— Она дома с нашей дочерью, — резко сказал он.
Пэйдж посмотрела прямо в камеру.
— Доктор Гаррисон, наши молитвы с вами.
19.30
— 34 °C, коэффициент комфортности: — 52
Телевизор работал в гостиной. Ханна слышала бормотание голосов, изменения высоты, тембра и громкости звука, но не могла разобрать ни единого слова из сказанного. Да и не хотела. Она терпеть не могла, как в «Новостях ТВ7» брали интервью; ей не нравилось, что ее соседи и друзья будут смотреть его; ее неприятно удивляло, что людям, которых она даже не знала, будет предложено выразить свои чувства по поводу ужасного акта, который разорвал ее жизнь. Она ненавидела Пола за то, что он согласился быть частью этого шоу. И что он смог так черство отнестись к ее чувствам, было еще одним доказательством растущего между ними отчуждения.
Было время, когда он посчитал бы такую программу агрессивной и корыстной, как сделала сейчас она. Но сегодня вечером он суетился, раздумывал, что надеть, и провел целый час в ванной, готовясь ко встрече. Мысль, что она не знает и не понимает его больше, мелькала у нее в голове с ужасающей регулярностью.
Ханна стояла в комнате Джоша, слишком взвинченная, чтобы сидеть. Оли Свэйна арестовали, но не обвинили. Никаких официальных слов о его признании или появлении ключей к разгадке судьбы Джоша так и не было сказано. Ничего. Тишина. Ханна чувствовала себя балансирующей на краю глубокой пропасти с натянутыми, как струны, мышцами, не зная, в какую сторону ей упасть. Напряжение нарастало и нарастало. Она ожидала взрыва в любое мгновение, но никакого взрыва не происходило, однако не наступало и облегчения.
Ханна ходила по комнате, скрестив руки и сжимая пальцами локти. Даже в толстом свитере и водолазке, что были на ней, она чувствовала себя худой. Ханна худела, и как доктор, она знала, что это плохой симптом. Та профессиональная, практическая, интеллектуальная часть ее ума подсказывала ей о необходимости есть, спать, получать некоторую физическую нагрузку, но она, казалось, была разъединена с остальными частями ее мозга. Управляла эмоция. Неустойчивая, иррациональная эмоция.
Ханна пыталась вспомнить, как все было, как она выглядела, когда была спокойным, рациональным руководителем отделения неотложной помощи. Хладнокровная под огнем. Лидер. Человек, к которому все обращались во время кризиса. Она попыталась вспомнить все подробности того дня, когда похитили Джоша. Пациентов, которых она принимала. Людей, которых она успокаивала и объясняла, что делать. Точные действия команды реаниматоров, когда она пыталась спасти жизнь Иды Берген.
Прошла неделя, а казалось, целая жизнь.
Визги восторга донеслись из гостиной, где Лили вовлекла в свои игры агента БКР, продолжавшего нести вахту в ее доме. Ханна поспешно закрыла дверь спальни. Здесь, в комнате Джоша, она хотела слышать только тишину в ожидании его голоса. Она вдохнула восковой аромат мелков, и ей показалось, что каждый из них прошелся по ее сердцу. На маленьком столе лежал фотоальбом, который она принесла сюда в один из первых дней, как будто фотографии Джоша могли помочь сотворить чудо и вернуть его. Она склонилась над столом и смотрела на фотографии, каждая из которых вызывала оживающие в памяти эпизоды жизни.
Вот они втроем на побережье Каролины тем летом, когда гостили у ее родителей. За год до рождения Лили. Джош верхом на плечах отца, крепко ухватившись ручонками за его лоб. Бейсболка Пола лихо заломлена на голове сына и явно велика Джошу. А вот Джош стоит около замка из песка в белой футболке и мешковатых шортах, его руки широко раскинуты, солнечная улыбка демонстрирует промежутки, где выпали молочные зубы. Выгоревшие завитки волос развевались и спутывались на ветру. Тот же порыв ветра пригнул тонкие стебли спартины и колумбийского проса на песчаных дюнах. И простор океана с кружевной отделкой из белых барашков на гребнях волн синел пронзительным фоном.
А вот они втроем стоят вместе на причале. Все хохочут. На Ханне легкое прозрачное бело-голубое летнее платье. Длинная юбка кружится вокруг ног, как плащ матадора. А вот Джош забрался на сваю. Пол плотно обнимает его сзади одной рукой, другая рука лежит на плече Ханны. Как будто удерживает их всех вместе. Семья. Такие близкие, такие счастливые. Какая дистанция от того, чем они стали сейчас.
На последней странице — фотография, где она с Джошем. На парусной шлюпке на закате. Он спит на ее коленях, словно в колыбели, она руками прижимает его к себе и склоняется над ним. Ее глаза закрыты, волосы рассыпались по плечам. Он укрыт от всех опасностей в море в шлюпке под надутыми ветром парусами. Защищенный и любимый.
Она могла закрыть глаза и чувствовать его вес в своих руках. Чувствовать его маленькое теплое тельце рядом с собой. Его волосы пахли солью. Его ресницы почти касались щек, невероятно длинные и густые. И она чувствовала свою любовь к нему до щемящей боли в груди. Ее ребенок. Красивый маленький человек, созданный и взлелеянный в любви. И в тот момент она чувствовала, что все ее надежды и все ее мечты заключены в нем, и только в нем. Прекрасные мечты. Замечательные мечты.
Мечты, которые кто-то украл. Джоша нет. Ее руки пусты. Все, что у нее осталось, — эти фотографии и воспоминания.
Легкий стук в дверь заставил ее вздрогнуть. Она выжидательно посмотрела на дверь, еще один волонтер из группы поиска пропавших детей засунул свою голову в комнату. Еще одно незнакомое лицо из еще одного города, о котором она никогда не слышала.
— Я принесла вам немного горячего шоколада, — как бы извиняясь за свое вторжение, тихо сказала женщина.
Ханна дала бы ей лет сорок, среднего роста, с соблазнительными бедрами и почти с полным отсутствием бюста. Ее каштановые волосы походили на растрепанную ветром копну, неопрятная челка то и дело закрывала очки без оправы. Терри, какая-то Терри… Имена влетали в одно ухо, и тут же вылетали из другого. Ханна не прилагала никаких усилий, чтобы запоминать их. Они приходили, чтобы предложить поддержку, сочувствие или сопереживание и дружбу, но она не хотела иметь ничего общего с ними. Это был их клуб, стать членом которого у нее не было никакого желания.
— Ваш муж выступает по телевизору, — сказала Терри Какая-то, поставив кружку с какао на тумбочку. — Я подумала, что вы, может быть, хотите это знать.
Ханна покачала головой. Терри промолчала. Она стояла спиной к стене рядом с дверью, засунув руки в карманы коричневых вельветовых брюк. В ожидании чего-то, возможно, ответа. Ханна сказала себе еще раз, что не хочет разговаривать с этой женщиной, но необходимость заполнить тишину оказалась сильнее ее решения.
— Они просили и меня прийти, — сказала она, глядя в окно на холодную темную ночь. — Я не хочу иметь ничего общего с этим. Я не собираюсь выставлять свои чувства на всеобщее обозрение. — Ни капли осуждения не появилось на лице женщины. Она не произнесла ни слова, как будто по какой-то причине знала обо всем больше. — Люди ждали, что я приду. Я точно это знаю. — Слова выплеснулись, как признание вины. — Они ждали, что я буду и на митингах, и на молитвенных бдениях, и на телевидении. Но я не хочу быть слабой перед ними, а я знаю, что не смогу быть сильной. Я не могу быть такой, какой они хотят меня видеть. Не сейчас. — И вина от невозможности оправдать ожидания сотен людей навалилась на нее дополнительным грузом, тяжелой добавкой к бремени, уже сокрушающем ее.
— Все так, — сказала Терри невозмутимо. — Не беспокойтесь о том, что кто-то еще хочет от вас. Вы не должны идти на телевидение, если чувствуете, что это не для вас. Каждый из нас делает, что считает нужным, чтобы пройти через кошмар. Возможно, вашему мужу помогает эта встреча на телевидении.
— Я не знаю.
На мгновение в комнате повисла тишина.
— Мы не ладим последние дни.
— Да, это тяжело. Вы изо всех сил делаете, что можете. Постарайтесь удержать частицы ваших отношений и не волнуйтесь, что не сложите их вместе позже. А сейчас вам действительно важно просто пройти через это.
Ханна перевела взгляд на фотоальбом с улыбающимися изображениями сына, лежащий на столе. Она сделала бы все, что угодно, отдала бы все на свете, только бы вернуть его назад. Она подумала об Оли Свэйне, сидящем в тюремной камере. Какие тайны он все еще скрывает? Ну должен же он когда-нибудь раскрыть их! Невыносимое чувство ожидания переполняло ее. Что он знает? Что он скажет? И когда он расскажет все секреты, закончится ли все это?
— Эта неизвестность! — простонала Ханна. Она прижала ладони к глазам, пытаясь сдержать слезы, но они тем не менее хлынули потоком. — Господи! Я не могу этого выдержать! Я больше не могу оставаться в неизвестности!
Рыдая, она бросилась к стене и ударила по ней кулаком. Она продолжала колотить по ней снова и снова, не обращая внимания на боль. И когда выброс адреналина прекратился, Ханна прижалась к аккуратно нарисованной на стене фреске, на которой мальчики играли в бейсбол, и зарыдала. Она не двигалась, пока не почувствовала прикосновение руки к своему плечу.
