Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зри! как вокруг всё сущее клонится
С путей своих благих, иль тает словно сон;
Другой язык в устах от моря и до моря;
Лишь имя старое, чем грустный наречён
Ручей иль холм печальный, сохранится,
Когда людей с их верой нету боле!
Река Мирк-Эск образуется из двух речек, Эллер-Бек и Уилдейл-Бек, слияние которых происходит в месте, именуемом Речные Берега – и по этим речкам имеется немалое число прекрасных водопадов с говорящими названиями – Падунец Томасины, Водяная Дуга, Мельничные Падуны, – а еще Падунец Нелли Эйр и Мальянова Горловина, – последняя особенно поражает – вода низвергается с высоты ста футов в овраг со стенами природного теллура. [126] Здесь царит причудливая игра тени и света: свисающая зелень в один миг нарядна, в другой сумрачна; глубокая естественная чаша, где успокаивается вода после паденья, то пронизывается солнцем насквозь, то чуть ли не чернеет; резво бегущие облака, затенив ненадолго солнце, тут же впускают его вновь, и вновь затеняют… По отрожистым склонам Глейсдейлской и Уилдейлской лощин я взобрался на плоскую возвышенность – отсюда, из маленьких родников, булькающих средь вереска и крупного песка, берут начало эти речки. Какой разительный контраст составляет тесный мир прохладных, пёстрых лощин, с их тенистыми обрывистыми склонами в пещерах и с приёмными руслами, в которые падает и в объятьях которых умиряется стремительная стихия воды, – какой контраст этот мир составляет с миром плоских возвышенностей, где миля за милей всё пребывает в раздольной, мрачноватой неподвижности и где единственный звук – внезапный жалобный крик какой-то птицы или тихая трель иной; контраст настолько абсолютен и вместе настолько естественен (как естественна вода, бегущая из одного мира в другой), – что человек начинает думать: именно здесь, на грубом севере, был если не сам Рай, то изначальная земля – эти утёсы, камни, деревья, воздух, вода – всё это кажется незыблемым, непреложным – и всё это меняется, течёт, несётся взапуски со светом и с наплывами тени, которые попеременно то открывают, то упрятывают, то выделяют, то смазывают все очертанья. Здесь, дорогая Эллен, а не в тучных долинах юга, в нас поселяется чувство, что те древние люди, чья кровь и кости составили наши кости и кровь и продолжают в нас жить, что те люди – бритты, датчане, норвежцы, римляне – совсем рядом, близко! Приближаются к нам и вовсе бесконечно отдалённые существа, что бродили по этой земле, когда была она еще горяча: в 1821 г. доктор Бакленд исследовал одну из пещер в Киркдейлской лощине и обнаружил там логово доисторических гиен, а в нём кости тигра, медведя, волка, возможно льва и других плотоядных, слона, носорога, лошади, быка, трёх видов оленей, а также многих грызунов и птиц, поглощенных гиенами.
Я не берусь описать тебе здешний воздух. Он не похож ни на какой иной. Язык наш не приспособлен к тому, чтобы выражать тонкие отличия разных воздухов; перед говорящим витает угроза бессмысленного лиризма или неточных метафор – посему я не стану сравнивать этот воздух с вином или с хрусталём, хотя оба сравнения приходят мне на ум. Мне доводилось вдыхать воздух Монблана – студёный, лёгкий, бессорный воздух, приходящий с отдалённых ледников, в себе заключающий чистоту снега и лишь слегка приправленный по дороге сосновой смолою и запахом трав высокогорных лугов; это тонкий воздух, воздух невидимости, о котором говорит Просперо в шекспировской «Буре» – в нём вещи оневесомливаются, расточаются в тонкую материю, недоступную нашим чувствам. А вот воздух Йоркшира – я говорю о воздухе плоско-горбых возвышенностей – не имеет в себе той безжизненно-кристальной студёности – напротив, он весь жив, весь подвижен – подобно водам, что плавными нитями пронизывают вереск, и подобно вереску, что гибко развлекается перед ними. Это воздух видимый, зримый: можно наблюдать, как его реки, или струи омывают нагие плечи утёсов – можно разглядеть, как он поднимается эфирными фонтанами и как, будучи разогрет солнцем, колеблется над цепенеющим вереском. И запах его – острый, незабываемый! – запах свежей чистоты косохлёстных дождей, с призрачным древним привкусом древесного дыма… запах, занимающий дыханье, точно холод быстрых ручьёв… и ещё в нём есть что-то, нежно-неуловимое, смутное, только ему одному свойственное – словом, я не умею описать этого воздуха! Этот воздух проникает в чувствилище человека, и к пяти природным чувствам, коими он обладал до того, как поднялся на эти кряжи, возвышенности, – добавляются некие новые чувства, сверх прежних…
На следующий день Роланд и Мод с большим удовольствием прогулялись вдоль ручьёв, к «падунцам». Выйдя из Гоутлендской лощины, они наблюдали, как на Мальяновой Горловине вода летит вниз, разделяясь в воздухе на тысячи нитей, рассыпая по бокам стеклянные веера брызг; потом, вдоль русел с их мчащейся торфянистой водой, путешественники стали карабкаться вверх и выбрались на плоский водоспуск, поросший вереском, пересекли его и по крутому склону спустились в новые лощины. Средь кремнистой почвы, в окружении крутобоких валунов и таинственных куртинок пятнисто-лиловых наперстянок, встречались волшебные островки дёрна, прилежно ощипанные овцами до состояния стриженого газона. Неведомые прозрачные насекомые с жужжаньем проносились у плеча; на мелкой речной быстрине сновали птички-нырки; в одном заболоченном месте из-под ног запрыгала, разбрасывая фонтанчики воды, целая стая сверкающих, новёхоньких молодых лягушек. Расположившись на привал с бутербродами на одном из травянистых островков близ Падунца Нелли Эйр, Роланд и Мод принялись делиться соображениями. Роланд, с вечера читавший «Мелюзину», был теперь убеждён, что Кристабель побывала в Йоркшире:
– Это непременно здесь! И как только раньше никто не заметил? Вся поэма буквально напичкана местными йоркширскими словечками, она пишет не «вереск», а «вересник», не «овраг», а «разлог», не «хребет», а «гребень». И воздух в поэме самый что ни на есть здешний. Как в письме Падуба. У неё говорится, что после дождя «…взойдут живые струйки пара. / И примутся резвиться и играть… / Как жеребята на муравнике». Обратите внимание, не просто «жеребята на лугу», а «жеребята на муравнике» – чисто йоркширский оборот!
– Вы спрашиваете, почему никто не заметил? Не знали, чего искать! Дело в том, что пейзажи Ла Мотт всегда считали бретонскими, мол, там описаны окрестности Пуату, и всё такое. Правда, я где-то читала, что на эти пейзажи наложился наш, английский романтизм – сестры Бронте, Вальтер Скотт, Вордсворт. Писали также про символику пейзажных деталей у Кристабель…
– Вы-то сами как думаете, была она здесь?
– Да. И ещё раз да! Хотя с доказательствами туго. – Мод вздохнула. – Что мы, собственно, имеем? Ну, добрый йоркширский хобгоблин, умеющий лечить коклюш, он есть и в письме Падуба и в сказке Кристабель. Ну, местные слова. Ну, моя брошь… И главное, чего я не возьму в толк, как мог Падуб писать жене все эти письма, если… невольно возникает сомнение…
– Может, свою жену он тоже любил? Он ведь постоянно говорит в письмах, «когда я вернусь». Значит, с самого начала собирался вернуться. Что и сделал – исторически неоспоримый факт. Так что если Кристабель была здесь с ним, то вряд ли это задумывалось как бегство…
– Знать бы, как что оно задумывалось!..
– Я полагаю, это глубоко личное их дело, – сказал Роланд. – Только их касающееся… Мне вот что показалось: «Мелюзина» сильно напоминает некоторые стихотворения самого Падуба – про остальные вещи Кристабель такого не скажешь. Когда читаешь «Мелюзину», часто возникает ощущение, что это вполне мог бы написать Падуб. По крайней мере у меня ощущение такое. Я имею в виду не сюжет. А стиль.
– Мне так не кажется. Но я понимаю, что вы имеете в виду…
К Падунцу Томасины ведёт крутая тропа из Ручейного Лога – маленькой деревеньки, запрятанной в складках холмов на подступах к плоскогорью. Они нарочно выбрали этот путь, а не путь с плоскогорья – им хотелось подойти к водопадной чаше снизу. Погода была необычайно живая, полная движенья, огромные белые облака быстрыми стаями проплывали в небе над чёрствыми каменными обрывами и макушками перелесков. На поверхности одной из обрывистых стен Роланд обнаружил странное, сверкающе-серебристое тканьё, которое, как оказалось, загораживало входы в логова пауков-туннельщиков: стоило лишь коснуться соломинкой хотя бы одной нити, как эти устрашающие создания, с мощными ухватистыми лапками и челюстями, являлись наружу. Уже перед самым Падунцом тропа неожиданно ныряла вниз, пришлось осторожно спускаться среди валунов…
Утёсы стеснились в круг, образовав полу-пещеру, полу-овраг, по боковым откосам которого, вцепляясь корнями, влачили отважное существование кусты и деревца. Вода стремилась вниз из устья в стене, нависшей выпукло, почти сводом; было сумрачно, и пахло холодом, и мхом, и влажными растениями. Роланд несколько времени смотрел на зелёно-золотисто-белёсый столб водопада, потом перевёл взгляд на чашу, где павшая вода бурлила и закручивалась посередине, успокаиваясь к краям. В этот миг показалось солнце, и метнуло свой луч в водоём: над его поверхностью встало зеркальное мерцание и, одновременно, сделались видны сухие и свежие листья и части растений, снующие под водою и теперь словно захваченные в пёстрые светлые сети. Но ещё более любопытное явление природы предстало Роланду, когда он вновь поднял глаза: под стеной-сводом «пещеры», да и вообще вокруг, занимались и взмётывались кверху удивительные языки – языки белого огня! Всюду, где преломлённо отраженный от воды свет попадал на неровный камень, или на расщелину – шедшую вверх ли, вбок ли в стене, – всюду проливалась и дрожала жидкая ярь, словно невиданная светлая тень! – и возникали сложные, иллюзорные построения несуществующих огней, с льющимися нитями света внутри!.. Роланд, присев на корточки, наблюдал долго-долго, пока не утратил ощущение времени и пространства, и перестал понимать, где именно находится, и призрачные языки стали чудиться ему одушевлённым средоточием происходящего. Мод приблизилась и, усевшись подле него на камень, прервала его созерцание:
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Дом на равнине - Эдгар Доктороу - Современная проза
- Обладать и принадлежать - Рената Литвинова - Современная проза
- Господин посол - Эрико Вериссимо - Современная проза
- Уловка-22 - Джозеф Хеллер - Современная проза
- Животная любовь - Катя Ланге-Мюллер - Современная проза
- Выкрикивается лот 49 - Томас Пинчон - Современная проза
- Бальзамировщик: Жизнь одного маньяка - Доминик Ногез - Современная проза
- Город и псы - Марио Льоса - Современная проза
- Поцелуй богов - Адриан Гилл - Современная проза