его оставить. Я никогда не смогу оставить его с отцом, который превратит мальчика в каменную глыбу, и бабушкой, которая разорвет его на части пылом своих амбиций.
Стены моего великолепного дома никогда еще не казались мне такими душными. Я не могу здесь больше дышать. Я задыхаюсь, как рыба на суше.
Я так измучена, что иногда способна только плакать.
Я сижу у пианино, и меня тошнит от горя. Я пытаюсь придумать, как мне украсть Акиру. Он мой сын, он жаждет быть со мной.
Но это невозможно.
Нам не выбраться из страны. У меня заберут Акиру, и я больше никогда его не увижу.
Я бессильна, сделать ничего нельзя. Мне придется остаться здесь, как дочери, как жене, как матери.
Выхода нет. И никогда не было.
Любая моя свобода – иллюзия. Любое движение вперед – временное.
Я – Камидза.
И, в конце концов, все дороги ведут домой.
* * *
16 октября 1939 года
Акира выиграл первый конкурс. Он гордится собой, однако утверждает, что своим успехом обязан мне, моему обучению.
Благословенное дитя.
Его отец взглянул на трофей, когда Акира принес его, но сказал лишь «хорошо». Я знаю, что мой мальчик был уязвлен, и все же взял себя в руки и, не говоря ни слова, поднялся в свою комнату.
Я больше не могу ждать ночей, чтобы увидеть американца, и часто сбегаю днем. Конечно, мы не можем встречаться открыто, но я говорю ему, где буду, и он всегда там. Я по надуманной нужде иду на рынок и чувствую его взгляд на своей шее. Я оставила попытки сопротивляться той власти, которую он имеет надо мной. Я знаю, что стала безрассудной. Я прихожу домой, пахнущая потом, любовью и сигаретным дымом – а я не курю. Иногда я вообще не возвращаюсь домой до полудня, захожу через вход для прислуги и проскальзываю к себе.
Если бы у меня был любящий муж, он бы уже заметил. К счастью, у меня его нет.
Акира слишком мал, чтобы понимать, что происходит, но он умный мальчик, и необходима осторожность.
Нельзя причинить ему боль.
Он ни на минуту не должен сомневаться в том, что он – смысл моего существования.
* * *
22 ноября 1939 года
Ясуэй говорит, что пришло время завести еще одного ребенка, теперь, когда Акире почти четыре. Он говорит, что дети должны быть близки по возрасту, чтобы они могли быть утешением друг для друга. Не понимаю, откуда ему знать: у него только один брат и они ненавидят друг друга.
Я говорю ему, что мне нездоровится, что в последнее время у меня женские проблемы, и я не могу лечь с ним. Я выигрываю время.
По правде говоря, я не в силах терпеть его прикосновения.
И со мной действительно что-то не так. Я постоянно устаю, и у меня странный жар в суставах. Акире исполняется четыре. Он говорит, что хочет вырасти, чтобы помочь мне со всеми моими маленькими проблемами и сделать так, чтобы я больше никогда не грустила.
А я говорю ему, что он – лекарство от всех моих печалей, и целую его лицо, пока он не показывает свою редкую, неуловимую улыбку.
* * *
3 декабря 1939 года
Это худший день в моей жизни.
Я была у доктора, он подтвердил мои опасения.
Я беременна.
* * *
9 января 1940 года
Я цепляюсь за надежду. Или, что более честно, за отрицание.
Я говорю себе, что доктор ошибся. Потому что это не мой лечащий врач, а какой-то дурак. Может, он учился в глухом переулке. Наверное, он ошибся.
Но у меня не было кровотечения с октября. Мои груди полны и болят, и меня тошнит с каждым восходом солнца.
Я не стеснительная скромница. Я замужняя женщина, у меня уже есть ребенок.
Я знаю: сейчас надо решать, что с этим делать.
В Париже художники и музыканты знали, куда можно пойти, где можно найти врачей – или людей, выдающих себя за врачей, – которые решают такого рода проблемы. Красивым молодым женщинам советовали, куда им идти, чтобы избежать вечного позора.
Некоторые из этих девушек так и не вернулись.
Я не могу так поступить. Не потому, что я боюсь за свою жизнь, а потому, что этот ребенок – часть мужчины, которого я люблю. И я не в силах причинить вред какой-либо его части.
У ребенка будет его кожа, этого не скрыть. Я не могу выдавать его за законнорожденнного, как делали шлюхи с незапамятных времен. Этот путь для меня закрыт.
И поэтому, если я должна родить, то на самом деле есть только один вариант. Я уже на третьем месяце, и скоро живот будет заметен всем.
Мой муж знает, что я уже несколько месяцев не делила с ним постель.
Выбор очевиден.
Я должна бежать.
* * *
11 февраля 1940 года
Мое сердце разбито.
Я поцеловала Акиру на прощание и не увижу его еще много лет. Если он вырастет и не простит меня за предательство, сына я никогда больше не увижу.
Я отравлена ненавистью к ребенку, который сидит у меня в животе. Надеюсь, моя ненависть убьет его, – и ненавижу себя за свои собственные мысли, только ничего не могу сделать, разве что плакать.
Джеймс – ибо я могу произнести его имя, покинув дом мужа, – Джеймс – мое единственное утешение. Он говорит, что теперь и не подумает возвращаться в армию: лучше быть заклейменным предателем и трусом, чем оставить меня. Я отвечаю, что он никакой не трус, а я тоже предательница, так что у нас отличная компания.
Наконец-то мы живем вместе, как будто мы супружеская пара, а не грешные прелюбодеи.
Я захватила столько ценностей, сколько смогла унести, и все свои украшения, так что мы не будем нуждаться, когда родится ребенок.
Мы снимаем небольшой коттедж у моря в глуши, далеко от Токио. На одном из самых маленьких островов в Японии, в самой маленькой деревне на острове. Я едва нашла его на карте, когда искала
