Петер, казалось, не слышал ее:
— Давайте, — предложил он, — прогуляемся немного пешком.
Он толкнул ворота кладбища, и они пошли по кипарисовой аллее, ветки деревьев, казалось, вздыхали. Порой какая-нибудь дата, эпитафия, выбитое на могильном камне имя привлекали их внимание. Г-жа Валь-Дидье сказалась усталой и вздохнула.
— Я совершенно измотана. Сил никаких нет. Верно, от свежего воздуха.
Петер, не раздумывая, предложил ей присесть у могилы семьи Дюжантиль, утопающей в зарослях шиповника.
— У могилы? Ни за что!
— Почему? Самое место для отдыха.
— Да, но какого отдыха! — возразила она, потом, опасливо оглядываясь, все же позволила себя уговорить. Он устроился рядом. Неожиданно поднялась стая птиц, закружилась венцом и канула в вышине. Г-жа Валь-Дидье сорвала цветок, принялась обрывать лепестки, приговаривая:
— Любит, не любит, любит… Совсем не любит! — воскликнула она, не решаясь притронуться к последнему лепестку, оставшемуся в серединке.
— На кого вы гадаете? — спросил Петер.
— На вас, — ответила она.
— На меня? Разве цветок может рассказать вам о моих чувствах? Вы хотите заставить солгать этот невинный цветок? Катерина, я вас…
Он замолчал, г-жа Валь-Дидье не отрывала от него глаз. Он прищурился, словно пытаясь увидеть в ней чьи-то далекие черты; дыхание его стало прерывистым, он задыхался, черты лица обострились, ноздри задрожали, губы приоткрылись, и Катерина, в каждом из этих признаков распознавая неминуемое приближение поцелуя, заволновалась, расслабилась, веки ее смежились, как вдруг «Апч-хи!» Петер фон Эль чихнул. Она отпрянула от него.
— Будьте здоровы, — сказала она и, не зная, как вести себя дальше, пробормотала первые попавшиеся строчки прочитанного утром стихотворения.
Петер достал носовой платок, снова чихнул, попросил прощения, высморкался и спросил, о чем она говорила.
— Что вы сказали, Катерина? Чертовы чиханья помешали мне расслышать.
— Я сказала: «Не могилой ли станет постель любви?»
— О! Такой образ мне не нравится. Пойдемте отсюда.
По дороге домой они остановились у торговцев глиняной и металлической посудой. Катерина в этот вечер нарядилась к интимному ужину в саду византийской мадонной.
Она выглядела ослепительно красивой. Он сделал ей комплимент: «Как вы хороши, Катерина, надеюсь, что сердце у вас не такое переменчивое, как внешность. За три недели я видел вас все более красивой и всякий раз иной. Это, поверьте, вызывает даже некоторое беспокойство», а потом, словно проведенный вместе день превратил г-жу Дидье в его кузину, обнял и расцеловал ее в обе щеки. Она хотела быть ласковой и жаждала ласк, и, конечно, надеялась, что выражение восхищения будет подкреплено более нежными жестами, поэтому вместо того, чтобы удовольствоваться поцелуем, прижалась к нему, а он из вежливости не решался высвободиться. Его это стесняло, она была полна любви, и их неподвижно застывшая скульптурная группа простояла бы еще Бог знает сколько времени, если бы не раздался звонок в дверь. Г-жа Валь-Дидье бросилась в дом и зашла в буфетную:
— Я никого не принимаю. Меня нет, — сказала она.
— Но, мадам, это ваш муж, ваш муж и мадемуазель Клотильда. Я видел их в окно.
— Как? Зачем? Я сошла с ума или они сошли с ума! Что же делать?
— Ну, так веселей, — ответил дворецкий, направляясь к двери.
Г-н Валь-Дидье прибыл из Англии, где раньше, чем рассчитывал, покончил с делами. Он воспользовался неожиданно представившейся возможностью, чтобы заехать в пансион за дочерью и отвезти ее в Лондон. Два дня они ходили по ресторанам, театрам и музеям, потом Клотильда заметила отцу: «Пока мы тут развлекаемся, мама там совсем одна готовится к встрече с нами. Поедем поможем ей, устроим сюрприз».
Г-же Валь-Дидье удалось скрыть досаду. Она встретила мужа и дочь радостной улыбкой, упрекнула в скрытности, а когда излияния закончились, проводила на террасу и представила им Петера фон Эля.
Г-н Валь-Дидье умел владеть собой. Он мыслил философски и не позволял чувствам, каковы бы они ни были, смутить свой покой. Он был жизнерадостен, великодушен и сделал вид, что очень рад компании незнакомца, тем более, что тот действительно сразу понравился ему. Что касается Клотильды, она тут же влюбилась в молодого человека, чья красота поразила ее. Слуги поставили еще два прибора, и ужин, на который так рассчитывала г-жа Валь-Дидье, превратился в семейное торжество.
Г-н Валь-Дидье расспрашивал жену о пребывании в Нормандии и удивился отсутствию Маризы Лежан.
— Ты мне писала, что она путешествует с тобой, — сказал он.
— Да, мы вместе приехали вчера, но сегодня утром она внезапно уехала.
Рассеянность Катерины не ускользнула от ее мужа. Он понял, что у нее нет никакого желания ни выслушать вопросы, ни отвечать, что внимание ее приковано к негромкому разговору Петера и Клотильды. Хотя г-жа Валь-Дидье знала, что она красивее и соблазнительнее дочери, все же на протяжении всего вечера она ревновала к ней Петера и обречена была ревновать еще сильней, когда на следующее утро, около одиннадцати, узнала, что Петер и Клотильда вместе уехали.
— Да, уехали купаться, — сказал г-н Валь-Дидье.
Она ответила, что тоже с удовольствием искупалась бы, после чего он проводил ее на пляж.
— Сколько народу, — заметила она. — Никогда нам не отыскать их в этом муравейнике.
— Не понимаю, чем это может помешать тебе искупаться.
— Одна в море, среди чужих людей? Нет, нет, я буду чувствовать себя потерянной. — И пока она осматривала пляж, отыскивая беглецов то среди купающихся, то в толпе разлегшихся в тени под зонтиками, муж беззаботно, порой улыбаясь красивым женщинам, порой глядя на море, следовал за ней.
— Вот я растяпа! — вдруг вскричал он, — ведь Клотильда сказала мне: «Мы собираемся в Гарупу».
— Она могла бы меня предупредить.
— Она поручила мне, но читая газеты, забываешь, на каком ты свете, все путается, ведешь себя, как дурак.
— Ты сам это сказал.
Они отправились в Гарупу; молодые люди играли там с друзьями в мяч. Клотильда, увидев родителей, оторвалась от игры и побежала навстречу.
— Как это мило с вашей стороны! — сказала она.
— Пойдешь купаться? — спросила мать.
— Конечно. Скорей переодевайся. Сейчас закончим партию, и мы в твоем распоряжении.
— Ты сняла кабинку?
— Да, мама. Вон налево, одна, вторая, третья. Видишь? Одна, вторая, третья и четвертая, зеленая моя. Ну, видишь?
— Да вижу, я еще в своем уме.
— Тогда я тебя не провожаю.
Г-жа Валь-Дидье разделась, открыла пляжную сумку, достала масло для загара, японские тапочки, разноцветные полотенца и вдруг обнаружила, что в спешке, стремясь поскорее прервать пребывание дочери с Петером, забыла купальник. Расстроившись, она снова оделась и пошла на поиски мужа, который с интересом следил за последними минутами игры в мяч. Вот уже с десяток лет он страдал ревматизмом, и морские купания ему были запрещены, но он от души посочувствовал жене.
— Слабое здоровье, благодарение Господу, защищает меня от подобных разочарований, но тебя мне очень жаль, — сказал он. — Иди сюда, садись рядышком и, словно добрые старые родители, порадуемся молодому задору.
— Старые? Говори за себя, — ответила она.
Г-же Валь-Дидье не исполнилось еще и сорока, а выглядела она моложе своего возраста. Короткие волнистые волосы, легкая походка, легкие платья, особенно летом, придавали ей вид молодой девушки. Ей давали не больше тридцати. Тот, кто молод, волен любить. И не боится выглядеть смешным. Нынче утром она впервые почувствовала признаки старения. Сидя на песке рядом с супругом, облаченным в чесучовый костюм и широкополую шляпу, она оказалась в положении матери, которую старит взрослая дочь. Ее обошли, и тогда как муж радостно смеялся, глядя на бегающую и прыгающую в волнах Клотильду, она приходила в ярость всякий раз, когда Петер, что-то приговаривая, ловил ее и утаскивал в воду.
У г-на Валь-Дидье были какие-то дела в Милане, и на следующий день он стал поговаривать об отъезде. Катерина советовала дочери поехать с отцом.
— Не стоит отпускать его одного, — сказала она. — Ты ведь еще не бывала в Италии, а ему ничто не доставит такого удовольствия, как показать тебе Флоренцию, Сиену, Урбино и Венецию…
Разговор происходил утром. Г-жа Валь-Дидье завтракала в постели, а Клотильда сидела у ее изголовья.
— Италия? Страна достоверностей? Нет, не хочу, — ответила дочь, состроив гримаску.
— О каких достоверностях ты говоришь? Прекрасное всегда непредсказуемо, или, если хочешь, в настоящих произведениях искусства, будь они созданы сейчас либо в древности, всегда присутствуют новизна и актуальность, — заявила г-жа Валь-Дидье, дословно цитируя Петера фон Эля.
