Потан молча поднялся, развернулся, сел на постели, сдёрнул с себя штаны и скомандовал:
– Ну, жена верная, показывай.
Светана возмутилась, всех присутствующих обругала. Разными нехорошими словами. От которых мужики ещё больше разогрелись. И — залюбопытствовали. Она попыталась воззвать к Чарджи. Который вопли глупых смердячек просто не слышит — до его инальского уха они не долетают. Ну, а уж когда она стала руками размахивать… Ручки — ухватили, на плечики — надавили, под коленки — подтолкнули…. Её в 4 руки поставили на колени перед мужем, как собственно и должно доброй жене перед венчанным мужем стоять, и, под диктовку Хотена, инициировали процесс. Ножик к глазику никто не приставлял, но, чувствуя на себе две с половиной пары мозолистых мужских рук, включая мужнину шуйцу, и десяток пар таких же глаз, женщина повела себя прилично — не стала применять зубы. Решила потерпеть. Смирилась. И была употреблена. Пока народонаселение под дрожащим огоньком лучины изучало особенности данного процесса и сравнивало с аналогичным процессом в другом углу, где Кудряшок, тоже со своей законной женой, исследовал возможные варианты, Николай с Ивашкой начали вспоминать Смоленские наши похождения.
– Так и боярыня — тоже?! И так? И так? И в два сразу?! Да ну, врёшь! Слышь, Чарджи, а ты так не пробовал? Что ж, она тебе не предложила?
– Мшеди деди! А, все они одинаковые. Со всех сторон.
– А ты со всех сторон пробовал? У вас, в степи, как, часто так? В смысле — со всех сторон. Вы, говорят, на козах тренируетесь? Или на козлах?
– Сщас увидишь. Ты, мужик, погоди — теперь моя очередь.
Публичный дом, цирковое шоу с элементами акробатики и курсы повышения квалификации. Всё — даром. «Желание клиента — закон». Не хочет «горнист» Кудряшкову вот так поставить — его право. Можешь посмотреть, как это делают другие. И их желание — тоже закон. Тебе явного и однозначного ущерба нет? По морде не бьют, руки-ноги не ломают? Ну так и помалкивай — у нас тут демократия в чистом виде. Можно всё, что не запрещено. Не запрещено всё, что не приносит прямого и явного ущерба «демократам». А в «демократах» на «Святой Руси» те, кто с этими, ну… Короче — «Джентльмены с револьверами». Так что, ты сиди там и радуйся, что тебя в «люди» записали, а то, по твоим прежним талантам, можем и выписать. И хвали боярича, который к тебе как к человеку, а не рядом с этими поставить. В общем порядке.
Тут есть такая тонкость: с точки зрения энергетических расходов мужчины такой способ соития существенно экономичнее обычных. А с учётом особенностей психофизических мужских реакций, основанных на генетических страхах — привлекательнее. В первый период, пока не наскучит однообразие, нормальная частота по статистике — три раза в день. Правда, естественно, требуется некоторый навык участников. Особенно — у принимающей стороны.
Мастерство обеих участниц росло просто семимильными шагами. От каждого шлепка, щипка, хлопка и пинка. Поскольку росло с нуля. Пошли различные шарады, конкурсы и подвижные игры. Фантазия у мужчин — не очень. Но когда их много — кто-нибудь да и подскажет нечто оригинальное. Особенно, при взгляде со стороны: не самому же это делать. Как мальчишки:
– А давай вставим в рот электрическую лампочку?
– А давай!
– Ну и как?
– М-н-х-р!
– И я тоже не знаю — как её вынуть.
Немного выпитого, шум дождя, прохлада после изматывающей жары… Дамы — обе — интимно познакомились со всеми членами мужской части населения поселения. Вру, не со всеми. Я спал в вещевом складе, Сухан — возле меня, Ноготок, как лицо от всего воздерживающееся, работал исключительно судьёй в конкурсных акциях. Но — включая Хохряковича.
Вся эта эскапада, устроенная Домной, оказалась неудачной. Парень был слишком измучен последними днями, а тут его ещё и накормили на убой. Почему-то в России масса женщин старается очень плотно накормить мужчин перед переходом из столовой в спальню. А ведь это просто вредно для здоровья. Мальчик пытался заснуть, пытался отложить, пытался объяснить… Наконец он, вспомнив про охи и ахи в рассказах Хотена, додумался предложить этот вариант Домне. Она восприняла это… негативно. Ну, бывает. Но габариты… Последовала реакция богобоязненной, законопослушной и очень сильной женщины. Часть мебели была разрушена. Наш многострадальный стол, конкретно, — копчиком переетого и изобретательного мужа. Вышибленный под дождь, Хохрякович, естественно, пошёл досыпать к мужикам в казарму. А там уже полный шалман, поскольку «у них с собой было». «Полёты во сне и наяву» под небом поварни юношу несколько разбудили, а пребывание под дождём — протрезвило. Всеобщий восторг команды при виде нового лица — воодушевил.
Юный ум, обиженный на Домну, и, соответственно, «на всех на них» предложил некоторые неординарные развлечения. Что, путём допития очередного жбанчика с бражкой, привело всех присутствующих в сплошной энтузиазм. Мужской гогот резко усилился. А я проснулся. Но не от шума: стук капель и тяжёлые промокшие пологи из дерюги на дверных проёмах, обеспечивают достаточное поглощение звуков человеческого восторга.
Но как можно не проснуться когда к тебе в тёплую постель лезет мокрое, холодное и скулящее.
– У-у-у. Холод-дно. П-у-усти. Они там дерутся. Л-ломают всё. У-у-у….
Это что, попадизм?! Или — аристократизм?! Когда сын, пуcть и внебрачный, пусть и самозваный, но самого Юрия Долгорукого, вместо того чтобы спать после славных трудовых подвигов, должен стаскивать с собственной рабыньки мелкого размера промокшую насквозь рубашонку, зубами развязывать узел на платочке и надраивать дрожащее тельце попавшим под руку мешком? До покраснения, а то ведь — простудится. А потом, отдав сопящей и постанывающей во сне сопливице большую часть одеяла, чувствовать упёртые в собственный бок ледяные пятки. Греть ноги рабыне теплом собственного тела — исключительно боярское занятие. Как сказала Домна: «Узнают — засмеют». Как-то ты, Ванёк, со своими общечеловеческими ценностями… «Только народ смешить»… Может, мне в скоморохи податься?
Я не спал, размышлял. И поэтому — услышал. В монотонный звук дождя по крыши, в приглушённые взрывы мужского хохота из соседнего сарая, в сопение Любавы и почти беззвучное дыхание Сухана рядом, вдруг вплелись странные хлюпающие ритмические звуки. Вот ещё раз. Кто-то ходит по двору. И — остановился. Ночной караул у нас не выставлен. Посчитали, что не один человек или зверь в такую погоду в гости не придёт. Это — если нормальный. А если какой псих с топором? И тогда — всем полный бздынь. Прошлый раз сходное ощущение было, когда к нам на двор «птицы» лезли. Что, опять — «летят перелётные птицы»? Следующая стая? А темно-то как. Ничего не видно.
Как-то в попаданских, да и в других средневековых историях, не слышится ощущения человеческой беспомощности, возникающей в полной темноте. А ведь половину человеческой жизни солнце не светит. Большую часть жизни каждый человек, кроме последних одного-двух столетий, проводит в состоянии слепого. Непрерывно вслушивающегося, неуверенно ощупывающего, напряжено вглядывающегося. В темноту. В старых книгах об этом не пишут, потому что это было естественно. А в новых — потому что новые авторы не представляют себе этого. «Не зги не видно». Постоянно. Доля информации, которую человеческий мозг получает через глаза, последние века растёт. В начале третьего тысячелетия говорят о 90–95 %. А здесь… — темно.
Мы освещаем наши жилища, города, дороги. Мы обрушиваем море света на целые страны и регионы. До такой степени, что это становится экологической проблемой. Где-то в Израиле попалась на глаза дипломная работа на тему: «Освещение мегаполисов как причина разрушения природной среды». Зверьё разбегается или дохнет. От света. А вы как думали? И гестапо, и НКВД использовали непрерывное освещение, как одну их форм подавление воли заключённых. Проще — пытка светом. И мы, человеки двадцать первого века, к этим пытошным условиям приспосабливаемся.
А у меня здесь другая пытка — пытка темнотой. Неопределённостью. Ожидаемой, но непонятной и невидимой опасностью. «Там что-то есть» — типовая фраза в американских фильмах ужасов. А у меня тут — постоянно. И — не в кино. Что-то есть. И — хлюпает. По лужам.
Если не помогает телескоп — поможет сонар. Толкнул Сухана, ткнул пальцем в сторону двери.
– Тихо. Слушай. Что там?
Пауза. Мы молчим, и там затихло. Только у Сухана в темноте белки глаз — туда-сюда. Почему человек двигает глазами, когда прислушивается? Не знаю. Пошло. Вроде, в нашу сторону. А у нас на двери просто полог из дерюги. Сейчас он отдёргивается и оттуда какая-нибудь… насекомовидная морда с вот такими жвалами…
– Один. Маленький. Устал. Рядом.
А и фиг с ними! Я подхватил свой дрючок, подскочил к проёму, откинул полог и ткнул палкой в темноту. Попал. В шаге — что-то… остроугольное. Домиком. Блестит. И говорит:
