– Так, так… – Александр вглядывался в брата, будто видел его впервые. – На тебя похоже, всегда ты был сволочью. Может быть, ты и впрямь не собирался доносить, а занимался страховочкой на всякий случай. Только вышел ты, Ганька, перестраховщиком. Гад ты, но не дурень. Думаешь, уже обвел меня кругом пальца? Нет. Ничего бы ты мне не присоветовал. Сам понимаешь, если все начнут ходить с полными карманами на себя, да на всю компанию, слишком проста шуточка получится. Такая вещичка если и годится, то лишь на одного! Что? Разгадали тебя?
Гавриил хотел встать с чемодана, но старший Окунев опять схватил камень и замахнулся:
– Сиди! А то стукну!
С ненавистью вглядываясь в жирное лицо брата, обезображенное вздувшимися синими ушами, Александр продолжал:
– Хотел я было, заведя тебя сюда, расколоть твою мерзкую башку, но уж живи. Сам пропадешь. Однако больше нам не по пути. Убирайся, куда хочешь. Кончился последний с тобой разговор. И больше мне на глаза не попадайся. Понял?
– Дурочку валяешь, – дерзко возразил Окунев-младший. – Я тебе наладил сбыт, здесь все в моих руках, я могу сбыть металла, сколько хочешь и верным людям. Напрасно ты взъелся, Санька, право, не глупи. Ты подумаешь, успокоишься, напишешь такую же бумажечку и спать будешь спокойнее. Знай подновляй.
– Сказано тебе, Ганька, ступай своей дорогой!
– Да брось же ты, брат, шутить, – еще нахальнее возразил младший Окунев. – Тебе без меня не быть, и я от тебя не отстану. Хочешь меня по губам помазать, от пирога отвести? Номер не пройдет! Я, Санька, тоже есть хочу.
И Гавриил встал, предлагая брату переключиться на другое.
– Хватит. Пойдем. Тонька твоя нас, верно, заждалась. Где она тут запряталась?
Александр вскочил и в ярости метнул камень. Гавриил увернулся и бросился бежать по шоссе с неожиданной быстротой. С криком «убью!» старший брат погнался за младшим.
Гавриил, как впоследствии объяснял его старший брат, «перегнул палку». Сейчас Александр хотел удавить его, удавить голыми руками, – так он ненавидел этого человека всей силой страха за себя, за свое шаткое, преступное «благополучие».
Старое шоссе, суженное с одной стороны опасной осыпью, вписалось в первую кривую, которую легко одолели преследуемый и преследующий.
Гавриил терял преимущество первого отчаянного броска. Более сильный от природы и не раскисший от запойного пьянства Александр догонял. На второй кривой, еще более крутой, чем первая, старший брат едва не схватил младшего.
Чувствуя его на своей спине, Гавриил нажал, как на финише, опять оторвался, но не рассчитал. Поворот был слишком крут, и инерция вынесла грузное тело Окунева-младшего за границу узкого, прилепившегося к горе карниза.
Для Александра вскрик, сейчас же задушенный воздухом, и исчезновение Гавриила слились в одно.
Так в горах срывается с шоссе машина, неосторожный водитель которой не знает, что ждет его за поворотом: мгновение, и на гладком гудроне нет ничего. Мотор захлебнулся, тишина, пустота…
Александр сам едва удержался. Он лег на живот и выставил голову над краем карниза. Внизу что-то отскочило от выступа скалы, ударилось о чахлую сосну и вломилось в кусты. Ниже скат был обнажен. Александр смотрел, но больше ничего не появлялось. А он все глядел, будто бы Гавриил мог ожить и продолжать головокружительный спуск к лесам подножия.
«Собаке – собачья смерть, – утешил себя Александр. – Сам напросился…»
Окунев встал, инстинктивно почистил одежду, приглядываясь к какому-то пятну на колене. И тихо же стало кругом…
Дело с Ганькой развязалось само, такая ему судьба. Окунев испытывал большое облегчение. Замести следок, как он уже начал делать в Н-ке, обрабатывая дуру хозяйку. А уж коль он знает из доноса Гавриила его скупщиков, то дурак он будет, если не обойдется без помощи брата!
Александр вернулся, порылся в чемодане брата, нашел там около сорока тысяч рублей, взял себе. Из вещей отобрал желтые ботинки, пару шелковых сорочек-«фантазия», носки, носовые платки. Шелковый костюм кремового цвета не по размеру.
На Ганьке были еще деньги, но чтобы их достать, требовались крылья.
Окунев еще раз прочел донос брата, запоминая содержание.
На севере легко набрать на костер голыми руками хвороста и сушняка. На Кавказе – не то. Немало повозившись и исколов руки, Александр натаскал колючек и положил сверху чемодан брата с остатками содержимого.
Поправляя костер сучком, Окунев еще раз перечел фальшивое заявление в милицию и с сожалением бросил его в огонь вместе с документами брата, поборов безотчетное и странное желание сохранить «документик».
Невидимое в ярком свете солнца пламя съело жесткую фибру чемодана, костер подернулся пеплом.
На обратном пути Александр умылся и напился из знакомого водопадика, успокоительно певшего под замшелой плитой гранита свою бульбулькающую песенку. Окунев чувствовал себя хорошо: свалилось бремя, кончился темный страх, охвативший его ночью над телом пьяного брата.
Окунев шел к шоссе, чтобы на попутной машине доехать до С-и. Там он возьмет у Антонины золотой песок, поедет в Н-к и сбудет металл.
3
В З-ке, городке расположенном вблизи Котлова, связь с которым поддерживается местными поездами, семья Маленьевых была радушно встречена стариками. Их четырехстенный дом, рубленый по-деревенски, состоял из сеней, кухни и горницы. Тесновато в нем показалось Маленьевым, привыкшим жить у себя просторно.
Через день Григорий по рекомендации тестя побывал в двух продающихся домах, из которых один подошел и по цене и по размерам. С продавцом поторговались, ударили по рукам, вручая задаток.
Наличных денег на покупку у Григория не хватало. Дальняя дорога из Восточной Сибири стала семье в копеечку, а сендунский дом по спешке пошел не дорого, да и дома в Сибири стоят подешевле чем в России.
Одно к одному: и за дом платить и от металла избавиться, который, хотя и ждал на котловском почтамте, не подавая голоса, а все же жег руки Григорию, не давал покоя его жене.
Маленьев съездил в Котлов, получил посылку, познакомился с Матреной Елизаровной Буенковой и ее мужем. Ссылаясь на Васю Луганова, Григорий без долгих обиняков попросил содействия по делу с «металлом» и обещал «благодарность».
– Мы для мил-друга нашего Васеньки и так готовы содействовать, – болтал медоречивый Буенков, радостно потирая коротенькие ручки. – А впрочем, оно конечно: дружба – дружбой, а служба – службой, и всякое дыхание просит питания. Посему, Манюша, светик мой, ставь-ка бутылочку для знакомства. Да, да, русским обычаем. Чтой-то я сегодня будто продрог в нашем депо.
Большой чужой город подавлял привыкшего к тайге сибиряка и призывал к особой осторожности. Маленьев наотрез отказался сам итти к Зимороеву. Матрена Елизаровна устроила так, что через, день в З-к к Маленьеву прибыл Николай Зимороев с условным словечком. Посетитель взглянул на металл, отобрал образец. Поговорили о цене…
Еще через два дня, вьюжным вечером, к Маленьеву заявились облепленные снегом отец и сын Зимороевы. Обивая валенки и вытаскивая из бороды сосульки, Петр Алексеевич нашел глазами закопченную иконку в красном углу. Истово помолившись, старик «обзнакомился».
Запершись в горнице, трое мужчин завершили дело. Золотой песок Зимороевы перевесили на привезенных с собой ручных аптечных весах. «Против металла» оба Зимороевы разулись, размотали портянки и по частям извлекли деньги, которые старик поднес Маленьеву с приговором:
– Ваше стало наше, а наше стало ваше. И чтоб у нас водилось не переводилось, а у вас бывало бы да не перебывало.
Затем Петр Алексеевич потребовал:
– По обычаю – литки с продавца, – и дал употчевать себя даровым коньячком до низложения риз.
Невзирая на крайнюю тесноту в домике родителей Клавдии, охмелевшие Зимороевы заночевали вповалку с хозяевами на общей постели, устроенной по-крестьянски из верхней одежды во весь пол горницы.
Вьюга выла в трубе, не утихая выла и выла дурным голосом, наводя черную тоску на Клавдию Маленьеву, которая никак не могла заснуть от душного жара, винного перегара и от пьяного храпа мужчин.
Поспешая к первому местному поезду, Зимороевы рано утром двинулись домой, сопровождаемые Григорием. Тот ехал в Котлов к Буенковым. Вручил Григорий ходовой лугановской сестре Васькину долю, вручил от себя «благодарность», хватил стакан водки и помчался назад в З-к договориться с продавцом дома о совершении купчей. Побывали они у нотариуса, и сделалась Клавдия Маленьева и здесь домовладелицей, как в Сендунах.
Так же спешно, так же не теряя времени, справили Маленьевы скромное новоселье, имея гостями только своих стариков, а Григорий, – так ему нынче что-то не терпелось, – поступил на работу агентом в местный «Смешторг».
Вот и все, казалось бы… Золота ни крупинки, ни крупинки и не будет. Остаток полученных от Зимороевых денег Клавдия припрятала. Муж трудится, если когда и выпьет, то лишь для праздника: бешеных, легких, дуром сорванных, краденых денег больше-то нет.
