Она это делает! Но это не покорность, у нее нет даже тени сомнения, не видно даже намека на то, что она только подчиняется принуждению, наоборот, она мнит себя хозяйкой положения, полностью владеет своим поведением и, судя по счастливому взгляду, который она бросает мне, перед тем как склониться над моим животом, рада это сделать; ну вот, она уже закатала мне майку, и пошел, пошел мучительный марш поцелуев и засосов от груди до самого бедра, потом вокруг волосатого пупка, потом прямо по пупку — самое главное, однако, чтобы она не переусердствовала, потому что это — настоящая пытка, некоторые женщины просто не понимают, насколько иногда этот марш становится невыносимым… Но нет, нет, она никогда не переусердствует, она спускается еще немного вниз, а когда мой вздыбленный член уперся ей прямо в шею, она сразу распознала этот знак: все правильно — дальше дороги нет, и перестала мучить меня. Приехали: приподнявшись на коленях, она полностью расстегивает мне брюки, спускает их до конца вниз, то же самое проделывает и с трусами, все эти действия она выполняет с надлежащей в таких случаях торжественностью, потому что, очевидно, она отдает себе отчет в том, какой всплеск серотонина этот ритуал вызывает в мозгах у мужика. Но после она делает одну странную, совершенно неожиданную вещь: она сжимает мой член у основания и тянет его вверх, в воздух, как будто ей известно и то, насколько ему приятно ощущать в жаре этой ночи прохладное прикосновение ветерка, и на несколько секунд замирает, любуясь им, хочется сказать, насыщая его кислородом, так делают с бокалом чудесного вина, прежде чем начать смаковать его; потом, сдув упавшую ей на глаза прядку волос, она берет его в рот.
О! начало минета… О! Каждый раз меня удивляет, как такая вещь может быть настолько простой и настолько непогрешимой. Открывается рот и пошел: много ли надо? Любой может это сделать. Почему тогда люди этим постоянно не занимаются? Почему мы из этого сделали такой редкий товар? Чокнутые мы все, что ли?
Я закрываю глаза: все вокруг стало идеальным, легким, чуждым, в своей жизни я только случайный посетитель, инопланетянин, упавший с вершины высшей цивилизации в жаркий рот этой женщины. О! До чего фантастично оставаться так и ни о чем не думать, покачиваться на волнах настоящего, такого чистого и абсолютного…
…Но, к сожалению, повылазили, будто их привлекло отсутствие недовольства, жильцы, населяющие мое сознание, удивленные, рассерженные, завистливые, и каждый со своими хреновыми комментариями. Лара: «Бессовестный! Как тебе не стыдно? Как можешь этим заниматься?»; Марта: «Вот видишь? Я тебе всегда говорила, что ты просто свинья»; Карло: «Вот видишь? Врун ты несчастный»; Пике: «Вот видишь? Ты и есть хитрожопый»; невеста Пике: «Я это делаю лучше»; сын Пике: «Семь миллионов восемьсот шестьдесят три тысячи шестьсот четырнадцать…»
Я открываю глаза, и этой толпы как не бывало. Я ничего не делаю, все делает за меня эта женщина, стоящая на коленях на траве. Я всего-навсего блюдо, которое она поглощает, я нахожусь в жидком состоянии, я — идол, перед которым она преклоняется, — инерция в чистом виде, способная ощущать; невинность, бессознательность, зависимость… И все же, когда глаза мои открыты, я вижу, и то, что я вижу, — чистая порнография — голова женщины у меня между ног ритмично поднимается и опускается, ее груди сплющены о мои бедра, щеки втянуты в засосе — и это зрелище подстрекает демона соревнования и неудовлетворенности, вызывая у меня ненасытное желание чего-то… чего-то такого… О! Как быстро все запутывается. Если закрыть глаза, все сводится к переполненной персонажами сексуальной фантазии, а когда я их открываю, снова появляется желание взять ее в охапку, обладать ею, доставлять удовольствие, а не получать его. Доставлять удовольствие: что за глупость. Я уже сделал намного больше, — думай головой, черт возьми, — я ей жизнь спас: если бы не я, она бы сейчас была горсткой пепла в урне, какое уж там удовольствие — оплаканная, кремированная, а урна с ее прахом стояла бы уже в нише их семейного склепа на каком-нибудь блестящем швейцарском кладбище рядом с ее обожаемым папочкой, а сказочное состояние, которое она получила в наследство от него, а также посты в компаниях группы, которые она заняла после его смерти, (шоколадки «Брик», в первую очередь, порошковое молоко и смеси для приготовления пудингов, все это только в сфере кондитерской продукции, традиционной, издревле принадлежащей их семье, вместе, естественно, со всеми холдинговыми, финансовыми и кредитными компаниями, в которых растворяются денежки, а также приобретения последних лет во время кампании глобализации — все-против-всех, как спортивные снаряды для фитнеса, кажется, и даже надувные конструкции для парка аттракционов) давно бы уже все уплыло в руки этому ублюдку, ее мужу; а значит, этот минет я честно заслужил, и она сама первая это признала, иначе бы не старалась с такой самоотдачей, невероятной самоотдачей…
Что она делает, остановилась?
Нет, не остановилась, просто целует мне яйца. И снова мои член обдувает ласковый ветерок. У-у-ух, какое это ощущение! Сейчас, однако, он весь мокрый от слюны, и прикосновения ветерка кажутся намного прохладнее, мне зябко, даже передергивает от холода…
— Я бы могла всю ночь держать его во рту, — громко восклицает Элеонора Симончини, сжимая в руке, как микрофон, мой член и почти касаясь его губами. Как приятно слышать такие слова, прекрасные, решительные слова, она как будто пригласила меня откинуться назад, повалиться навзничь на траву в позе шавасана[79], и, если мне и невмоготу лежать с закрытыми глазами, я могу смотреть на кроны сосен, на мерцание звезд, на сияние луны, пока не закончится эта погоня за идеалом вознагражденной добродетели. Каков бы ни был смысл ее слов, тем не менее в том, как они прозвучали, было что-то такое, что меня потрясло, что-то такое гладкое и отточенное, что-то вроде копчика, и это что-то, как жгучий удар хлыстом, пронзило насквозь все мое тело — такое жгучее физическое ощущение я еще ни разу в жизни не испытывал. Ну вот, все прошло. Все длилось какой-то миг, и она уже снова сосет мне его, конкретным, продуктивным образом, ее намерения ясны: она хочет, чтобы я кончил ей в рот; но осознание того, что и это я смогу сделать, снова выводит все из равновесия.
— Повтори, что ты сказала, — слышу я себя.
Элеонора Симончини опять останавливается, выпускает мой член изо рта, грациозным движением головы отбрасывает волосы назад и весело смотрит на меня, а потом с приторной слащавостью повторяет свою игру с микрофоном: на этот раз она берет мои член обеими руками и в конфиденциальной манере, прикрыв глаза, как делают певцы, которые ей, вероятно, нравятся, повторяет:
— Мне бы хотелось сосать его всю ночь.
На этот раз она говорит еще громче, звучание ее голоса просто невыносимо. Вибрации, да, это из-за вибраций ее голоса, проходящих в миллиметре от головки моего члена, «у» и «о», больше всего вибрируют гласные «у» и «о»: рубящим ударом вонзаются они в сам символ проникновения, такое же ощущение возникает, когда слышишь скрежет ногтей, скребущих по пластмассовой доске, а потом откликом неясной и отчаянной боли утробное эхо какого-то жуткого стона отзывается в самой глубине поясницы — да что это за зловещая мантра? Создаваемый ею эффект противоречит ее значению. Потому что я больше не владею собой, все ясно; какая там шавасана: контроль над ситуацией уже потерян, я превратился в какую-то ожесточенную слепую силу, и я даже, не поверите, начинаю вести с ней борьбу, чтобы сломить мужественное сопротивление ее рта, отказывающегося выпустить мою плоть, я побеждаю, поднимаюсь, я уже на коленях и ее поднимаю тоже, насильно, посылая к черту гарантированный мне минет, однако, в обмен на что? На этот клубок императивов, на этот хаос? Начать все с начала: обнять ее, прижать к себе, облапить, провести языком по шее — язык на полюсах магнита, на батарейке, на электрической розетке; противоположные заряды притягиваются, а одноименные отталкиваются, если противник тебя атакует, посылая подрезанный мяч, непременно надо отвечать крученым сверху, потому что мяч вращается точно так же, сжать ее, да, вот так, разница между подрывной деятельностью и бунтом, удар волны о скалу, треск лопающегося яйца, а потом повернуть ее спиной, конечно, так хуже, но в том-то и все дело, что я хочу, как хуже, чем хуже, тем лучше для меня, да, мне хочется чего-нибудь сатанинского, перевернуть ее, с каким трудом некоторые признаются в том, что они занимаются мастурбацией, и насколько убого выглядят те, кто признаются в этом легко, в общем, она не хочет поворачиваться, но ведь секс — это, прежде всего, манипуляция, особенно во время исключительных в это время года наплывов жаркой погоды, в таком случае, мне надо обездвижить ее, Киану Ривз останавливает пули на лету, в сущности, мне однажды уже приходилось это делать, чтобы спасти ее, в сущности, что такое Ом, если не мощнейшая вибрация, да какие уж там предыдущие жизни, ежедневно видишь столько одних и тех же лиц, что однажды повстречаешь человека, и у тебя возникает такое ощущение, что ты его уже где-то видел, значит, очень даже возможно, ты его действительно где-то видел, ну вот, так, обездвижить ее и перевернуть, да знаю я все, песенка, ты меня уже предупреждала, что у меня будет только одно желание: вернуться домой, именно, три стадии психического отклонения: я на работе, а мечтаю быть на море, я отдыхаю на море, но мечтаю вернуться на работу, я на море и мечтаю быть на море, ну да, море, волнение на море, нужно крепко держать ее одной рукой, сейчас я освобожу другую руку, и задеру ей юбку, спущу трусики…
