Леопольдина
Да, совсем наоборот, чем с сестрой, произошло с Леопольдиной, хотя вначале, будем справедливы, ее альков был и жарок и горяч, а потом поостыл малость и начал холодеть с такой прогрессирующей быстротой, что насмерть окоченел, и глядь, в нем и впрямь труп лежит. Однако по порядку.
Этот самый батюшка, австрийский император Франциск I, имел тенденцию (кто ее не имел) превращать своих детей в политический товар, то есть он их продавал, но, конечно, не так, как рабынь на невольничьем рынке, когда покупатель в зубы им заглядывает и бесцеремонно девушкам груди щупает. Нет, здесь все было пристойно и чинно. Сперва, конечно, узнавалось, где на мировом брачном небосклоне какой выгодный жених объявился: ну там король какой или наследник, что в будущем императором или королем станет, а если такой кандидат в женихи женат, проводились исследования, не имеют ли место дикие ссоры в супружеском алькове, предвещающие скорый развод. Тогда Франциск I, как в теперешнем хорошо оборудованном матримониальном бюро, высылал кандидату хороший портрет своей дочери. Иногда и все три портрета, трех дочерей: выбирай, не хочу! Потом, если сделка удалась, приходил в постель дочери представитель жениха для «per procura». Мы уже об этом вам рассказывали. Его, конечно, торжественно ведут в королевскую спальню, приказывают рубашку снять, носочки скинуть, одну штанину до колен задрать, и вот он уже лежит с новобрачной, имитируя супруга, и хорошо вымытой ногой с аккуратно подстриженными ногтями касается ножки новобрачной. Писцы в дворцовую книгу запишут, что, дескать, супружество «испробовано», и назавтра, за утренним кофе со сдобной булочкой буржуа всего мира из прессы узнают, что Леопольдина, дочь австрийского императора Франциска I, отправилась в далекую Бразилию новоиспеченной супругой к мужу дону Педро, королю Португальской колонии.
Но хоть наш Остап Бендер сильно нахваливал Рио-де-Жанейро, как голубую мечту своей жизни, где кругом пальмы и солнце и все ходят в белых штанах, Леопольдина ужаснулась от ее вида. Ей, привыкшей к изящной роскоши Венского двора, все здесь показалось диким и чужим, включая черных негров, редко ходящих в белых штанах, а чаще вообще без них. А тут еще какие-то восстания в джунглях поминутно происходят и перестрелки, и вообще ни минуты спокойствия. Дон Педро наспех в королевский альков забежит, свое мужское дело сделает, жену в лобик поцелует, и вот его уже след простыл, а королева сиди в одиночестве среди своих черномазых подданных, с которыми разговаривать только жестами могла.
И вот однажды она, прощаясь с супругом, крепко обняла его за шею и не выпускает. Муж вырывается изо всех сил, а жена, как клещами, вцепилась в него и вопит что есть мочи, точно ее убивают. Оказывается, у нее начались родовые схватки. В постель уложить ее не успели и еле успели циновки подложить. Счастливый отец строчит Венскому свекру письмо: «Моя любимая женушка, почувствовав боли, схватила меня за шею и так, стоя, в половине шестого родила дочку, и длилось это всего полчаса. Сообщаю это с великой радостью»[116].
Но хотя и редко супруги виделись, в их алькове все в порядке было и Леопольдина ни разу не почувствовала себя как женщина нежеланной. Но, как говорится, все до поры до времени. Постепенно муж все реже и реже супружескую спальню навещать начал, а даже если, то только за тем, чтобы там поспать в буквальном этого слова значении, объясняя свой храп «большим измождением от трудов военных», которые уже не оставляли сил на любовные утехи. Но Леопольдина узнала, наконец, какими это «трудами» ее муж занят, когда увидела роскошный дворец, построенный ее супругом для новой метрессы, и услышала говор и смех ребятишек, с этой метрессой прижитых. Она, конечно, как каждая неумная женщина, в плач и скандалы ударилась. На южные натуры это действует, как ушат холодной воды, того и жди обратной реакции. И действительно, вместо того, чтобы успокоиться и скандалов испугаться, дон Педро начал решительно демонстрировать свою связь с метрессой. И вот она уже произведена в звание маркизы, а за ручку король ведет в свой двор бастардов, чтобы они поиграли здесь с его законными сыном и дочерью, которых ему Леопольдина родила, и даже чтобы она приютила «малышек» и воспитывала бы их наравне со своими детьми. Видали такое! Такое только себе мог позволить Генрих IV, великий французский король, который заставил свою вторую жену воспитывать всех своих внебрачных детей вместе с законными своими детьми, как говорится оптом, и даже для этой «коммуны» особняк роскошный выстроил.
Леопольдина видит, дело плохо, муж совсем разбассурманился, решает тактику в своих к нему отношениях менять: она перестает обращать на него внимание. О, это уже страшно. Иному супругу, дорогой читатель, хоть все волосы на его голове вырви, ему хоть бы хны, но наградите его презрительным молчанием эдак с недельку, увидите, как он запоет. Ну и «запел» супруг. Вообще жену покинул и пошел воевать в Уругвай. Тогда она пишет ему холодное письмо следующего содержания: «Сударь, вот уже месяц вы не навещаете мою спальню, зато весьма охотно пребываете в спальне своей любовницы. Позвольте в связи с этим вернуться мне в Вену к моему отцу».
Для бразильцев такое своеволие супруги — пощечина прямо. И, оставив свое войско в джунглях Уругвая или там Парагвая, — не важно, в джунглях, словом, — он уже мчится в Рио-де-Жанейро отнюдь не для примирения с супругой, а для проучения своенравной. И, накаляя коня и себя, он, приехав во дворец, кипя злостью и яростью, врывается в спальню супруги и, осыпая ее оскорблениями, начинает бить куда попало. А попало аккурат в живот, а она беременной на шестом месяце была. Словом, острый подкованный сапог ударил ее в то место, где ребенок рос, и у нее выкидыш, кровотечение и смерть. Мы не знаем, дорогой читатель, горевал ли супруг по поводу своего злодеяния. Может, и горевал малость, как горевал Нерон, который тоже по этому же поводу избил свою жену красавицу Поппею и тоже угодил ей в беременный живот, отчего она умерла. Это еще раз доказывает не только о жестокости мужей, а также о том, что история очень любит повторяться. И вы не раз еще убедитесь в этом, дорогой читатель. Сын этого бразильского короля дона Педро после смерти отца стал тоже королем, и неизвестно, простил ли он своему отцу издевательства, доведшего его мать до смерти.
Остывшие альковы! Сначала в них жарко, горячо, потом все холоднее холоднее, а потом какая-нибудь трагедия в нем разыграется.
Да что и говорить, дорогой читатель, любовь и согласие редко королевский альков навещали. Любви и согласия там раз-два и обчелся. А чаще ссоры, скандалы и драки даже, как в обыкновенных мещанских домах. Но бывают и такие альковы, в которых хотя и большой любви нет, но процветают понимание и дружеское участие, что особенно важно для тех королевских альковов, в которых лежат внешне гармонично неподобранные пары: ну, скажем, он — великан медведь, а она крохотная девчушка, лилипутка. И так случилось с Фридрихом III Австрийским и Элеонорой Португальской в пятнадцатом веке. Захотелось королю на заморской принцессе жениться, и чтобы не особенно в родственных связях они состояли, а то поголовно племянницы за дядей замуж повыходили, братья брали в жены дочерей родных сестер, и получалась у потомства жидкая, дегенеративная бледно-голубенькая кровь. Прямо водица, а не кровь, вечно дети хворали и поголовно умирали. Вы посмотрите только, дорогой читатель, сколько детей поумирало на этих королевских дворах!
Ну, словом, Фридрих III кота в мешке покупать не стал. Он требует портрет своей невесты Элеоноры Португальской, а поскольку изрядно наслышался россказней о том, какие необъективные художники за большую плату портреты невест рисовали, когда она из уродицы в красавицу превращалась, решил своего художника в Португалию выслать, и чтобы он без всяких там прикрас или лести намалевал портрет суженой. Ну художнику что, деньги заплачены, можно и на объективизм позволить! И он нарисовал портрет Элеоноры Португальской, ну что тебе фотография: без всяких там прикрас.
Элеонора Португальская
И это правильная постановка вопроса. А то прямо наказание какое-то с этими портретами, неадекватными оригиналу. То один король, то другой, то третий вопит, узревши невесту и сравнивая ее портрет: «фламандская кобыла», дескать, «летучая мышь», «уродина», и потом давай вот таким «Кромвелям» эпохи Генриха VIII головы срубать, поскольку безответственно к портрету подошли: обещали красавицу, привезли уродицу. И ни один ведь министр не удосужился королю правду сказать: «Дескать, ваше величество, не верьте портрету, это богомаз за большие деньги такую метаморфозу произвел». Впрочем, пардон, один правдолюбец нашелся. При Карле X Сварливом это было. Ну ждет он, значит, своего посланника из Венгрии, посланного его невесту Клементину Венгерскую узреть и портрет ее привести. И пока запыхавшийся посланник вытягивает из-за пазухи миниатюрный портрет Клементины Венгерской, король в нетерпении спрашивает: «Ну, какова королева?» Посланник отвечает: «Ничего, ваше величество, да грозна больно и совсем беззуба». Когда король побледнел от волнения, оказалось, что речь идет не о невесте короля Клементине Венгерской, а о ее бабке королеве Венгрии. А что? Посланник тут не виноват. Вопросы надо четко задавать, даже королям. Вон Елизавета Английская какой ведь точный приказ издала о том, что ее портреты могут писаться только великими художниками, и даже список вывесила, кому такая честь предоставлена. Видите, как свое личико ценила и уважала королева, и у нее, когда она во многие страны многочисленным женихам свои портреты высылала, никогда недоразумений не происходило. На жениха глядел портрет немного, правда, подстарелой, но в хорошем рыжем парике и вполне еще годившейся уж если не для деторождения, но для любовных утех наверно, великой монархини.
