Рита смотрит на него, подняв голову. На губе у нее откуда-то уже появилась болячка – видно, она где-то упала уже, добираясь в пьяном состоянии к нему в гости. Он сказал ей:
– Какая ты красивая с болячкой. Тебе идет!
Она потрогала ее пальцем, пошла кровь. Она засмеялась, облизываясь. Ей было все равно про себя. Она бросила поводок, собака ушла куда-то в комнаты. Она начала врать:
– Какая-то девушка ударила меня утюгом, прямо по затылку, когда я стояла спиной.
Он обнял ее, она положила свою голову ему на плечо, по-собачьи. Он сказал:
– Я помню твои глаза, я помню твой голос, твои руки, твои уши… – У нее заблестели глаза. – Я ждал тебя все это время, я сидел у окна, я ждал, когда ты вернешься, я не мог сам вернуть тебя, мне оставалось только ждать. Я ничего не мог есть, я не мог пить, меня рвало. Я поставил себе таз и сел у окна… Прости меня.
Она замотала головой.
– Я совершенно не могу говорить так, как ты. Мне стыдно. Ты такой красивый, я привязала собаку, когда ловила машину, дерево было такое тонкое, оно гнулось… – Она вздохнула. – Мне надо оправдываться?
Они лежали в постели, а хромая собака стояла рядом с кроватью и лизала голую свесившуюся с кровати Ритину ногу. И ее никак нельзя было отогнать.
Рита встала, трогая свою разбитую припухшую губу, извинительным нерешительным тоном спросила:
– Я пойду?..
Этим вопросом она нанесла удар в самую душу фотографа. Он говорит:
– Поживи со мной хотя бы день. И ты будешь моя. Мы же с тобой никогда не жили, ты ничего не понимаешь…
Она мотает головой, отступает, застегивает себе что-то на груди, улыбается, как безумная. Он сильно хватает ее за руку. Тогда она говорит (более или менее решительно):
– Нет, нет, я не останусь, я не могу… может, завтра, потом когда-нибудь… честно… – Она улыбается и отодвигается от него.
Она хлопает себя по ноге, как будто все уже решено между ними, она зовет к себе непослушную собаку. Он опять сжимает Рите руку так, что она вскрикивает. Он отталкивает ее к стене.
– Ну не поить же мне тебя все время, чтобы ты осталась? – спрашивает он.
– Нет, не поить… – Она опять улыбается, кажется, ей даже нравится такая ситуация. – Зря… все зря… но твоя телеграмма такая красивая, скажи, как я могла не приехать? Как? Никак. – Она с жалостью смотрит на него: – Ты сам – как ребенок. Ты моложе всех. Я не буду с тобой жить. Вот. Так. Мне все равно, кто-то должен сказать правду…
Они в последний раз сидят за столом. Опять выпивают, получается, как на прощание.
Собака в коридоре грызет туфлю.
Они чокаются. Она улыбается ему. (Выражение одновременно пронзительно жалкое и отстраненное, жестокое.) На ней уже плащ. Она готова встать и уйти. Она говорит ему чуть заплетающимся языком:
– Ну слушайся меня. Не сопротивляйся. Я говорю так, как надо. Мы еще увидимся! И еще увидимся…
Он опять повторяет:
– Не бросай меня. – Он берет за локоть ее, за другой. Не отпускает, притягивает к себе. Она вырывается.
– Вот и все, все… – Берет со стола ножик, вертит его в руке. Встает, улыбаясь. – Я ухожу… – Она осматривается и произносит красивые, немного бессмысленные слова: – Увидимся завтра. И тогда ты поймешь все сам…
Тогда он хватает ее за полу длинного плаща. Притягивает ее. Она просит:
– Не надо, не надо… пожалуйста… Я сейчас воткну в тебя вот этот ножик.
Он усмехается. Тогда она легко тыкает ему ножом в плечо, отпускает рукоятку. Нож, неглубоко вставленный в плечо, держится, не падает. Фотограф правой рукой вынимает этот нож из своего плеча, с силой втыкает его в крышку стола.
– Простите… – тихо произносит Рита. Вот он ее уже не держит. Отпустил.
Сидит с чуть порозовевшим от проступающей крови плечом. Стук входной двери. Она опять ушла. Рита возвращается к Мише домой. Ее шатает. Она зовет еще из коридора:
– Миша? Миша!.. – Но он еще не пришел. Рита заходит в их крошечную комнатку. От духоты открывает окно. Раздевается. Заворачивается в три простыни, чистые, крахмальные и хрустящие.
Собака, с грохотом распахнув дверь, прихрамывает к ней.
Рита ложится на плоскую, похожую на ровный белый чистый стол кровать. Лежит головой к окну. Ветер, сильный, вечерний, шевелит ее волосы. Шевелит край прохладных простынь в плечах и в ногах. Что-то похожее с ней уже было. Рита улыбается в сумерках комнаты. Кажется, в комнате – все шелестит, будто она наполнена бумагами, рукописями…
Рита не может заснуть. Она принимает сразу три таблетки, взяв со стола пузырек со снотворным.
Поворачивается на бок.
Выбрасывает подушку из-под головы.
Вертится. Совсем не может заснуть.
Принимает еще три таблетки.
Смотрит в окно, приподнявшись на локте.
Принимает еще пять таблеток. Аккуратно закупоривает пузырек с лекарством.
Берет к себе в постель телефон. Говорит фотографу медленным голосом:
– Я не могу заснуть. Сейчас я приняла снотворное, надеюсь, я засну, а завтра мы увидимся… я очень хочу, лишь бы мне заснуть… – Она кладет трубку рядом с телефоном. – Подожди… – Принимает еще несколько таблеток. Ложится на бок, ноги ее затянуты, как в кокон, тремя тугими простынями, Рита улыбается, что-то бессвязно говорит: «…за потерянный солнцем рай…» В заключение она доканчивает таблетки: высыпав их себе в руку, до последней.
Телефон со снятой трубкой валяется с ней на белой плоской кровати.
За окном моросит в ночи. Рита спит.
Верно, в этом месте сон переходит границу жизни и нежизни и уводит ее в небытие.
Ветер продолжает шевелить ее холодные волосы на затылке, в челке. Лицо спрятано в тень, в темноту. Она лежит на щеке.
Вытянута правая рука с коротко обстриженными по-детски ногтями – она лежит в очень беззащитной какой-то позе.
Я, автор, выхожу из этой комнаты на улицу. Идет дождь. Смотрю на черную улицу. И только теперь с какой-то отстраненной безнадежностью вдруг понимаю, что Риты нет и уже больше никогда не будет.
НЕБО. САМОЛЕТ. ДЕВУШКА
…НАПИСАНО КРОВЬЮ…
По мотивам пьесы Эдварда Радзинского «104 страницы про любовь»
1. Залы аэропорта. Уже ночь
Пара идет через залы. Подходит к кафе. Аэропорт. Уже ночь. Девушка в легком плаще, на высоких каблуках заходит в кафе.
2. Кафе. Лара, Георгий, Иван (знакомство)
Подходит, цокая каблуками. К стойке.
Лара (бармену): Ваня! Привет.
Официант: Здравствуй, прилетели?
Лара (кивает): Ну, как дела? Приносит доходы кафе?
Официант: А, нет… (Смеется.) Только самоокупается.
Лара: А я одна сегодня. Наш Николаша пропал, больше в кафе пойти не с кем, все очень семейные, разъехались по домам, на ужины, или к кому-то стремятся, а меня никто не ждет. На самом деле – тоже приятно.
Она исследует меню, вздыхает.
Лара: У тебя есть салат, такой, чтобы не толстил… Кофе, хотя нет, от него так сердце бьется, невозможно мне… потом заснуть. Тогда чай, несколько порций лимона можно, я заплачу дополнительно. Ну, ладно, что я… уже ночь почти, а я ничего не ела. А стакан вина сколько стоит, что тут нигде не написано, как тайна какая-то, дорого?
Официант (тянет из рук ее меню): Лара, ты столько раз читала это меню.
Лара (читает): Господи, мне так нравится читать всякие меню или инструкции к снотворным. (Не отдает ему листок.) Такое удовольствие – «салат оливье»… Что-нибудь случилось, пока меня не было?
Официант: В мире или в политике?
Лара: В политике. Или экономике. Расскажи, меня это так успокаивает.
За соседним столиком сидит наш герой. Уж ему и не естся и не пьется, потому что сидит он тут давно – рейс его задерживается. Она замечает его – их взгляды сталкиваются, Лара вдруг, как будто узнав мужчину, тихо автоматически произносит:
– Здравствуйте.
Он удивленно кивает в ответ. Она сразу отворачивается. Говорит официанту.
Лара: Мне есть что-то расхотелось.
Официант: Как так? Может, чай?
Лара: У меня от него депрессия. А что есть? Есть что-нибудь горячее, мне так холодно. Холодно, ужасно холодно. Здесь у тебя какой-то ветер от стойки.
Официант глядит недоуменно.
Лара: Закрой окно.
Официант: Так закрыто.
Лара: Тогда давай сделай тишину.
Официант выключает музыку.
Лара: Ой, спасибо.
Она отходит к столику. Кричит оттуда.
Лара: Ваня! Я решила. Салат с чаем!
Теперь в кафе тихо. За окнами – ночь. Она осматривается – их только двое в зальчике, – она прищуривается на соседа.
Он: Зря. Я хотел пригласить вас на танец.
Лара: Это под музыку? Да ну, здесь не танцуют.
Он: А вы умеете танцевать?
Лара: Нет, не научилась. Пропустила момент.
Официант приносит ей чай и унылый салат в пиале.
Он: Вы одна?
Лара: Я? А что?..
Он: Я не хочу, чтобы к вам вдруг кто-нибудь пришел.
Лара: Ну и что, пусть придет хоть кто-то… Смотрите, он не принес мне вилку. Он никогда не приносит мне ни вилку, ни ложку. Ваня! (Опять ему кричит, так что тот вздрагивает немного.)
