— О, как я на нее сердита! Она все уничтожила, все испортила…
— Катерина, вы заблуждаетесь: я уезжаю не из-за нее, а из-за себя. Не будем больше об этом, а теперь позвольте поблагодарить вас.
— Поблагодарить меня? Ну уж нет, от этого я вас избавлю, — снова прижав платочек к губам, прошептала: — Ничего не понимаю. Все кажется справедливым и в то же время несправедливым и таким ужасным… Теперь не знаю, что и думать, не понимаю, чего хочу.
Тут как раз появилась г-жа Лежан, издали весело приветствуя их. Они так вяло отреагировали, что еще не приблизившись, она почувствовала, что в ее отсутствие произошло что-то серьезное, что-то неотвратимое, и жертвой станет она. Она села, по очереди посмотрела на Катерину, на Петера, потом, прервав молчание, сказала:
— Вы и не притронулись к мороженому, оно почти растаяло.
— А знаешь, полет ласточек и мелькание прохожих завораживают меня почти так же, как звезды, как огонь камина. Я могу смотреть и смотреть, забыв о том, кто я, где нахожусь, — ответила г-жа Валь-Дидье.
— Мы вас ждали, — добавил Петер фон Эль.
— Правда?
— Ну конечно, Мариза.
Они взяли ложечки и медленно, улыбаясь в пустоту, принялись помешивать мороженое, пока оно окончательно не растаяло.
У г-жи Лежан застрял в горле комок, она не знала, что делать со своим радостным настроением, ощутила, что веселье ее не к месту, и ей захотелось заплакать.
— Возьмем фиакр, — решила внезапно г-жа Валь-Дидье. — Который час? Пора возвращаться.
Они ехали домой по раскаленной зноем дороге, не проронив ни слова. Сразу по возвращении Петер прямиком отправился к себе, и дамы остались вдвоем.
— О чем вы говорили? Что он тебе сказал? Он сожалеет? Его мучит совесть? Он обвиняет себя? — спрашивала Мариза у г-жи Валь-Дидье.
— Откуда мне знать, что он думает? Все, что я могу сказать, это что он уезжает.
— Он?
— Да, сейчас он пошел собрать вещи. Вот так, дорогая моя.
— Он сказал тебе, что уезжает, и ты его не уговорила остаться?
— Я? Напротив, я умоляла его остаться.
— Ты его умоляла? Ты действительно его умоляла, и все же он уезжает? Но почему?
— Спроси свою совесть, — ответила г-жа Валь-Дидье, — и скажи: тебе и в самом деле есть чем гордиться?
Г-жа Лежан была тонкая штучка:
— Мою совесть? Сначала ты спроси свою. А-а, поняла, — вдруг сказала она, — ты ревнуешь! Мадам не может вынести мысли, что я нравлюсь мужчине, который нравится ей. С помощью намеков и закатив глаза, ты его смутила? «Не верьте ей, я ее хорошо знаю, она так непостоянна! Ей все равно, кого любить, она любит, как дышит, не важно каким воздухом…» И получай! Пошли сомнения. И пожалуйста! Подозрения! Признайся, что ты напугала его и постаралась нас разлучить. Хорошая работа. И ты спокойно смотришь мне в глаза?
— Мариза, приди в себя. Если не хочешь получить пощечину, советую замолчать.
— Молчать перед женщиной, которая, не стесняясь, говорит гадости за спиной? Ты меня еще не знаешь, милочка. За кого ты меня принимаешь?
— Я? За женщину, которая вывалялась в грязи, — ответила Катерина, и тут Мариза влепила ей пощечину.
Г-жа Валь-Дидье испустила крик, затопала ногами и помчалась догонять г-жу Лежан, которая бросилась бежать, поймала ее, встряхнула и влепила ей две пощечины.
— Убирайся вон отсюда, — кричала она, — собирай вещи и убирайся!
Г-жа Лежан открыла дверь и испарилась.
Катерина быстро пришла в себя. Попудрилась, причесалась, потом, заметив, что стол на террасе накрывают к обеду, пошла распорядиться, чтобы обед подавали не раньше, чем через полчаса. «Уберите один прибор и вызовите такси», — приказала она.
Вскоре появились Петер фон Эль, за которым шел дворецкий с чемоданами, и Мариза Лежан в сопровождении горничной, нагруженной ее вещами. Они столкнулись лицом к лицу в вестибюле, где г-жа Валь-Дидье делала вид, что поправляет букет, стоявший на столике с гнутыми ножками. Она обернулась и жестом глубоко оскорбленного человека, отсылающего прочь наглеца, показала Маризе на голубое с черным такси, которое ожидало ее с включенным мотором на дорожке у входной двери. Свой жест она сопроводила пожеланием доброй ночи, прозвучавшим очень дерзко в начале дня. Пожав плечами, г-жа Лежан направилась к машине, куда уже уложили ее багаж. Петер остановился перед Катериной.
— Почему она уезжает? Куда направляется? Что вы ей сказали?
Катерина замялась:
— Я? Ничего особенного. Тут целая история. Погодите, я расскажу вам.
— Рассказывайте быстрее.
— Нет, нет, не сейчас.
Петер помчался к двери, но г-жа Валь-Дидье опередила его и загородила выход, удерживая на крыльце.
— Мариза! Мариза! Почему вы уезжаете, даже не попрощавшись? — закричал он.
Г-жа Лежан, чей отъезд сопровождался страшным шумом мотора, выглянула из окна такси, которое уже тронулось. Кончиками пальцев она послала Петеру грустный воздушный поцелуй, потом взглянула на Катерину и показала ей нос.
Внезапно стало очень тихо.
— Она — сумасшедшая, — произнесла наконец г-жа Валь-Дидье.
— Что вы ей сказали? Что произошло?
— Хотите знать? Хорошо, она дала мне пощечину.
— Правда?
— Речь идет не о правде, а о пощечине, больше ни о чем. Это переходит все границы, даже если дело касается подруги. Мариза влюблена в вас, ну и пожалуйста. Но разве это причина, чтобы оскорблять меня, чтобы обвинять в том, что я — причина вашего отношения к ней? Разве это я, из ревности, разлучила вас с нею? Советовались вы со мной прежде, чем принять свое решение? Нет, и тысячу раз нет. Я не желаю вмешиваться в эту историю. Уезжайте, сейчас же уезжайте, не обращайте на меня внимания, меня не существует, я не хочу больше жить.
— Но за что она ударила вас?
— Досада, злость и недостаток воспитания. Потребность найти виноватых и заставить других расплачиваться за свои ошибки. Тут все средства хороши, и мне все это надоело.
Пригласили к столу.
— До свидания, Катерина.
— До свидания…
Петер фон Эль взял г-жу Валь-Дидье за руки и поочередно поцеловал каждую.
— Я думала, что отъезд Маризы заставит вас остаться. Я потеряла лучшую подругу, мне грустно, а вы хотите оставить меня в одиночестве? Это нелюбезно с вашей стороны, — сказала она. — Я и не подозревала, что вы такой равнодушный.
Петер, выслушав ее, почувствовал себя неуютно и, боясь показаться неблагодарным и невежливым, вскричал:
— Разве я равнодушный человек? Как плохо вы меня знаете!
— Тогда что же мешает вам пообедать со мной?
Петера ждал дворецкий, готовый проводить его до машины. Г-жа Валь-Дидье повернулась к нему и спросила, где багаж г-на фон Эля.
— Уже в машине.
— Перенесите его обратно, — велела она и, обращаясь к Петеру, добавила: — Вы ведь составите мне компанию до завтра? Как говорит Мариза: «Мне нужно передохнуть».
Петеру фон Элю ничего не оставалось, как поклониться в знак согласия.
Вечером они поехали на прогулку в противоположную от моря сторону. Петер заметил, что Катерина, которой больше не досаждали то ревнивые, то насмешливые взгляды Маризы, выглядела такой тихой и спокойной, что напоминала неподвижную воду пруда. Соперничество больше не вынуждало ее все время быть начеку. Расслабленная, безмятежная, она отдавалась счастью остаться наедине с мужчиной, которого любит и мечтает завоевать, она грезила наяву и, пока он рассказывал ей об архитектуре, закрыла глаза, и, сложив руки на груди, представляла себе, какое счастье ее ожидает. Они проезжали мимо деревушек, заглядывали в церкви, покупали фрукты и лаванду. В ритме ветра чудилась истома, и Петер, сидя за рулем, разглядывал пейзаж с тем вниманием, которое вызывают вещи, о которых мы собираемся рассказать отсутствующему собеседнику, о ком непрестанно думаем.
— У нас все совсем по-другому, — повторял он время от времени, потом, высказав несколько соображений о разнообразии пейзажей нашей планеты, затормозил у ограды маленького кладбища.
— Как здесь хорошо, — сказал он. — Мне стыдно испытывать такое удовольствие.
— Стыдно? Но почему?
— Потому что испытывать удовольствие в моем случае уже означает изменить. Живописная дорога, разнообразие красок, вы, Катерина, и вот я увлечен. Можно ли одновременно сохранять верность и развлекаться. Нет. Развлечение — это измена. Вас захватывает то, что развлекает, вот почему все так серьезно. Доверие, которое к нам питают, единственная путеводная нить. Наше спасение.
Г-жа Валь-Дидье не увлекалась философскими рассуждениями. Называла их пустыми упражнениями ума, а Петер, обвиняющий себя в гипотетической измене, только подавал ей лишнюю надежду. Вот все, что она поняла.
— О, Петер, люди тратят целую жизнь, напрасно пытаясь понять себя, так зачем мучиться угрызениями совести незнакомцу, каковым мы так и остаемся? Случается, этому незнакомцу необходимо посвоевольничать. У него появляются свои желания, и, препятствуя их исполнению, мы только увеличиваем его требования. Полноте, что вы загрустили, я ведь тоже нуждаюсь в утешении.
