— Не беспокойтесь. Спорю на четвертную.
— Скинь, Андрей, — попросил Осип Аптекман.
— Ну да ладно. На красненькую.
— Боже мой! — воскликнула Соня Перовская, когда Желябов ухватился за ось. — Я боюсь!
— Экий господин задорный, — проговорил один из извозчиков. — Да, видно, силён, раз взялси.
— Ну что, кто противостоит?
— Просто для того, чтобы внести оживление — я, — сказал Александр Михайлов, гений конспирации, как его называли сообщники. — Вот она, красненькая, ставлю на кон, — и он протянул Желябову десятирублёвую ассигнацию.
— Глядите же! — Желябов напружился, расставил ноги и без особых усилий оторвал задние колеса вместе с пролёткой от земли. С покрасневшим лицом он обернулся к остальным и торжествующе произнёс: — Ну что, съели!
— Ну и силища! — воскликнул Михаил Фроленко. — Глядя на тебя, Андрей, никак не скажешь, что ты богатырь.
— А я знала, — Перовская с обожанием глядела на Желябова.
— Нетто кто другой выдюжит? — сказал-спросил извозчик, как бы желая продлить зрелище.
— Я возьмусь, — вызвался Баранников.
— Саша, не бравируй, — остерегла его супруга. Но Баранников не внял и, ухвативши за ось, слегка приподнял пролётку.
— Братцы, да у нас тут есть свои богатыри, — радостно объявила Вера Фигнер. — Это сулит нам успехи.
Пролётки покатили дальше и вскоре малоезженная лесная дорога привела их на небольшую полянку.
— Вот тут и устроим привал, — скомандовала Фигнер.
— Слово женщины — закон, — подтвердил Михайлов.
Извозчиков отпустили, наказав им приехать через четыре, аж лучше через пять часов, разложили снедь на подстилки и приступили к трапезе.
— Ну-с, господа, приступим к делу, — возгласил Жорж Плеханов, когда было уже порядочно выпито и съедено. — От имени своих единомышленников хочу сказать: мы решительно против террора в городах, в особенности же против цареубийства. Вы должны признать, что авторитет Александра среди крестьянской массы велик и долго не убудет. Казнь царя оттолкнёт от нас народную массу, вырвет из наших рядов лучших, самых мужественных борцов. И только. На трон вступит другой Александр — с тремя палочками вместо двух, Александр III. Вы этого хотите?
— Нет, мы хотим перемены строя, — Морозов упрямо стоял на своём. — Казнь царя заставит его приспешников пойти на уступки.
— Напротив, ожесточит их ещё более, — возразил Попов. — Начнутся зверские репрессии. Неужто, друзья, вам не ясно. В конце концов из наших рядов будут вырваны лучшие.
— Именно так, именно так, — подтвердил Плеханов. — Террором ничего нельзя добиться. Вспомните: уступила где-нибудь власть после очередного убийства её приспешников? Были ли замечены какие-либо послабления? То-то же! Вы провозглашаете: кровь за кровь. А они отвечают: озеро вашей крови за одну нашу кровь. Нет, это не наш путь. Я говорил это не раз и буду стоять на своём. У меня немало сторонников. Революцию надобно готовить. Упорно, кропотливо, долговременно. Готовить к ней народ, готовить общество. Это дело на долгие годы. Идеи революции должны пронизать народную толщу. Прежде конституция, потом эволюция, а уж затем революция.
Слушали его внимательно. Соглашались. Но в таких, как Морозов, как Желябов, как Перовская, бродило нетерпение — как болезнь. Они и были больны. Это был маниакальный психоз. Почти каждый, кто собрался под сенью леса, чувствовал себя лишним на празднике жизни, желал выказать себя как-нибудь так, чтобы о нём заговорили, чтоб он оказался на виду. Либо чтобы его страшились. Иные из собравшихся ещё недавно были участниками хождения в народ, но, походивши несколько месяцев, поняли, что это пустая затея, что они напрасно теряют время, а народу не до них, у него свои заботы и свои горести. Короче говоря, народ их отверг.
Но уж коли затеяли эту игру в народ, коли озаботились его чаяниями, надо было как-то продолжать. Но как? Вот и начали стрелять и резать, дабы их забоялись, дабы о них заговорили, дабы подумали, что за ними великое множество сторонников и они — сила. Почти все они были нервны и отчаянны, почти все с неуравновешенной психикой, фанатики и маньяки. Да, даже маньяки, которые нуждались либо в лечении, либо в заключении.
Так понимала их власть. Так думали и наиболее здравомыслящие из них. К революции, понимали они, следовало идти терпеливо и малыми шагами, след в след, оберегая друг друга, завоёвывая сторонников, дабы их ряды росли и мало-помалу становились армией, реальной, а не дутой силой. Надобно отсеивать маньяков и фанатиков, компрометирующих идею, подставляющих под карающий меч самодержавия лучших, талантливейших, истинно отважных и преданных делу. Сколько таких уже погибло понапрасну из-за маниакальной жажды крови своих соучастников.
Наиболее здравомыслящим из тех девятнадцати, собравшихся на Воронежский съезд, был Жорж Плеханов. Его слушали, но не слышали, как обычно бывает в такой среде. Хотя половина всё-таки занимала его сторону в то и дело вспыхивавшем споре. Спор то разгорался, то гас. Никто не хотел уступать, никто не хотел отступать. Плеханов возглавлял деревенщиков, Морозов — политиков. Политики упрямо стояли за убийства, за террор, деревенщики его отрицали — не хотели напрасных жертв ни с той, ни с другой стороны.
Выходило, что партия «Земля и воля», к которой причисляли себя все девятнадцать, должна распасться. Обе стороны были непримиримы и стояли на своём. Согласия не было.
— Что ж, мы соединимся в боевой отряд, — возгласил Морозов.
— У нас будет свой отряд, — не отставал Плеханов.
Стали вырабатывать постановление — какой же съезд без постановления, будь то тайны или явный. Наконец был выработан и согласован текст, устраивавший обе стороны. Он гласил:
«Так как русская народно-революционная партия с самого возникновения и во всё время своего развития встречала ожесточённого врага в русском правительстве, так как в последнее время репрессалии правительства дошли до своего апогея, съезд находит необходимым дать особое развитие дезорганизационной группе в смысле борьбы с правительством, продолжая в то же время и работу в народе в смысле поселений и народной дезорганизации».
Стали делить скудные средства: на террористов — одна треть, на деревенщиков — две трети. Террористы помалкивали, понимая, что на самом деле они заграбастают себе львиную долю, а деревенщиков деревня худо-бедно, но прокормит.
— А всё-таки, что с царём? — встрепенулся Морозов.
— Вы непременно хотите принести его в жертву? — поинтересовался Осип Аптекман.
— Да, он должен пасть — я говорил и продолжаю настаивать на этом, — упрямо твердил Морозов.
Снова разгорелся горячечный спор — до крика.
— Тише, тише, — усовещивала их Вера Фигнер. — В лесу могут оказаться не только птицы небесные, но и уши земные.
Плеханов наконец сдался.
— Мы против, но пусть будет по-вашему. — И вдруг взъярился: — Нет-нет-нет! Это гибель для организации. Кто хочет погибели сознательно, пусть выскажется.
Морозовские сторонники встрепенулись — особенно Квятковский, Желябов и Ошанинов и непременно Баранников... Неожиданно к ним примкнула Перовская, находившаяся дотоле в стане деревенщиков. Разумеется не обошлось без магнетизма Желябова.
Попов сказал:
— Ладно, мы поможем вам деньгами, а по нужде и людьми. Так и быть.
— Нет, вы послушайте, что пишет Морозов — это твоё сочинение, Николай, — продолжал негодовать Плеханов, — в «Листке Земли и воли»: «Политическое убийство — это осуществление революции в настоящем». Можно ли с этим согласиться, не кощунственно ли это?
— Твоё дело: не хочешь — не соглашайся, — Морозов улыбался, и эта его улыбка взъярила Плеханова:
— Я не намерен поддерживать самоубийственные взгляды и самоубийственные действия. Я призываю трезвомыслящих покинуть этот съезд и первым сделаю это.
Он пружинисто вскочил и широкими шагами направился по тропе, ведущей в сторону парка.
— Жорж, погоди, не уходи, мы найдём компромисс, — Вера Фигнер быстро встала и пошла за ним. — Остановись же!
Но Плеханов продолжал удаляться.
— Жорж, но это не раскол, — взывала она на ходу.
— Оставь его, Вера, — позвал Михайлов. — Оставь, он скоро остынет.
— Нет, он не остынет. Даже в жару полемики он остаётся трезв, — сказал Аптекман. — Плеханов — это талант, помяните моё слово. Он станет крупным теоретиком демократического движения.
— Да, он ещё молод, — поддержал его Попов. — Но у него светлая голова и верный взгляд на наше дело. Я прошу наиболее горячих остыть, пока не поздно. Мы знаем, к чему привёл террор: власть не запугана, она ожесточилась.
Да, власть была ожесточена. Виселицы воздвигались одна за другой, они стали привычными вкраплениями городского пейзажа. Ловили и правых и виновных. Петропавловская крепость обратилась в общежитие подозреваемых в злоумышлении, только лишь в злоумышлении. В Якутскую область ссылали за обнаруженную при обыске книгу, в которой излагались либеральные взгляды. Жандармерия и полиция усердствовали, особенно в университетских городах. Но это не могло образумить ни преследователей, ни преследуемых. Только за год с небольшим после объявления чрезвычайного положения было повешено шестнадцать человек и выслано пятьсот семьдесят пять. Россия дотоле не знала преследований инакомыслия такого масштаба.
