Сон его был тяжким, а пробуждение тревожным — мрак уже поглотил мироздание, но на севере, в той стороне, откуда текла невидимая сейчас река, разгоралось багровое, зловещее зарево восходящей луны.
Аурики рядом не было, однако он слышал ее быстро приближающиеся шаги и дыхание, такое частое, словно весь путь от дома до реки ей пришлось преодолеть бегом.
— Ты только не пугайся, но этой ночью может случиться большая беда, — сказала девушка, опускаясь возле него на землю.
— С чего ты взяла? — Костя еще не успел окончательно проснуться.
— Подслушала разговор братьев. Говорят они редко, но метко. Зря не треплются и впустую не суетятся.
— Честно говоря, я пока не врубаюсь…
— Когда врубишься, будет поздно. Времени в обрез. Велосипед тебе сейчас не поможет. Убьешься в темноте. На тропинку я тебя выведу, а там до шоссе уже сам доберешься. Голосуй на любую попутную машину, хоть на военную, хоть на милицейскую. Покажешь диплом, если надо — дашь денег. Главное сейчас — добраться до города. А уж там поступай как знаешь. Но самое лучшее — сразу уехать, пока еще ходят поезда.
Тревога девушки была неподдельной, и Костя невольно заразился от нее этим чувством, хотя виду старался не подавать. Поглаживая дрожащие пальцы Аурики, он сказал:
— Возможно, ты все преувеличиваешь. Психов хватает везде, и слова их не всегда нужно принимать за чистую монету. Но даже если ты права хотя бы наполовину и какая-то опасность существует, зачем тебе оставаться здесь? Давай уйдем вместе.
— Да ты что! — Она резко отдернула руку. — Я и так сказала, что иду искать отбившуюся корову. Минут через десять меня хватятся, и тогда здесь начнется такое!
— Ладно, допустим, я сейчас уйду. Как же мы отыщем друг друга потом?
— Я записала для тебя свой адрес. Вот, — она сунула ему клочок бумаги, наверное, оторванный от газеты. — Ведь когда-нибудь это безумие кончится, правда? Тогда ты вернешься или пришлешь весточку.
— Обязательно! — Он крепко прижал девушку к себе и ощутил, как частит ее сердце. — Тебе страшно?
— Немного, — прошептала Аурика.
Дико, парадоксально — но ее испуг и ее трогательная беззащитность вызвали у Кости такую вспышку страсти, что даже во рту пересохло.
— Сколько, ты говорила, у нас в запасе времени?
— Минут десять. Пятнадцать. Не знаю.
— Тогда давай еще разок. — Он стал освобождать ее от плаща, как устрицу от раковины.
— Нет, — она задрожала еще сильнее. — Лучше только поцелуемся.
— Целуйся с подружками! А мне позволь самому решать, что делать и как. Ты уже моя, понимаешь Моя навсегда!
— Хорошо, — она покорно обмякла в его руках. — Только люби меня не так, будто это в последний раз, а так, будто бы мы сейчас собираемся уснуть, а утром все повторим опять.
— Обещаю, — простонал он. — Обеща-а-а-ю…
Выполнил Жмуркин это обещание или нет, осталось неизвестным даже ему самому, однако, когда все закончилось, Аурика рыдала — впервые за время их знакомства.
Так они и расстались — он, унося на своих губах ее слезы, она, унося в своем лоне его семя…
Глухой мрак и полное безмолвие воцарились на земле. Не лаяли собаки, не пели птицы, умолкли даже неутомимые цикады. Временами Косте начинало казаться, что во всем необъятном мире их осталось только двое — он сам да огромная, недобрая луна,
Пусто было на стоянке возле закусочной, пусто было и на шоссе.
Потеряв в тщетном ожидании полчаса, он двинулся в сторону города пешком. Весь остаток ночи единственным развлечением Жмуркина был подсчет километровых столбов, через равные промежутки времени выплывавших из мрака ему навстречу.
Однажды к Косте присоединилась бродячая щенная сука, соски которой свисали почти до самой земли, как у римской волчицы, но вскоре отстала и она, видимо, разочаровавшись в попутчике.
Городскую черту он пересек уже в рассветных сумерках, впервые в жизни приобщившись ко всем стадиям, фазам и этапам полноценной южной ночи, с ее загадочными нюансами, с восходом и заходом луны, с круговращением созвездий, с вечерним теплом и утренней свежестью, с игрой далеких пятен призрачного света и явлением из мрака абсолютно черных дыр.
У блокпоста, сложенного из железобетонных фундаментных блоков, под надписью «Проезд без остановки запрещен, стреляем без предупреждения» дремал на лавочке солдат в бронежилете и каске, но без оружия.
Костя осторожно тронул его за плечо и на всякий случай отступил назад, но солдат только сонно зачмокал губами да взмахнул рукой, отгоняя несуществующую муху.
Пришлось встряхнуть его хорошенько.
— Вам что? — наконец-то разлепил глаза солдат.
— Не знаю, может, это совсем не мое дело… — не очень уверенно начал Костя. — Сегодня ночью я был на берегу реки, километрах в двадцати отсюда. Там происходит что-то неладное. Люди на хуторах не спят. Одни впали в панику, другие, как говорится, подняли голову и явно к чему-то готовятся. Лучше будет, если вы сообщите об этом своим командирам. Пусть будут настороже. Все войны начинаются на рассвете.
— Ерунда, — зевнул солдат. — Не сунутся они сюда. А если сунутся, так мы их встретим. Здесь вокруг эшелонированная оборона. Кровью умоются гады… А вы, собственно говоря, кто такой? — спохватился солдат.
— Так, прохожий… Гражданин Вселенной. Стивенсон Гогенович Овидий. Лицо без определенных примет и места жительства… — Сразу потеряв интерес к собеседнику, Костя двинулся дальше.
Ног под собой он не чувствовал и мечтал только об одном — скорее прилечь где-нибудь. Улицы, по которым он шел, радовали глаз толстым слоем асфальта, над которым на гнутых опорах висели троллейбусные провода, но это был еще не город, а так — предместье, большая деревня. Кирпичные многоэтажки перемежались кварталами частной застройки, а затем тянулись пустыри.
Проходя мимо огороженного высоким забором парка, Костя наконец-то встретил первых горожан (если, конечно, не брать в расчет солдата). Парень и девушка — совсем еще молокососы — в обнимку брели прямо посередине мостовой. Судя по измазанным зеленью брюкам парня и измятому платью девушки, эту ночь они провели не впустую.
Обогнав влюбленных, Костя свернул к центру города, ориентируясь на высокий шпиль, венчающий здание горисполкома, а ныне Верховного Совета республики.
Где-то за домами, наперерез ему, с лязгом двигалось что-то тяжелое — не то гусеничный трактор, не то самоходный экскаватор из тех, в чей ковш вмещается сразу по три куба грунта.
Костя едва успел подумать, что вряд ли этот шум благотворно отразится на сне горожан, как на перекресток, в ста шагах от него, вылетел широкий, приземистый танк, из кормы которого била в сторону черная струя отработанных газов.
Где-нибудь в чистом поле под Прохоровкой или Смоленском он, возможно, и смотрелся бы, но здесь, на городской улице, между детским садом и молочным кафе, казался чем-то столь же противоестественным, как доисторический динозавр.
Да он и впрямь был похож на какого-нибудь алчущего крови тираннозавра — серо-зеленый, стремительный, грозно ревущий, весь покрытый квадратами толстой чешуи (только впоследствии Костя узнал, что эта чешуя, навешиваемая на броню танка перед боем, называется «динамической защитой»).
От резкого поворота танк занесло почти на тротуар, и он ушиб свой бок об осветительную мачту, которой, естественно, тоже пришлось не сладко. Не в силах стерпеть боль, а может, и обиду, танк выпалил из своей длинной толстоствольной пушки.
Пыль взлетела столбом на сотни шагов вокруг, снаряд пронесся чуть ли не над головой Жмуркина и разорвался в той стороне, где находился блокпост (можно было представить себе, что испытал в этот момент сонный солдатик).
Нет, это были не маневры и не перегруппировка сил. Это была даже не провокация, о возможности которой постоянно твердило местное радио. Это была настоящая война. Значит, права была Аурика и не правы те, кто надеялся на эшелонированную оборону, разведывательную сеть и пресловутый интернационализм, впитанный советскими людьми с молоком матери.
Танк выстрелил еще раз и, круша гусеницами все, что находилось на тротуаре и возле него, двинулся прямо на Костю.
Совершенно обезумев от происходящего, тот бросился в ближайшую калитку, проскочил двор, где едва не стал добычей цепного пса, преодолел высокий плетень и оказался уже на совсем другой улице, выходившей прямо в пригородные поля, белые от росы и цветущего клевера.
По этим самым полям, оставляя за собой широкие следы, ползли вперемешку танки и боевые машины пехоты с десантом на броне. Часть техники поворачивала к городу, часть огибала его, беря в кольцо. Со стороны блокпоста слышался дробный треск автоматов.
Небо на востоке еще только наливалось нежными красками зари, а султаны черного дыма уже пятнали его во многих местах. День обещал быть жарким во всех отношениях.
