— Да, — сказала Лика одними губами.
Валя вдруг обмякла и коротко рассмеялась, будто услышала что-то забавное. Майе был знаком этот смех: с того новогоднего вечера, когда она стояла у окна в пустом кабинете истории, в руке был бокал с ликером, и все были живы, живы, живы… И золотистые песчинки кружились у самого дна.
— Ты говорила, что возьмешь меня с собой в Штаты, учиться в колледже. Мы мечтали, как это будет здорово: сидеть за одной партой, вместе ходить вечером в бар, играть в поло… Ты помнишь?
Дверь в палату отворилась, вошел Колчин и тихо сказал:
— Валюша, все кончено. Отдай пистолет.
Она, будто не слыша, на негнущихся ногах шагнула вперед. Указательный палец еще лежал на крючке, и пистолет еще был опасен, но из такого положения уже не стреляют. Майя перевела дыхание. Кажется, смерть опять промахнулась.
— Я никому не хотела делать больно. И Грише, хотя он иногда бывал такой противный… Какого черта ему не плясалось на дискотеке!
— Он видел тебя в костюме ведьмы, да?
— Я как раз оттащила охранника в кабинет истории, оглянулась — он стоит в дверях, в желтом костюмчике с капюшоном, и смотрит… А у меня маска съехала набок — конечно, он меня узнал.
— А потом ты велела ему указать на школьного директора, — еле слышно сказала Майя.
Валя всхлипнула — пополам с рвущимся наружу смехом, предвестником истерики.
— Я сто раз ему говорила: тебе нечего бояться. Только скажи следователю, что видел в коридоре человека в костюме Деда Мороза (против Василия Евгеньевича я тоже ничего не имела — просто на него так удобно было все свалить). А Гриша… Он все время пялился в зеркало в вестибюле — где я отражалась… А потом вдруг улыбнулся и подмигнул. Он бы выдал меня — рано или поздно. Поэтому мне пришлось… Лика, я не хотела! Я бы все сделала — я же купила ему этого несчастного Бэтмена! Я бы и гонки ему подарила — но где бы я взяла столько денег?!
Она сделала еще шаг и опустилась на корточки рядом с кроватью Келли. Она уже ничего не просила и ни на что не надеялась.
— Теперь ведь все равно, да?
Анжелика протянула руку и неловко дотронулась до Валиных волос.
— Наверное, да.
— Скажи честно, это важно для меня… Ты бы меня не обманула? Ты правда взяла бы меня с собой?
— Правда, — мягко сказала Келли.
И Валя наконец расплакалась — бурно, взахлеб, словно прорвало плотину. Ненужный теперь пистолет выскользнул из пальцев, она свернулась калачиком на полу, подтянув колени к подбородку, черная коса распалась, и волосы, роскошные, шелковые, предмет острой зависти всех куце остриженных одноклассниц, накрыли ее с головой…
Когда-то, еще прошлой весной, вдвоем копаясь в Ликиных видеокассетах (стандартный набор: два «Терминатора», четыре «Чужих», «Титаник» и «Водный мир» с Кевином Костнером), Майя с некоторым удивление обнаружила «Поющих под дождем» — культовый фильм конца пятидесятых. Теперь она узнала, что Келли придумала себе кличку в честь актера и режиссера Джина Келли, предмета поклонения поствоенных эстетов. Кроме того, ей открылось, что Лика, оказывается, обожает Поля Мориа и Джеймса Ласта и терпеть не может «Ласковый май» («Врубаю его, только когда хочу предков позлить. Ну, или еще кого-нибудь»), из еды любит манную кашу, а из шедевров кинематографа— «Семнадцать мгновений весны». Словом, решительно не соответствует имиджу, который сама же лелеяла все эти годы («Только не говорите никому, тетя Джейн. Засмеют еще»). Она ласково потрепала девочку по волосам: «Я — могила».
— А папа уезжает в Москву, — вздохнув, сообщила девочка. — Будет заседать в своей Думе. Он говорит, что вопрос о колледже для меня уже решен, а мне совсем не хочется ехать. Странно, да?
Они помолчали.
— Вы придете еще?
— Обязательно, — сказала Майя. — Хочешь, чтобы я что-нибудь принесла?
Келли секунду подумала и покачала головой:
— Ничего не хочу. Приходите сами: просто поговорить.
— Тебе нужно поговорить с мамой, — сказала Майя. — Она сейчас нуждается в тебе.
Уже выйдя из больничного корпуса, она оглянулась и посмотрела наверх. Анжелика торчала в окне третьего этажа и смотрела ей вслед — кусочек зеленой пижамы со слишком, пожалуй, широкими рукавами для худеньких рук, и, кажется, впервые за эти дни неуклюжее подобие улыбки на лице.
— Старуха ошиблась, — задумчиво проговорил Артур, открывая дверцу машины. — Она подозревала собственную внучку. А я подозревал Леру…
— Мы все ошибались, — сказала Майя. — Хотя я давно должна была догадаться… Помнишь, когда мы встретились в школьном вестибюле, Лера сказала: «Последнюю задачу пришлось „содрать" у Веньки Катышева…» «Содрать» на школьном жаргоне означает «срисовать» или «списать»… Позже, в магазине, она при нас похвалила свою подружку: «Валька знаете какие костюмы придумывает! Закачаешься!» Гриша посмотрел на Бабу Ягу в витрине и возразил: «Сдирает».
— «Сдирает», — пробормотал Артур. — «Удирает»… Да, ты права. Разница та же, что и между «провожу» и «выпровожу».
— За несколько дней до этого Валя увидела в витрине куклу, сочиненную Левой Мазепой, и не долго думая скопировала костюм. Именно в нем Валя была на третьем этаже в коридоре. И именно в нем убила охранника.
Вечером в электричке, когда мы ехали к вам на дачу, она сокрушалась: «Какой из меня свидетель? Я ничего не заметила…» И при этом довольно точно описала предполагаемого убийцу, да только в двух случаях по-разному: сначала школьного директора в костюме Деда Мороза (шуба, валенки, посох), а затем, когда версия благополучно провалилась, она постаралась перевести внимание на Леру в наряде ведьмы («Что-то красное, но не яркое, а скорее поношенное, понимаете?»). Келли запомнились лишь необычные башмаки, передник и алая заплатка — тогда я впервые подумала: а вдруг на дискотеке было две разные Бабы Яги? С первой все было ясно, но вторая…
Она пришла на дискотеку без карнавального наряда, однако с довольно объемистым молодежным рюкзачком за спиной. Стеклянный шприц взяла у мамы в аптечке (тот хранился с незапамятных времен: Валя однажды переболела воспалением легких, мама делала ей инъекции). Трость потихоньку «позаимствовала» у Веры Алексеевны — та, обнаружив пропажу, в первую очередь подумала на внучку. Что еще? Переоделась под лестницей (невысокая девочка там запросто может спрятаться), поднялась, охранник заметил и пошел следом — что-то показалось ему подозрительным. Остальное тебе известно.
— А Гоц? — спросил Артур. — Почему он так легко открыл ей?
— Она следила за мной. Узнала, что директор прячется у меня в квартире. Потом увидела, как я кладу пистолет в тайник, взяла его оттуда, позвонила в дверь и сказала примерно следующее: «Меня прислала Майя Аркадьевна. Она сейчас у следователя, участвует в опознании, а вам велела передать, что прятаться больше не нужно, настоящий убийца арестован». Гоц обрадовался — он так ждал этого момента, что потерял бдительность. Открыл дверь, впустил Валю в квартиру — и получил пулю.
Майя помолчала. Снова пошел снег — белые влажные хлопья (к оттепели), похожие на клочки ваты, таявшие на влажной крыше Артуровой «тойоты». Она посмотрела на часы и вдруг заторопилась.
— Ты домой? — спросил Артур. — Я подвезу.
— Спасибо, я сама доберусь. Мне нужно заглянуть в прокуратуру напоследок.
Он удивился:
— Я думал, дело закрыто.
— Так и есть. — Она мягко улыбнулась ему. — Поговорим потом, ладно?
Она сделала движение, чтобы уйти, но он вдруг взял ее за руку — решительно, словно преодолев какой-то барьер.
— Подожди. Я хотел тебе сказать… — Он смутился и покраснел, как примерный школьник, забывший стихи о Ленине. — Словом, я подумал: ты одна. Я тоже один (если не считать Леру), и, по-моему, я тебе не безразличен.
— Артур, милый…
Он требовательно смотрел на нее — как Малдер на свою Скалли, или Майкл — на Никиту (не тяну я на Никиту: «Старовата, глаза потеряли блеск, да и ноги значительно короче» — вспомнилось где-то вычитанное). Надо было что-то сказать. Он напряженно ждал, не выпуская ее руку, — наверное, он имел на это право, столько всего было пережито вместе за последние дни, что он действительно имел право услышать «да»…
Я скажу «да», подумала она, и будь что будет. И сказала дурацкое:
— Я тебе позвоню. Попозже, хорошо?
Повернулась и неуверенно пошла прочь, к автобусной остановке за воротами подъездной аллеи. Потом ускорила шаг, потом побежала.
Она очень боялась опоздать к назначенному сроку, поэтому приехала раньше. И еще некоторое время (она не знала, сколько именно: минуты, часы или месяцы) стояла напротив массивных дверей под старомодным длинным козырьком и разглядывала страшноватые морды лепных горгулий на концах водосточных труб. Она уже почти отчаялась, когда дверь наконец отворилась и Роман неуверенно, точно боясь поскользнуться, вышел на крыльцо здания прокуратуры. Он был, как обычно, без шапки, в любимой кожаной куртке и слегка лохматый, напоминая от этого сильно подросшего и похудевшего щенка сенбернара. Небо было затянуто облаками, но он щурил глаза, словно от яркого света.
