независимое еврейское государство, куда можно будет переселить и евреев из Египта. Подобный план, естественно, вызвал симпатию у муфтия Египта, который называл Гитлера «необычайно хитрой лисой» и неоднократно посещал его с визитами. Я видел его несколько раз в саду рейхсканцелярии, где он прогуливался в сопровождении Гитлера.
Гитлер дал мне понять, что он не покинет Германию. «Я меня есть два варианта: отправиться в горы или к Дёницу во Фленсбург. Но и там через две недели я окажусь в точно такой же ситуации, как и сегодня. Передо мной возникнут те же самые проблемы. Война закончится в Берлине. Я выстою или погибну вместе с Берлином. Каждый должен отвечать за последствия своих поступков. Я сам выбрал свою судьбу! Завтра миллионы людей будут проклинать память обо мне. У меня не остается иного выбора. Русские знают, что я все еще нахожусь в бункере, и я боюсь, что они могут пустить газ. В ходе войны мы разработали такой газ, который может привести человека в бессознательное состояние на двадцать четыре часа. Наша разведка установила, что у русских также имеется такой газ. В бункере есть газоуловители, но кто знает, исправны ли они? Я им не могу доверять. Сегодня я распрощаюсь с жизнью!» Гитлер поблагодарил меня за долгие годы службы и пробежал глазами по комнате. «Я хочу сделать тебе подарок. Видишь эту картину на стене? Это портрет короля Фридриха, Фридриха Великого, кисти Антона Графа. За всю мою жизнь у меня было много картин, некоторые из них были ценнее этой, которая в 1934 году стоила 34 тысячи марок. Я не хочу, чтобы она пропала. Я хочу, чтобы эта картина была сохранена для потомства. Она имеет большую историческую ценность».
Я сказал ему, что с радостью приму в дар эту картину и позднее передам ее в музей или в картинную галерею. Он ответил: «В этом нет необходимости. Я дарю ее лично тебе. Вполне достаточно того, что она будет храниться у тебя. Я знаю, что ты часто высказывал недовольство по поводу моих картин, особенно по поводу этой, но не потому, что ты не способен их оценить».
Я посмотрел на Гитлера с немым изумлением, и он пояснил: «Ты знаешь, что мы часто меняли пристанище и эта картина всегда переезжала вместе с нами. Некоторое время назад мне сообщили, что ты ворчал по поводу нее». Теперь я вспомнил громадный, массивный ящик, который никогда не разрешали перевозить на грузовом самолете, и он всегда стоял в проходе на личном самолете фюрера. Я знал, конечно, что Гитлер всегда брал с собой свои картины, куда бы он ни отправлялся, чтобы на них можно было полюбоваться хотя бы в течение нескольких свободных минут. Если он отбывал в длительные путешествия, то их всегда упаковывали. «Фридрих Великий» занимал особое место в его коллекции, поскольку, как я теперь понял, он всегда брал его с собой. Я объяснил Гитлеру, что пассажиры часто жаловались на то, что во время полета им приходилось обходить массивный ящик. Я действительно ворчал по этому поводу, поскольку, помимо всего прочего, полагал, что такой ящик не украшает прекрасно оборудованный салон нашего самолета. Гитлер слегка улыбнулся. «Все хорошо, Баур. У меня для тебя есть еще два поручения. Я назначаю тебя ответственным за кремацию моего тела и тела моей жены. Кроме того, я назначил Дёница своим преемником. Борман по моему поручению должен передать часть полномочий Дёницу. Проследи, чтобы он выбрался отсюда. Это очень важно, чтобы он добрался до Дёница». Затем на прощание он крепко пожал мне руку и, повернувшись к Бецу, также попрощался и с ним, выразив благодарность за службу.
Выходя из комнаты, Гитлер подошел ко мне, обнял обеими руками и сказал: «Баур, на моем надгробном камне нужно написать: „Он стал жертвой своих генералов!“» На мои возражения он ответил: «Баур, ты многого не знаешь. Когда ты узнаешь больше, то будешь удивлен». В последующие годы я убедился в верности последних слов Гитлера, когда меня содержали вместе с генералами, которые попали в плен к русским еще в разгар войны, до 1944 года. Оказывается, что она пошли на службу к русским и призывали своих бывших подчиненных на фронте сложить оружие и дезертировать.
Подготовка к бегству
Покидая бункер фюрера, я сказал Бецу, что мы должны покинуть Берлин этим же вечером. Для прорыва нам нужно было достать подходящую одежду. Мы не могли и шагу сделать из бункера, одетые в кожаные пальто и к тому же еще с чемоданами в руках. К этому времени добраться до самолета на машине уже было невозможно, оставалось только идти пешком. Гитлер покинул этот мир примерно в семь часов вечера, а не в четыре, как я позднее читал в газетах.[5] Мы немедленно направились к профессору Хазе, который не мог отойти от операционного стола в течение целого дня, он и сейчас делал операцию. Я попросил его принести две маскировочные куртки и два вещмешка, оставшиеся от раненых.
Он был удивлен, узнав, что все зашло так далеко. Поручив дальнейшее проведение операции своему помощнику, он спустя несколько минут вернулся с маскировочными куртками, но без вещмешков. Профессор объяснил, что не смог найти ни одного вещмешка, поскольку раненых сейчас доставляют с позиций, расположенных всего в 200 метрах отсюда, поэтому у них нет с собой вещмешков. Я предложил Хазе все свои вещи, в том числе большое число рубашек, носков и других предметов одежды, которые он с благодарностью принял, поскольку раненые продолжали прибывать в госпиталь, а их одежда была пропитана кровью или же порвана в клочья, и ее нечем было заменить. Профессор Хазе мог забрать вещи из моей комнаты в бункере, которая находилась всего в 200 метрах от операционной. Я уже уложил нужные мне вещи и сменил одежду. В это время меня вызвал к себе Борман.
Я нашел большой рюкзак, принадлежавший солдату, служившему в военно-воздушных силах, однако у него отсутствовали ремни. Я достал длинные ремни из чемодана Бормана и пришил их к своему рюкзаку. Затем я сжег свои документы и удостоверение, а также уничтожил все, что мне было больше не нужно. Бец и Раттенхубер сделали то же самое. Пока мы занимались приготовлениями к прорыву, пришел профессор Хазе, чтобы забрать оставшуюся одежду. Он собирал ее у всех, проживавших в бункере, и в конечном итоге у него скопилась целая гора вещей.
Подробности кремации
Все приготовления заняли примерно полтора часа. Чтобы убедиться, что все идет как надо, Бец и я двинулись по проходу, соединявшему рейхсканцелярию и бункер фюрера. Не успел я сделать и двадцати шагов, как почувствовал дым от сигарет, хотя ранее в бункере фюрера курить строго запрещалось. Я ускорил шаг и вскоре увидел перед собой доктора Геббельса, генералов СС Раттенхубера и Мюллера, рейхсляйтера Бормана и еще примерно дюжину эсэсовцев. Все ожесточенно жестикулировали, находясь в состоянии нервного возбуждения. Я направился прямо к Геббельсу и спросил, все ли кончено. Он ответил утвердительно. Я спросил, находится ли Гитлер все еще в своей комнате, но Геббельс ответил, что его останки уже кремированы. Когда я заявил, что Гитлер именно мне поручил сжечь свое тело и тело Евы Браун, Геббельс пояснил: «Гитлер дал такое поручение всем, с кем он прощался в последние часы своей жизни. Вскоре после того, как я с ним попрощался, он совершил самоубийство». Я спросил: застрелился ли он? Геббельс ответил: «Да, он выстрелил себе в висок и упал на пол. Ева Браун приняла яд и сидела на диване, было такое впечатление, что она просто спит».
Затем я узнал и все остальные подробности. Гитлера, завернутого в одеяла, протащили по земле. Кемпке, личный водитель Гитлера, принес для кремации большое количество бензина. Она состоялась в присутствии Геббельса, Бормана, Мюллера и Раттенхубера. Раттенхубер добавил, что тело Евы Браун приподнялось над землей – хорошо известно, что горящие тела начинают двигаться. Тело Гитлера просто сморщилось. Я подумал, что все было сделано как следует, поэтому и не пошел к месту кремации, чтобы лично все осмотреть, о чем, надо сказать, позднее сожалел. Уже когда я находился в России, до меня доходили слухи, что кремация была неполной и большие фрагменты тел остались несожженными.
