Князев что-то медово ответил.
— Беркут, домой! — К ним не торопясь подошел мужичонка с винтовкой под мышкой. — А ну, за мной! Батько разберется прямо на сходке.
Сходка была в разгаре. Конные, окружившие толпу, хрипло горланили. Атаман Клещ держал речь.
— Люды! — сказал Клещ. — Мы вольные казаки! Стоим за анархию и слободу! Комиссарам и чрезвычайкам пущаем юшку и ставим точку! — Он прокашлялся, лицо налилось кровью. — А шобы карать зрадников и прочую контру... — он замолчал и тупо оглядел стоящих. — Це вам усе объяснит мий главный заместитель Охрим Куцый.
Из-за спины атамана выдвинулся длинный сутулый человек в огромной карачаевской папахе, в расстегнутом полушубке, с плетью в руке. На широком длинноносом лице сверкал один глаз, веко другого было накрепко заклепано.
Подъехал конный и, увещевая, звучно врезал по чьей-то спине нагайкой. Неожиданно и звонко ударил неподалеку петух.
— Громадяне! — сказал одноглазый. — Батько Клещ поднял над округой наш черный прапор. Це прапор вильной селянской доли! Шо ж делают ваши избранные головы? С подмогой идут назустричь великой правде анархии тай свободы? Ни. Воны сидят, як вороны над падалью, и гавкают, шо воны ни с нами, ни с червоными комиссарами, ни с бароном Врангелем... Ось и дивитеся, громадяне. По усей округе встают селяне супротив билых господ та червоных нехристей, а воны задумалы сами отсидеться, тай вас заманили, вас, честных селян!
В толпе загомонили. Охрим повернулся в сторону Клеща:
— Наш батько, вин за волю! Вин за народ. Вин не желает вмешиваться в приговор. Треба вам, браты, казаты нам, шо заслуживают цеи запроданцы! Решайте, громадяне.
На секунду наступила тишина. Клещ молча глядел перед собой маленькими недовольными глазками.
— Ошиблись воны! — крикнул чей-то голос, и сразу обрушился гвалт:
— Та невиноватые воны зовсим!
— Як невиноватые? А хто ж виноватый?
— Батько, ослобони!
— Поучить их, вражьих сынов!
— Нехай живут! Ошиблися!
— К стенке их, курих детей!
Настроение большинства было явно в пользу освобождения. Охрим прислушался, повернулся к атаману. Толстое лицо Клеща побагровело. Крики толпы его явно не радовали. Одноглазый что-то нашептывал ему на ухо.
Неожиданно из толпы выступил Князев. Его длинные сивые волосы, странная фигура в поддевке, благостно улыбающееся лицо заставило толпу умолкнуть.
— Дозвольте, граждане, словцо молвить, — тонко пролился его голос.
Санька увидел, как Клещ вопросительно повернулся к Охриму, а тот шагнул было вперед, но Князев уже говорил.
— Вы, свободные граждане села Василянки, должны ноне судить свою избранную власть. Батько Клещ, защитник наш, дал вам полную волю постановить как захотите. Так дозвольте ж, граждане, сообчить. Вот мы трое идем с городу. Власть там у христопродавцев большевиков. Мучат они добрых людей, отнимают потом да кровью нажитое добро, довели народ до голодухи, до холодной смерти. Сами жрут, раздуваются, радуются, что у других кожа к ребрам прилипает. — Он повернул голову к Клещу. — Давеча в городе склады сгорели. Сами же они, большевички эти, и пожгли. Все товары вывезли да схоронили по тайным местам, а склады ночью пожгли, чтоб людям очки втереть. Вот какие дела на божьем свете деются... — Князев примолк.
По толпе прошел ропоток, но она ждала продолжения. Видно было, что и Клещ, и его люди слушают с большим вниманием. Фитиль толкнул в бок Саньку, шепнул:
— Хитер, подлюка! Кому хошь мозги вправит.
Князев поднял голову, словно очнулся от какой-то думы:
— Вот и хотел я вам сказать, люди добрые. Весь белый свет ополчился супротив анчихриста с красным флагом, да силен анчихрист! И не тем силен, что взаправду сила у его, а силен нашей глупостью. Кого комиссары грабят, кого казнят? Вас, мужиков, первых, да и нас, городских, не меньше. А за кем идете? За этими, что ли? — Князев ткнул рукой в троих у крыльца. Батько Клещ силу поднимает народную, всех собирает, чтоб опрокинуть проклятую анчихристову власть, а вы тут, как в берлоге, ото всех отгородились, мешаете пакость эту люциферову осилить! Вот и хочу напомнить вам, люди добрые, василянские жители, что не помогали вы батьке Клещу и воле народной скинуть комиссаров, а мешали — хоть и по неразумению, а ваши головы — те по умыслу. Большевики они по натуре, как на духу говорю: большевики, вот они кто! Нехристи они!
Толпа взорвалась криком. Князев молча ждал. Ждали и на крыльце. Князев заговорил, и толпа затихла.
— Вот и говорю вам, как со стороны прохожий, говорю: докажите вы свою преданность батьке, докажите, что вы за свободу да супротив общего ворога, выдайте вы сих изменников батьке головами. Пусть это клятва ваша будет, что отреклись вы от красного анчихриста, что будете с батькой и воинством его до самой победы!
Князев надел треух и, подойдя к крыльцу, встал у самых ног атамана. Тот, тяжело шевельнув шеей, скосил на него глаза, кивнул, одобряя.
Толпа молчала. Потом вышел жилистый мужик с окладистой бородой.
— Та воны ничего другого не достойны! — крикнул мужик. — Смерть им, гадам!
И тогда вокруг разразилось:
— Це вин за должок мстит!
— За шо их губить?
— Нехай живуть!
— Як батько решит!
И потом все громче:
— Треба батьке казаты!
Клещ осмотрел толпу, теперь вся она тянулась к нему глазами. Он шагнул вперед.
— Хлопьята, — сказал он зычно, — война вокруг! Война. Не воны нас, так мы их, а шоб мы их, треба вырвать с корнем все гадючье семя, шо им пособляет. Благодарен я вам, шо вы мене слухаете! Так я решаю: раз война, так пощады нема. Пусть гниют под забором! — и он махнул рукой.
Охрана прикладами затиснула арестованных во двор, и через минуту грянул оттуда залп. Дико взвизгнул бабий голос, и снова ударил выстрел, теперь уже одиночный.
— Расходись! — скомандовал Охрим. Толпа стала расползаться. Фитиль и Клешков смотрели, как Князев, сняв шапку, разговаривает с Клещом. Льстивое лицо старика сияло. Клещ слушал его молча, изредка кивал. Через несколько минут Князев обернулся к ним и поманил к себе.
— Вот, батько, — сказал он, подталкивая к нему спутников, — и эти со мной. По великой нужде к тебе, по крайнему делу.
На другой день с утра Князев ушел совещаться к Клещу, и его не было уже с полчаса. Мрачный Фитиль ссорился с хозяевами, требуя самогона, но прижимистые украинцы не спешили выполнить его требование — им не был ясен ранг постояльцев. Старший, видно, пользуется уважением, зато двое других не очень похожи на батькиных хлопцев. Клешков вышел и стал под пирамидальным тополем, наблюдая сельскую улицу.
У штаба толпился народ. Из ворот выезжали конные. Мимо Клешкова проехал всадник и осадил лошадь.
— Эй! — окликнул он Саньку. — Здорово, чего пялишься?
