— Ну, конечно, страшно.
Девочки, дрожа, обняли друг друга за шею; их светлые локоны смешались, а слова слились в один сплошной шепот. Волк невольно подумал, что он ничего не видел прелестнее с тех пор, как рыщет по лесам и лугам. Он совсем размяк.
— Что это со мной? — подумал он. — У меня лапы подкашиваются.
Размышляя об этом, он понял, что внезапно стал добрым. Таким добрым и кротким, что никогда уже не сможет есть детей.
Волк наклонил голову налево, как делают очень добрые люди, и сказал самым ласковым голосом:
— Мне холодно, и у меня очень болит нога. А главное — то, что я добрый. Если бы вы мне открыли дверь, я вошел бы погреться у печки, и мы славно провели бы время.
Девочки удивленно переглянулись. Они и не подозревали, что у волка может быть такой нежный голос. Та, что посветлее, уже успокоившись, дружелюбно кивнула ему, но Дельфина, которая не так легко теряла голову, вовремя опомнилась.
— Уходите, — сказала она, — вы волк.
— Понимаете, — с улыбкой сказала Маринетта, — мы вас не гоним, но родители наказывали нам никому не открывать, несмотря ни на какие просьбы и угрозы.
Тогда волк тяжело вздохнул, и его острые уши прижались к голове. Видно было, что он огорчился.
— Знаете, — сказал он, — про волка много чего рассказывают, не надо всему верить. А по правде я совсем не злой.
Он еще раз глубоко вздохнул, и у Маринетты навернулись слезы на глаза.
Девочек мучила мысль, что волку холодно и что у него больная лапа. Младшая прошептала что-то на ухо сестре и при этом подмигнула волку, давая ему понять, что она на его стороне. Дельфина стояла задумавшись, потому что она ничего не решала сплеча.
— Вид-то у него добрый, — сказала она, — но я ему не доверяю. Вспомни-ка «Волка и ягненка». Ягненок ведь ничего ему не сделал.
Волк стал снова распространяться о своих добрых намерениях, и тогда она спросила его напрямик:
— А как же ягненок?.. Да, ягненок, которого вы съели?
Волка это не смутило.
— Ягненок? — переспросил он. — Который?
Он сказал это спокойно, как что-то совсем простое и само собой разумеющееся, таким невозмутимым голосом и с таким невинным видом, что у девочек мурашки пробежали по спине.
— Как? Значит, вы съели их несколько! — воскликнула Дельфина. — Ну и ну! Прекрасно!
— Ну, конечно, несколько. Я не вижу, что тут плохого. Вы же их едите!
Возражать было нечего. Как раз на завтрак была жареная баранина.
— Ну, так вот, — продолжал волк, — вы видите, что я не злой. Отворите-ка мне дверь, сядем в кружок около печки, и я расскажу вам разные истории. Можете себе представить, сколько у меня их накопилось за то время, что я брожу в лесах и бегаю по равнинам! Если я вам расскажу хотя бы то, что случилось на днях с тремя кроликами на опушке леса, я вас здорово рассмешу.
Сестры спорили шепотом. Младшая считала, что волка надо впустить, и сейчас же. Нельзя же оставлять его на ветру, дрожащего от холода и с больной лапой. Но Дельфина не сдавалась.
— Послушай, — говорила Маринетта, — брось упрекать его за ягнят, которых он съел. Не может же он морить себя голодом!
— Пусть ест картошку, — возражала Дельфина.
Маринетта так настаивала, в голосе ее было столько волнения, а в глазах столько слез, что старшая наконец смягчилась. Дельфина направилась было к двери, как вдруг спохватилась, расхохоталась и сказала огорченной Маринетте, пожав плечами:
— Ну нет, это было бы уж слишком глупо!
Она посмотрела на волка в упор.
— Послушайте-ка, волк, я совсем забыла про Красную Шапочку. Давайте поговорим о Красной Шапочке, согласны?
Волк смиренно опустил голову. Этого он не ожидал. Слышно было, как он сопит носом за окном.
— Ну да, — сознался он, — Красную Шапочку я съел. Но уверяю вас, что я очень в этом раскаивался. Если бы снова так случилось…
— Да, да, так всегда говорят.
Волк ударил себя лапой в грудь по тому месту, где сердце. У него был красивый низкий голос.
— Честное слово, если бы снова так случилось, я бы лучше подох с голоду.
— А все-таки, — вздохнула младшая, — вы съели Красную Шапочку.
— Я и не отпираюсь, — согласился волк. — Я ее съел, это точно. Но то был грех молодости. Подумайте, ведь это было так давно. Всякому греху бывает прощение. И потом вы не знаете, сколько у меня было неприятностей из-за этой девчонки! Уверяли даже, будто я сперва съел бабушку, а это уже совсем вранье.
Тут волк невольно ухмыльнулся, вероятно, сам того не замечая.
— Судите сами! Стал бы я есть бабкино мясо, когда меня ожидала на завтрак свеженькая девчушка! Не такой я дурак…
Вспомнив об этом лакомом кусочке, волк не утерпел и несколько раз провел по губам своим большим языком; при этом обнажились его длинные острые зубы, вид которых не слишком-то успокоил девочек.
— Волк, — вскрикнула Дельфина, — вы лжец! Если бы вы раскаивались, как вы говорите, вы не стали бы облизываться!
Волку было очень стыдно, что он облизнулся при воспоминании о пухленькой девочке, которая так и таяла во рту. Но он чувствовал себя таким добрым, таким честным, что ему не хотелось сомневаться в самом себе.
— Простите меня, — сказал он, — это дурная привычка; я унаследовал ее от родителей, но это ничего не доказывает.
— Тем хуже для вас, если вы плохо воспитаны, — заявила Дельфина.
— Не говорите так, — вздохнул волк, — я очень сожалею…
— А есть маленьких девочек — тоже наследственная привычка? Когда вы обещаете больше не есть детей, это почти то же самое, как если бы Маринетта обещала не есть сладкого.
Маринетта покраснела, а волк пытался протестовать:
— Но раз я вам клянусь…
— Прекратим этот разговор, а вы ступайте своей дорогой. Вы согреетесь на бегу.
Тогда волк рассердился, потому что ему не верили, что он добрый.
— Ну, знаете, это уж слишком, — крикнул он, — правду никогда не хотят слушать. Так можно отбить всякую охоту к честной жизни. А я считаю, что никто не имеет права мешать добрым намерениям, как это делаете вы. И можете быть уверены, что если я когда-нибудь снова отведаю детского мяса, вы будете в этом виноваты.
Слушая его, девочки не без тревоги думали о бремени ответственности, ложившейся на них, и о раскаянии, которое они себе, быть может, готовили. Но острые уши волка так быстро шевелились на его голове, глаза так злобно сверкали, а клыки так высовывались из-под оттопыренных губ, что они остолбенели от ужаса.
Волк понял, что запугиванием ему ничего не добиться. Он попросил прощения за свою вспышку и пустил в ход просьбы, чтобы добиться своего. Пока он говорил, взгляд его затуманился нежностью, уши прижались к затылку, а нос сплюснулся об оконное стекло, так что пасть его казалась плоской и безобидной, как морда коровы.
— Ты же видишь, что он не злой, — говорила маленькая.
— Может быть, — отвечала Дельфина, — может быть.
Голос волка стал умоляющим; и тогда Маринетта не выдержала и направилась к двери. Перепуганная Дельфина удержала ее за локон. Послышались пощечины. Волк в отчаянии метался за окном, говоря, что он лучше уйдет, чем будет причиной ссоры двух самых хорошеньких блондинок, каких он когда-либо видел. И действительно, он отошел от окна и удалился, сотрясаясь от рыданий.
«Вот беда! — думал он. — Я такой добрый, такой нежный, а они отказываются от моей дружбы. Я бы стал еще добрее, я даже перестал бы есть ягнят».
Между тем Дельфина смотрела, как волк уходил, ковыляя на трех лапах и дрожа от холода и горя. Охваченная раскаянием и жалостью, она крикнула в окно:
— Волк! Мы больше не боимся. Идите скорей погреться.
Но беленькая уже отворила дверь и выбежала навстречу волку.
— Боже мой, — вздыхал волк, — как славно сидеть у огня. Право, ничего нет лучше семейной жизни. Я это всегда думал.
Глазами, полными слез, он нежно смотрел на девочек, которые робко держались в сторонке. После того как он хорошенько облизал больную лапу и согрел живот и спину у очага, он стал рассказывать разные истории. Девочки подошли поближе, чтобы послушать о приключениях лисы, белки, крота и трех кроликов с опушки леса. Некоторые были такие смешные, что волку пришлось повторять их по два-три раза.
Маринетта уже обнимала своего друга за шею, дергала его за острые уши и гладила и по шерсти, и против шерсти. Дельфина освоилась не так быстро, и, когда она в первый раз сунула для забавы свою маленькую ручку в волчью пасть, она не удержалась и вскрикнула:
— Ах, какие у вас большие зубы…
Волку стало так неловко, что Маринетта обхватила его голову обеими руками, чтобы скрыть его смущение.
Волк из деликатности ни слова не говорил о том, как его мучит голод.
— До чего же я добрый, — радостно думал он, — прямо не верится.
После того как он рассказал много историй, девочки предложили ему поиграть с ними.
