все валькирии, и все силы природы служили им. Только Локи, дух зла,
воспротивился...
—Да ладно, сказки-то рассказывать. — Перебил де Бов. — Бесы все эти старые
боги.
—Бесы или нет, я не знаю, но наши деды верили в них… — Сказал Озерик.
—Это любой христианин знает, что бесы. Дикий же вы народ! — Вставил
Фридерик де Бриен.
—Почему?
—Да потому, что вот у нас во Франции даже деды наших дедов верили только в
Иисуса Христа.
—А деды наших дедов просто не знали о Нем, а то, конечно, тоже уверовали бы
еще раньше вашего. Ведь Он пришел на юге, и вы, франки, оказались намного
ближе…
—Ерунда, просто вы, северяне, слишком любите держаться за старое. — Сказал
де Бов.
—Можно подумать, что франки лучше… — Обиженно произнес Озерик.
—Помолчите вы все, оставьте в покое этого парня, лучше послушайте, что скажу
вам я, старый викинг. — В беседу рыцарей встрял Хельге Гундесван, чистокровный
норманн, седой воин с косым шрамом на лбу, много лет прослуживший верой и
правдой герцогу Вильгельму, а затем изгнанный из его армии, как говорили, за
затеянную Гундесваном драку, в которой погибли несколько приближенных герцога.
Разгневанный Вильгельм изгнал ветерана, оставив ему только коня и оружие. Но и
этого Гундесвану вполне хватило.
Покинув пределы владений герцога Вильгельма, Гундесван какое-то время вел
жизнь странствующего рыцаря, участвуя в турнирах в разных местах Европы, а затем,
когда он почувствовал, что возраст постепенно берет свое, и силы уже не те, случайно
прослышав, что новый граф Шампанский набирает дружинников на хороших
условиях, приехал в Труа и поступил на службу.
Хельге и сейчас, в свои пятьдесят три, выглядел грозно и был страшен в битве.
Его рост позволял возвышаться на поле боя почти над всеми и наносить удары
тяжелым боевым топором с широким лезвием, сверху, прямо по головам врагов. И
если такой удар попадал в цель, защиты от него не было: щиты рассыпались в щепки,
мечи ломались, а шлемы сплющивались и лопались. И потому, хоть Хельге Гундесван
и не был франком, в дружине его уважали. И вот сейчас, обычно очень молчаливый,
Гундесван вступился за Озерика:
—Когда-то, давным-давно, за многие тысячи лет до Рождества Христова мир
действительно был другим. И наши песни и сказания давних дней еще хранят память о
тех временах, когда ходил по земле великий воитель Сигурд, когда ковали свои мечи
гордые Нибелунги, когда в глубине подземных чертогов добывали сокровища гномы,
а в зачарованных замках среди дремучих лесов и в неприступных горных долинах
жили ясноглазые эльфы, владеющие волшебством и умеющие делать клинки,
светящиеся во мраке. Но могучий враг пришел в мир и начал войну. И страшной была
та война. Ибо тот враг был врагом самой жизни. И не один он был. Множество
невиданных злобных тварей пришли в мир вместе с ним. Драконы, гоблины, свирепые
великаны и злые тролли наступали во вражеском войске, попирая мирные земли.
Великим было противостояние с тем врагом. Пали крепости эльфов, и последние из
них покинули этот мир. Огнедышащие драконы полностью уничтожили народ гномов.
И от тех, кто сгорал в драконьем пламени, не оставалось даже костей. И только люди
смогли устоять. Но ужасной для всех была последняя битва. Обе противостоящие
армии оказались разгромленными, но никто так и не победил. Все великие воители
людей погибли, но и враг был повержен, а его твари уничтожены или изгнаны в самые
глухие места. Даже сама земля не выдержала последствий того страшного
кровопролития: начались моровые болезни, землетрясения, наводнения и все
закончилось Всемирным Потопом. А выжившие народы перемешались друг с другом.
И с тех пор нет больше ни явного добра, ни явного зла на земле. Все смешалось с тех
пор, и все умалилось, все измельчало: и добро, и зло, и, даже, человеческая жизнь,
которая стала очень короткой. И наши старые боги — это просто память народа о том
древнем времени и нельзя за это нас осуждать. Иисус Христос пришел в этот мир,
чтобы возродить добро в людях. И все добрые люди приняли веру в Христа. Но Он
ведь пришел совсем недавно: еще и двадцать поколений с тех пор не минуло.
—Да какое право имеет этот язычник вообще рассуждать о Христе? И что это он
там несет о каких-то гномах, драконах, эльфах и великанах? По-моему, самое время
его проучить! — Возмутился великовозрастный забияка де Бов, которому выпитое
вино ударило в голову.
—Это кого ты назвал язычником, жирная свинья?! — Взревел Хельге,
поднимаясь в полный рост и сжимая свои огромные кулаки.
—Хватит спорить, давно пора спать, — неожиданно вмешался Гуго де Пейн в
перебранку рыцарей, которая начала уже подходить к опасной черте, после чего могла
разразиться серьезная ссора с нешуточной потасовкой и даже с кровопусканием.
—А ты бы лучше помолчал, шателен! Наши споры — это наше дело, и тебя они
не касаются, молод ты еще. — Дерзко бросил ему толстый де Бов.
—Волею графа Шампанского я командир этого отряда, и я обязан не допускать
ссор между моими людьми, а вы, сударь, как я вижу, как раз ссоры и ищите. Неужели
же вы хотите ослабить всех нас раздорами перед лицом грядущей битвы с неверными?
— Глядя прямо в маленькие глаза на широком квадратном лице де Бова, сказал Гуго.
Хельге молчал, разжав кулаки и внимательно глядя на молодого шателена Пейна.
Несколько затянувшихся мгновений Гуго де Пейн и Эндрю де Бов буравили друг
друга глазами, затем де Бов уступил.
—Говорить ты умеешь, шателен, но посмотрим, чего будут стоить твои слова,
когда дело дойдет до мечей. Пока что я видел только, как ты с лошади на турнире
упал, — проворчал де Бов, набычившись, опустив свою большую голову и с вызовом,
исподлобья глядя на молодого командира.
—Что ж, вот и посмотрим, упаду ли я снова с лошади или нет. А сейчас я
приказываю вам прекратить все споры и ложиться спать.
К удивлению Гуго, грозные воины безропотно умолкли и стали готовиться ко сну.
Первым подал пример Хельге, за ним стал укладываться Озерик, потом де Бриен. Их
оруженосцы тоже уже улеглись. Сидеть у костра остался только один де Бов.
Наверное, рыцарям все-таки не слишком хотелось затевать драку, в противном случае,
их вряд ли что-либо остановило бы.
—А кто будет в карауле? — Спросил де Бов командира. Судя по всему, он уже
