и ее рвет в мусорное ведро.
Я приношу ей влажное полотенце, чтобы вытереться, и хмурюсь.
– Позвольте мне вызвать врача.
– Я в порядке. Меня тошнит из-за чертова самолета.
Лицо Нори раскраснелось, руки дрожат. Что-то внутри подсказывает, что с ней не все в порядке.
– Я зову врача, – заявляю я.
Она снова начинает возмущаться, затем печально улыбается и вздыхает.
Приходит доктор, задает ей вопросы, обследует ее, потом манит меня в сторонку, и мы отступаем к дверям.
– С ней все будет хорошо, – говорит он, вытирая вспотевшее лицо. – Но я должен предостеречь вас от любо-го чрезмерного стресса. Это недопустимо в ее положении.
Я непонимающе смотрю на него.
– Положении?
Он хмуро смотрит на меня.
– Ну да. Госпожа ждет ребенка.
Я квакаю, как лягушка, слишком поздно прикрывая рот рукавом.
– Это совершенно невозможно, – твердо говорю я.
Потом вспоминаю, что она уже не ребенок, а двадцатичетырехлетняя женщина, которая была вдали от меня более десяти лет. Я ничего не знаю о ее жизни.
Доктор смотрит на меня, как на полную дуру.
– Я могу судить по разным признакам, – напыщенно произносит он. – Предположил бы, что она на третьем или четвертом месяце. Мне понадобится ее кровь, чтобы определить точнее. Но на то, что она беременна, готов поставить свой дом.
Я смотрю на маленькую госпожу, отмахивающуюся от другой служанки, которая пытается уговорить ее выпить чаю. И одного взгляда на ее лицо мне достаточно, чтобы понять: она не знает.
Доктор следит за моим лицом.
– О, – говорит он, – она не замужем?
Его голос сочится снисходительностью, и я мгновенно встаю на защиту девушки, которую никогда не могла защитить.
– Не твое собачье дело! И ты будешь следить за своим языком, – шиплю я, – или я поговорю о тебе со своей хозяйкой.
Он склоняет голову.
– Прошу прощения. Если будет угодно, я сообщу госпоже…
– Я разберусь. Ступай. И никому ни слова.
Он выходит. Я выпроваживаю из комнаты и прилегающего коридора всех остальных, включая этого стервятника Хидеки с его бездушными глазами-бусинками.
– А теперь, моя дорогая, давайте уложим вас в горячую ванну.
Как прежде, я провожу Нори в ванную. Как прежде, я раздеваю ее догола и расчесываю ей волосы.
Замечаю полноту ее грудей и едва заметный изгиб живота. Доктор сказал правду. Мой взгляд притягивает шрам прямо над сердцем. Наверное, лучше не спрашивать, как она его получила.
Я мою ей спину и мучаюсь над тем, как сообщить новость этому нежному существу, которое так много страдало.
– Расскажите мне о своей жизни, – прошу я, и она улыбается.
Она говорит долго, пока не остывает вода. Она говорит о бесчеловечном с изяществом; она отмахивается от невыносимого с мрачной улыбкой. Ее голос срывается, когда она рассказывает мне об Акире, но она не плачет. Я думаю, что единственный способ, которым можно пережить такую потерю, – вырезать кусочек своего сердца.
Он был для нее всем.
Когда она переходит к рассказу о своей нынешней жизни, ее лицо светится радостью.
– А ваш возлюбленный, этот юноша… Он станет вашим мужем?
– Как только я вернусь в Лондон.
Мне действительно плохо от того, что я должна ей сказать.
– А если вы не вернетесь?
Она бросает на меня озадаченный взгляд.
– Почему бы мне не вернуться?
– Ваша бабушка…
– Умирает. Понимаю. Она позвала меня через полмира, чтобы облегчить свою старую душу.
Я прикусываю язык, как часто делала раньше. Не мое дело.
Но есть кое-что, что я должна сообщить ей без отлагательств.
– Маленькая госпожа… Вы плохо себя чувствовали?
Она пожимает плечами.
– Бывало и похуже.
– Да. Но были ли вы…
Были ли вы беременны?
Она поворачивается ко мне лицом, янтарные глаза полны тревоги.
– Что случилось?
– Моя дорогая девочка…
– Говори! – требует она, и я вспоминаю, что она привыкла к плохим новостям, и мне нет смысла затягивать.
– Вы беременны, – мягко произношу я.
Она моргает.
– Я не беременна.
– Простите, моя дорогая. Прислушайтесь к своему телу, и вы поймете. У вас давно не было крови?
Нори вылезает из ванны, разбрызгивая воду, и направляется к двери, поспешно прикрываясь полотенцем.
– Ты ошибаешься. Я не хочу детей.
Почему это меня не удивляет? После той жизни, что у нее была…
Она садится на кровать, и мне удается уговорить ее надеть шелковый халат. Глаза госпожи пусты, мокрые волосы прилипли к лицу.
Я похлопываю ее по холодным щекам.
– Все будет хорошо, – обещаю я.
Нори закрывает глаза.
– Даже думать не могу об этом, Акико. Не сейчас, когда мне предстоит встретиться с ней лицом к лицу.
Она выглядит такой юной, но голос у нее усталый. Я понимаю, ей требуется вся ее решимость, чтобы просто оставаться на плаву. Бремя слишком тяжелое. Она примет новость позже.
И когда она решится, я буду здесь.
– Значит, вы с ней встретитесь? Из-за денег?
Она смеется, и ее смех полон горечи.
– Нет. Не из-за денег.
Госпожа смотрит на меня так, словно я могу ей помочь.
– Оденешь меня? – робко спрашивает она, и я думаю, какая она милая.
По крайней мере, это я могу сделать. Я могу уложить ей волосы и укутать в дорогое шелковое кимоно; я могу вставить драгоценности ей в уши и накрасить лицо. Я могу заставить ее сиять, как полированное серебро.
– Да, маленькая госпожа.
Она сидит, как кукла, пока я расчесываю и заплетаю ее длинные волосы. Я достаю три кимоно, и она выбирает темно-синее с вышитыми на нем золотыми звездами.
Наношу немного румян на ее щеки, пытаясь скрыть бледность кожи. В волосы вставляю простую бриллиантовую заколку.
– Вот так, – тихо говорю я. – Вы прекрасно выглядите.
Она улыбается, как будто не верит мне, и похлопывает меня по руке.
– Где обаасама?
– В постели, маленькая госпожа. Она действительно очень больна. Врачи полагают, что вряд ли она доживет до конца месяца.
Нори встает со стула.
– Тогда я пойду к ней…
– Она сказала, что пошлет за вами.
Она пожимает плечами.
– Я увижу ее сейчас или не увижу вообще.
– Позвольте проводить…
– В этом нет необходимости, Акико.
А потом она выходит, не оглядываясь. Я помню девочку, которая цеплялась за мою руку и прятала лицо в моей юбке.
Ее улыбка молила о любви.
Эта маленькая девочка исчезла навсегда, безжалостно расчлененная людьми, которые должны были о ней заботиться.
Включая меня.
* * *
Нори подошла к двойным дверям с выгравированной на них фигурой золотого дракона, расположенным в самом конце зала.
Не было еще такого поражения, от которого ты не оправилась. Не бойся умирающей старухи. Теперь она слабая, а ты сильная.
