И обещает ей вечную кару господа бога. Преступление ее и в самом деле страшное: удрать от любовника к собственному мужу? Господь бог не прощает таких немыслимых прелюбодеяний, конечно. Но Юлия к мужу не бегала. Она, насладившись свободой, преспокойно возвращается в Рим. Узнав о ее возвращении, Александр VI начал рвать и метать пуще прежнего, ибо все его давние муки вылились сейчас в одну чашу испытанных горестей. И кроме того, он очень испугался, захочет ли Юлия еще его, как любовника? На всякий случай рясу свою, или там папскую пурпурную мантию, скинул, напялил испанский модный аксамитный[115] костюм, высокие сапоги, шляпу с пером, сбоку шпагу прицепил и вот таким гранде времен Филиппа II является к Юлии. Авось удастся очаровать любовницу наново.
А когда Юлия, решив, что хватит вне дома, то есть вне богатого папского дворца счастья искать, согласилась с ним и дальше жить и любовью одарять, папа воскрес прямо. Помолодел, морщины разгладились, глаза лучиками сверкают. Вот ведь что любовь со стариками делает: даже святых пап не щадит.
А дочь его Лукреция в третий раз замуж выходит. Собственно, не она выходит, а римский папа ее выдает. И, представьте, очень даже выгодно: третий ее муж Альфонс (второй тоже был Альфонсом) был сыном короля Феррары, и Лукреция в будущем может стать королевой, что и случилось позднее. Ну ей, конечно, все равно, за кого замуж выходить: ее мнение в этом вопросе не спрашивалось. А вот Альфонс нос воротит. Ему невеста не очень нравится. И вопреки установившемуся мнению, дорогой читатель, она совсем не была красива и очень похожа на батюшку: те же немного выпуклые глаза, мясистый нос, вдавленный подбородок и уж очень темная кожа, ну прямо арабка. Одна красота — это необыкновенно длинные белые волосы. Ну тогда римский папа приданое дочери немного увеличил, еще пару тысяч флоринов прибавил, Альфонс согласился.
Но такая великая тяга была у этой женщины к личному счастью и вдали от разврата и интриг своего батюшки, что она и при не очень любящем ее муже постаралась стать счастливой. Во-первых, не обращает внимания на его любовные связи, будто и не касаются ее все эти его любовницы разных рангов и мастей. Она знай себе рожает детей исправно, и уже пять штук по дворцу бегают. Во-вторых, никогда с мужем не ссорилась и свою правоту не доказывала. Вам ведь ведомо, дорогой читатель, какой ад в семейную жизнь может внести жена, вечно доказывающая свою правоту. Лукреция делала потихоньку свое дело, благотворительностью занималась, власяницу под платьем носила, прежние грехи свои замаливая, моду новую вводила, причем самую, по нашему мнению, что ни на есть разумную: запретила дамам накладывать на свое лицо пуды белил и румян, считая, что лицо должно светиться свежестью и естественной белизной. Когда ее народ вследствие неурожая начал голодать, она продала все свои драгоценности и купила хлеб. Словом, мы ни в коем случае не можем ее сравнивать с Мессалиной или Клеопатрой, как делают многие историки, беря во внимание начальный период ее жизни, под боком у деспота папаши, у которого она была послушным орудием исполнения его воли. И вот все сто тысяч жителей Феррары (столько там было населения) полюбили Лукрецию как хорошую и справедливую королеву.
В личной жизни нельзя сказать, что была несчастлива. Папе донесли, что Альфонс, ее муж, ходит к проституткам, он поинтересовался: «А с женой спит?» — «Спит, ваше преосвященство, но только ночью». — «Этого вполне достаточно», — успокоился папа и свои сто тысяч дукатов приданого, которое он дал за Лукрецией, не пожелал отобрать. Вот если бы муж к своей жене вовсе не хаживал, о, тогда бы разговор с ним у папы был короткий. Днем пребывать в борделях, а ночью в постели жены, ну что может быть нравственнее?
У Лукреции умирает сын, рожденный от второго брака, и причем вдали от нее. Альфонс не позволил взять «ублюдка» в Феррару. Потом умирает мать, ею горячо любимая Ваносса. В скорби и отчаянии Лукреция ударяется в набожность. Вечерами истово молится, днем основывает для народа больницы, школы, монастыри для духовенства строит и каждый второй день ходит на исповедь. Словом, никто уже не узнал бы в прежней распущенной развратнице сегодняшнюю Лукрецию. Сотворила себе свое маленькое, хотя и не идеальное гнездышко при никчемном, распущенном супруге и постаралась сделать его счастливым, может, нет, но достаточно спокойным. Но вот на тридцать девятом году жизни Лукреция рожает в шестой раз, семимесячную девочку, которая тут же умерла.
За нею в гроб пошла и Лукреция: добрая, добродетельная женщина волей сильного отца ставшая символом распутства, беспутства и подлости, что совершенно не отвечает истине.
Ну ладно, этот насильственный альков с грехом пополам хоть, но благополучно закончился, и дочь не пожелала вечно несчастливой быть при насильственных браках своего деспота отца, выдававшего ее замуж, как хороший товар. «У нас товар, у вас купец», — помните, как говаривала сваха в «Женитьбе» Гоголя? И «товару» полагается бессловесным быть, если какой король найдет хорошего купца.
Хорошим товаром для австрийского императора Франциска I были его дети: особенно дочери. Подумайте, дорогой читатель, как он удачно их из дому «сплавил». Одну выдал замуж за самого Наполеона Бонапарта, и это будет Мария-Луиза, вторая его жена, а другую, Леопольдину, аж Бразильскому королю подсунул. Ну, конечно, альков Наполеона Бонапарта, которому невтерпеж было наследника на свет произвести, мы не можем ни в коем случае причислить к насильственному, и к нашей главе этот образ не очень подходит. Мы, скорее, его разовьем в другой части книги — «Рогоносцы», ибо от этого супружества поносить-то уж рога великому императору ох как пришлось. Но вот сестру Марии-Луизы, Леопольдину, нам, как ни печально, придется втиснуть в эту главу: уж больно ее альков на насилие походил.
Леопольдина
Да, совсем наоборот, чем с сестрой, произошло с Леопольдиной, хотя вначале, будем справедливы, ее альков был и жарок и горяч, а потом поостыл малость и начал холодеть с такой прогрессирующей быстротой, что насмерть окоченел, и глядь, в нем и впрямь труп лежит. Однако по порядку.
Этот самый батюшка, австрийский император Франциск I, имел тенденцию (кто ее не имел) превращать своих детей в политический товар, то есть он их продавал, но, конечно, не так, как рабынь на невольничьем рынке, когда покупатель в зубы им заглядывает и бесцеремонно девушкам груди щупает. Нет, здесь все было пристойно и чинно. Сперва, конечно, узнавалось, где на мировом брачном небосклоне какой выгодный жених объявился: ну там король какой или наследник, что в будущем императором или королем станет, а если такой кандидат в женихи женат, проводились исследования, не имеют ли место дикие ссоры в супружеском алькове, предвещающие скорый развод. Тогда Франциск I, как в теперешнем хорошо оборудованном матримониальном бюро, высылал кандидату хороший портрет своей дочери. Иногда и все три портрета, трех дочерей: выбирай, не хочу! Потом, если сделка удалась, приходил в постель дочери представитель жениха для «per procura». Мы уже об этом вам рассказывали. Его, конечно, торжественно ведут в королевскую спальню, приказывают рубашку снять, носочки скинуть, одну штанину до колен задрать, и вот он уже лежит с новобрачной, имитируя супруга, и хорошо вымытой ногой с аккуратно подстриженными ногтями касается ножки новобрачной. Писцы в дворцовую книгу запишут, что, дескать, супружество «испробовано», и назавтра, за утренним кофе со сдобной булочкой буржуа всего мира из прессы узнают, что Леопольдина, дочь австрийского императора Франциска I, отправилась в далекую Бразилию новоиспеченной супругой к мужу дону Педро, королю Португальской колонии.
Но хоть наш Остап Бендер сильно нахваливал Рио-де-Жанейро, как голубую мечту своей жизни, где кругом пальмы и солнце и все ходят в белых штанах, Леопольдина ужаснулась от ее вида. Ей, привыкшей к изящной роскоши Венского двора, все здесь показалось диким и чужим, включая черных негров, редко ходящих в белых штанах, а чаще вообще без них. А тут еще какие-то восстания в джунглях поминутно происходят и перестрелки, и вообще ни минуты спокойствия. Дон Педро наспех в королевский альков забежит, свое мужское дело сделает, жену в лобик поцелует, и вот его уже след простыл, а королева сиди в одиночестве среди своих черномазых подданных, с которыми разговаривать только жестами могла.
И вот однажды она, прощаясь с супругом, крепко обняла его за шею и не выпускает. Муж вырывается изо всех сил, а жена, как клещами, вцепилась в него и вопит что есть мочи, точно ее убивают. Оказывается, у нее начались родовые схватки. В постель уложить ее не успели и еле успели циновки подложить. Счастливый отец строчит Венскому свекру письмо: «Моя любимая женушка, почувствовав боли, схватила меня за шею и так, стоя, в половине шестого родила дочку, и длилось это всего полчаса. Сообщаю это с великой радостью»[116].
