Глава 22. В которой двое из героев приходят к пониманию своих заблуждений
Сам Этьенн узнал об этом от мсье Бюрро, но не хотел идти туда один, боясь увидеть и труп, и Элоди.
Арман изумился ему — выразительное лицо Этьенна потемнело, глаза были окружены коричневой тенью. Он походил на ангела, наклонившегося над бездной, отсвет пламени которой опалил несмываемой гарью его глаза и кожу.
Сам Этьенн чуть отрезвел и словно очнулся. Боже мой, что же он наделал и зачем? Пелена помрачения медленно сползала с глаз. Когда он хладнокровно измывался над Лоретт, то искренне полагал, что вправе сделать это, но сейчас не мог понять, что заставило его довести несчастную дурочку до смерти. Что она сделала ему, Господи? Что она вообще могла ему сделать? Но нет, он не виноват. Он не убивал её. Хотел ли он её смерти? Нет. Ему было абсолютно безразлично, жива она или мертва, но он не думал… не верил в такой исход. Чёрт возьми! Если дуре что и взбрело в голову — при чём тут он? Он не убивал её!!
…Тело удалось подцепить багром одному из слуг. Оно ещё не успело распухнуть, но почернело. Элоди, закутанная в черную шаль, казалась выше и тоньше, чем обычно. Вокруг её глаз тоже залегли тени, и глаза царили на исхудавшем и осунувшемся лице. Она достаточно спокойно смотрела на тело сестры, но Арман видел, что держится она неимоверным усилием воли. Клермон поспешил к ней, оставив Этьенна.
Этьенн, лишившись опоры, покачнулся, но устоял на ногах. Он молча смотрел на тело той, что осквернил, но не узнавал его. Если она утопилась — то почему лицо столь черно? Ил? Но лежащий рядом багор был тоже измазан илом, но цвет его был не черным, но зеленовато-бурым. Он почувствовал, что сил в нём прибыло. Он попросил слуг попытаться отмыть лицо — и даже ринулся помогать — настолько вдруг ударила его внезапная мысль. Элоди молча смотрела, как он суетится над трупом, и не шевелилась, но Арман, поняв что-то, помог Этьенну.
Вода стекала с лица покойницы, не делая его светлее. Этьенн схватил руку утопленницы и с силой потёр её прибрежным песком. Ил отслоился, и под ним проступила черная, обугленная кожа. Клермон встретился глазами с Этьенном и несколько минут они заворожённо смотрели друг на друга. Этьенн вдохнул полной грудью. Она не покончила с собой. Она погибла, как Габриэль и Рэнэ де Файоль. Он не виноват. Эта мысль была для Этьенна невероятным облегчением. Он надеялся, что Клермон объяснит все Элоди, и она поймет, что он не виноват… Элоди и вправду поняла, что тело не могло обуглиться в воде, но это понимание ничего не проясняло.
Что произошло с Лоретт?
Дювернуа так и не решился подойти ближе, в ужасе оглядывая берег с пирса. Эта новая смерть, столь страшно сузившая круг оставшихся, для него была страшным знамением. Нужно бежать отсюда, нужно любой ценой выбраться из этого проклятого замка, где бродит жуткий убийца, день ото дня множащий свои жертвы. Сегодня же он попытается… но как? Наспех сбитый плот на реку ему не перетащить. Вещей много — как забрать их? Река вынесет из ущелья, но он никогда не плавал — как не врезаться в берег на излучине? Ждать же окончания постройки моста — безумие, за это время сумасшедший маньяк уничтожит их всех… Что делать, что же делать? Его трясло.
Сюзанн, опершись на ствол прибрежной ивы, наблюдала за всеми взглядом сумрачным и затуманенным. Она видела, что из её попытки очаровать Клермона ничего не получалось — Арман по-прежнему ошивался вокруг этой бестии Элоди. Только что он прошел мимо, даже не заметив её! Между тем — и в этом она не призналась бы даже себе, не то, что брату — в неё странной занозой вошло и неимоверно саднило болью странное ощущение, поселившееся где-то в ладонях, в кончиках пальцев, но потом разлившееся ядом по телу. Её — непонятно, почему — до дрожи взволновало прикосновение к этому юноше, к его плечам и белоснежной шее, а его отрешённые синие глаза, в которых она даже не отразилась, заворожили. Когда тот ушёл, и брат тоже покинул её, Сюзанн снова и снова вспоминала белые пальцы Клермона, его запястья, чистую, как у женщины, кожу… Брат пошутил, что он совсем неискушен. Но именно эта неискушенность и привлекала.
Но повторялась вечная история жены Потифара и прекрасного Иосифа…
Впрочем, Сюзанн не то, чтобы хотела его. Нет, она хотела, чтобы он смотрел на неё так, как на эту чертову чернавку, так же бережно прикасался — но к её плечам, и нежно сжимал — но её руки… А впрочем, нет. Чего там? Она хотела его. Хотела. Первую партию она проиграла. Брат запретил ей пользоваться привораживающими средствами — но ей и не хотелось прибегать к ним. Ведь эта ведьма Элоди заворожила его собой, и не только его — она свела с ума и Этьенна, и покойника Файоля, что даже в сонном бреду бормотал со злостью её имя, а что она?
Но пока эта дрянь так смотрит на Клермона этими жуткими глазами-блюдцами, его не оттянуть. Да и чертов братец — с ума сошел, ей-богу, смотрит на неё как слепой на солнце, совсем голову потерял. Не угостить ли мерзавку тем дивным снадобьем, о котором говорил Шаванель? Братец отойдет от бредовой страсти — ей же спасибо скажет. Да и какого черта ей считаться с вечными прихотями Тьенну — у неё свои прихоти, и они должны быть на первом месте! Плевать ей и на Этьенна! Решено. Она сегодня же разделается с этой девицей — и к её услугам будет Клермон.
Сюзанн направилась к себе, а мсье Бюрро, Этьенн и Арман отнесли тело несчастной Лоретт в склеп.
Все нижние ниши колумбария были теперь заполнены и неожиданно оба они переглянулись. Две верхние ниши были пусты. Пустела и самая верхняя. Они словно приковывали к себе взгляды, томили странными, тягостными мыслями.
— Мсье Гастон, а почему здесь шесть ниш?
Мажордом мягко пояснил, их всегда было шесть и здесь нашли упокоение шесть основателей рода де Шатонуаров. Но лет двенадцать назад, во время ужасного наводнения, склеп и все замковые подвалы затопило. Он горестно махнул рукой. Восстановить усыпальницу не удалось.
Этьенн чувствовал себя ужасно. Несмотря на то, что смерть Лоретт, кажется, не была самоубийством — легче ему не стало. Воображение навязчивое, как душный кошмар, рисовало его измывательство над покойной. Что он наделал, Господи? Не подходя к Элоди, Этьенн сел на поваленную корягу, беспомощно опустив руки, глядя на пруд. Лицо его было измученным и больным, и Элоди поймала себя на мысли, что ей жаль его. Надломленная и щемящая красота этого лица, искажаемая порочностью, сейчас проступила в какой-то подлинной чистоте и горести. Она подошла к нему, пробормотала что-то сочувственное, несколько мягких фраз — на что хватило сил. Он поднял на неё глаза, тяжело вздохнул и кивнул. В склепе, стоя у заполненных трех ниш и озирая три, остающиеся пока пустыми, Этьенн подумал о том, что всё как-то нелепо и страшно. Но мысль эта его не ударила и не напугала. Страха Этьенн не знал, но что-то томило до желания расцарапать ногтями грудь. Неожиданное сочувствие Элоди было приятно ему, но оно мало что меняло в его мрачных предчувствиях. Он поймал себя на гнетущем ощущении грозящей неминуемой беды, чего-то неотвратимого и мучительного.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
