Перед рассветом хозяин заплетающимся языком произнес последнюю здравицу: «Илия, сы…сынок, буду бай-бай-бай… твое дитя через… годок!..»
Илия поднялся первым, когда солнце стояло уже высоко, и сел перед домом. За ним вышел отец и молча уселся рядом. У обоих шумело в голове. Немного погодя отец попросил воды умыться. Илия подал воду, потом побрил Шпирака, что делал обычно по воскресеньям. Шпирак оделся по-праздничному и молча пошел со двора, Илия, почесывая голову, двинулся следом за ним.
— Не тревожься, — сказал наконец Шпирак, — возвращайся и ступай с братьями в церковь, ежели не приду к полднику, ешьте без меня.
В ту самую минуту, как Шпирак поравнялся с церковью святого Спаса, ударили в колокола. Солнце пригревало с ясного голубого неба, тень от церкви разлилась по лужайке, и казалось, что на ней уже пробивается травка. В оливковой роще чирикали воробьи и посвистывали дрозды. Появились и пчелы, одна из них прожужжала у его уха. Старый миндаль за церковью зацвел. Право, если зажмуриться, можно подумать, пришла весна! А ведь середина зимы.
Шпирак зашевелил губами и, глядя на носки своих опанок, истово перекрестился. Потом нагнулся, чтобы поправить носок, — хоть это и не требовалось, потому что опанки были новые, — и двинулся дальше, то прибавляя, то убавляя шаг, часто озираясь по сторонам; наконец он миновал древнюю стену, что на краю Рибника, и под сенью миндалей завернул к…
О господи, возможно ли это! Шпирак входит в дом гадалки Иваны! Богобоязненный Шпирак, не разрешавший своим и заикаться о гадалках, сам идет на ворожбу!
Когда Луетич вошел в дом, Ивана, крупная сварливая женщина, которую боялся весь Рибник, расчесывала волосы. Невежа даже не поднялась на его приветствие, только покосилась на него и, укладывая свои уже поседелые косы, спросила: «Что новенького, деверь?»
Шпирак, заикаясь, объяснил причину своего прихода и в ответ услышал:
— Дело непростое, деверь. Пока не выложишь талер, и пальцем не шевельну, знаю вас, мужиков, отлично. Покуда не вытянете слово, ластитесь, а потом торгуетесь из-за каждой плеты!
Схватив талер, гадалка взялась за карты, перетасовала их, разложила на столе и принялась гадать.
— Да, так оно и есть, парень под ее дудку пляшет, она приворожила, но смотри, деверь, не вздумай расстраивать свадьбу, иначе сыну твоему крышка! Понял? Тебе же боком выйдет, потому женил бы ты его тогда на черной земле!.. В конце концов ежели и приворожила, то оттого, что любит, и будет он счастлив с ней до самой смерти. Здесь, деверь, грех невелик, ведь нынче парней иначе не заарканишь…
Когда Шпирак выскочил на улицу, в голове шумело еще больше. Он не заметил даже, как люди удивлялись, увидев, откуда он вышел.
Пришел он в себя уже близ Крняичей. И снова в ушах прозвучали слова: «В конце концов, она любит его, и будет он с ней счастлив!» — и это его немного утешило.
* * *
Марию привели в середине мясоеда. Илииных сватов было десять, невестиных пять и две пригожие подружки. Из церкви молодая шла последней с деверем Митаром: маленькая, едва ему по плечо, крутолобая, с острым подбородком, чуть взглянет своими черными глазами — точно ножом полоснет. Правда, волосы у нее были густые и черные, руки маленькие и белые, и вся она была ладная, и тем не менее эту пигалицу не взял бы и последний рибницкий наймит, разве что с богатым приданым. Женщины толпились на перекрестках, где должно было пройти свадебное шествие, чтобы забросать молодых миндалем и сладкими бобами, хотя, будь их воля, невесту они охотнее забросали бы камнями.
— Приворожила, не иначе, — громко восклицали девушки, — только в наказание и можно в нее влюбиться!
— Пожалуй, давненько не было такого красавца жениха и таких пригожих сватов при такой уродливой невесте! — добавляли молодицы.
Мария шла под одни и те же выкрики: «Проклятая ведьма!»
Из трубы дома Луетича валил густой дым. Во дворе жарили на вертелах баранов. На улице водили коло и пели песни:
Добро пожаловать, наша сношенька, Мироносица; Ты с собою приносишь счастье всяко, Мироносица…
Одна из соседок на тот же голос ввернула:
На горе пожаловала сношенька наша, ведьма-пигалица…
Аница, которая вела коло, услыхав это, влепила ей пощечину. И если бы более благоразумные не замяли ссору, то как раз в тот миг, когда молодая переступала порог дома, разразился бы скандал. После этого свадебный пир ничем не омрачался до самой ночи. Шпирак снова заплетающимся языком провозглашал бесконечные здравицы. Болтун опять клялся почитать сноху — и вечер прошел шумно и весело, как это бывает в крестьянском доме на свадьбе.
Невестка оказалась работящей, опрятной, всегда ровной и покорной свекру и деверям. Это признавали все соседи, следившие за каждым ее шагом, и, что самое главное, то же подтверждали Шпирак, Митар и Перо. Не отрицал того и Болтун, но о невестке он высказывался неохотно и, если приходилось что говорить, обычно коротко бросал: «Да, неплохая!»
С тех пор как женился брат, Болтуна словно подменили. В досужие часы он шел к сестре, садился подле нее и часами задумчиво курил, не говоря ни слова, лишь изредка шутил с ее маленьким сыном. Аница диву давалась. Раньше, бывало, его ждешь не дождешься; не раз она укоряла брата, что не навещает ее, а теперь вот не отходит ни на шаг, но сидит какой-то скучный и хоть бы слово вымолвил, что с ним. Аница больше всего любила младшего брата, она его вынянчила, была ему не только сестрой, но и матерью. Наконец Болтун выложил все, что накопилось у него на душе.
— В нашем доме угнездилась лютая змея! Вот потому я…
— Ну, что
