и преградами природы, но связанные с нами узами социальной и моральной общности, – так что вся палата общин Англии скорбит, как о собственных, о тех унижениях и жестокостях, которые мы принесли всему народу Индии.
Нам нужен трибунал? Милорды, ни Античность, ни современный мир, ничто в рамках человеческого воображения не может предоставить нам пример такого трибунала, как этот. Мы без опасений вручаем интересы Индии и человечества в ваши руки. Поэтому я с полной уверенностью, действуя по поручению палаты общин,
обвиняю Уоррена Гастингса, эсквайра, в тяжких преступлениях и проступках.
Я обвиняю его от имени палаты общин Великобритании на собрании парламента, чье парламентское доверие он предал.
Я обвиняю его от имени всей палаты общин Великобритании, представляющей всю нацию, чье доверие он растоптал.
Я обвиняю его от имени народа Индии, чьи законы, права и свободы он разрушил, чью собственность он уничтожил, чью страну он опустошил и разграбил.
Я обвиняю его от имени и в силу тех вечных законов справедливости, которые он нарушил.
Я обвиняю его от имени самой человеческой природы, которую он жестоко оскорблял, уязвлял и угнетал, – людей обоих полов, любого возраста, ранга, положения и уровня благосостояния.
Милорды, в заключение от имени палаты общин и обретаясь среди парламентариев, я обращаюсь к уходящему и к наступающему поколениям, между которыми, будто звено в великой цепи вечного порядка, стоим мы. Мы призываем эту страну, мы призываем этот мир в свидетели, что палата общин не чуждалась никаких трудов, что мы не повинны ни в малейшем уклонении от исполнения долга, что мы не шли на компромисс с беззаконием, что мы не страшились ничьей вражды в той долгой войне, которую мы вели с преступлениями, с пороками, с непомерным богатством, с огромным и всемогущим влиянием восточного растления.
Милорды, провидению было угодно поместить нас в такое состояние, что мы ежечасно чувствуем себя на пороге неких великих перемен. Есть только одно, только одна вещь, которая противится любым переменам; та, которая существовала до начала мира и переживет саму ткань этого мира, – я имею в виду правосудие, то правосудие, которое имеет своим началом божественную Искру, которое заключено в груди каждого из нас, дано нам как поводырь для нас самих и для окружающих и которое после того, как этот земной шар сгорит дотла, выступит нашим защитником или нашим обвинителем перед великим Судьей, когда Он явится и призовет нас к ответу за все, что было в течение прожитой нами жизни.
Милорды, палата общин разделит с вашими светлостями любую участь; нет такой угрозы, с которой вы можете столкнуться и в которой мы не стояли бы рядом с вами, и буде случится так, что мы подвергнемся какому-либо из тех страшных изменений, которые мы наблюдали, – буде выйдет так, что ваши милости, лишенные всех принятых в человеческом обществе отличий, окажутся схвачены грубыми и столь же жестокими руками и поведены на эшафот и к машинам убийства, на которых великие короли и прославленные королевы проливали свою кровь, в обществе прелатов, в обществе дворян, в обществе магистратов, поддерживавших их трон, – пусть в этот момент вы ощутите то же утешение, которое, я убежден, ощущали они в самые страшные мгновения своей ужасной агонии!
Милорды, если вам суждено пасть, то да падете вы именно так! Но если вы устоите, а я верю, что вы устоите – вместе с судьбой этой древней монархии, вместе с древними законами и вольностями этого великого и славного королевства, – пусть вы будете столь же безупречны в чести, как и во власти; пусть вы будете не заменой благодетели, а украшением благодетели, стражами благодетели, да пребудете вы долго, и пусть долго пребудет страх тиранов, да пребудете вы убежищем страждущих наций, да пребудете вы священным храмом, где во веки веков воцарится нерушимая справедливость!
Назвать палату лордов «священным храмом», вдохновляющим на борьбу с тиранией, было чересчур даже по тем временам, и бесстыдная лесть Бёрка не сработала. Гастингс был оправдан. Процесс длился почти два года и обанкротил его. Его репутация так до конца и не восстановилась. Никто никогда не предлагал обвинить Черчилля или его сотоварища Эттли в колониальных военных преступлениях.
11
Сопротивление и репрессии
Партизанка
Знает, что ее убьют.
Ее взгляд полыхает яростью,
И для нее нет разницы
Между обычной смертью и казнью.
Она слишком молода и здорова, чтобы бояться смерти
Или испытывать сожаление…
НАЗЫМ ХИКМЕТ. ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ПАНОРАМА (1941–1945)
А что же оккупированная Европа? Сопротивление фашизму носило там неровный характер. Черчилль пристально наблюдал за этими движениями, потому что им предстояло сыграть важную роль в формировании послевоенного порядка. Нужно делать различие между реально существовавшим движением Сопротивления, которое чаще всего было в меньшинстве, но при этом сражалось с фашистами политическими и военными средствами, обычно под руководством коммунистов, и патриотами-консерваторами, которые представляли собой, особенно во Франции, горстку монархистов.
Это отважное меньшинство резко выделялось на фоне молчаливого или воображаемого Сопротивления в широком смысле слова – позиция, которую заняли многие ближе к концу войны, а в большинстве случаев после разгрома фашизма. Оно охватывало значительную часть населения, которая никогда не участвовала в какой-либо оппозиционной деятельности, которая посмеивалась над такого рода чудачеством, которая в последующие годы пыталась затушевать память о нем и его историю, но которая, однако ж, после окончания войны бесстыдно использовала миф о Сопротивлении для оправдания нового политического порядка, установленного в результате побед союзников в Италии, Франции, Бельгии и Люксембурге.
В самой Германии практически единственным источником эффективного и последовательного антифашистского сопротивления была подпольная Коммунистическая партия Германии (КПГ). Конечно, были еще небольшие группы студентов, очень мужественных и решительных, которые публично обличали режим и жертвовали своими жизнями. Несмотря на все усилия КПГ, вооруженная борьба была невозможна, да и бесполезна, в отличие от чисто символического открытого неповиновения. Членов КПГ, ее сторонников и избирателей насчитывалось несколько миллионов человек, большинство из них – рабочие заводов и фабрик. Вскоре после назначения Гитлера канцлером в январе 1933 г. КПГ была запрещена, ее помещения опечатаны, на ее лидеров объявлена охота, а активистов пытали, сажали в тюрьмы и убивали.
Лидеры КПГ убеждали всех, что Гитлер долго не продержится, и какое-то время коммунисты и фашисты дрались друг с другом на улицах. Но это очень быстро закончилось. Когда в КПГ стали осознавать масштаб поражения и его возможные последствия, партия реорганизовалась и стала сопротивляться в меру своих сил. Одной из форм сопротивления в фашистской Германии было превратиться в глаза и уши Москвы или Лондона. Сторонники КПГ очень помогли русским, проникнув в высшие эшелоны государственной машины и регулярно снабжая информацией «Красную капеллу» – самую эффективную шпионскую сеть в оккупированной Европе.
Были и те, кто благодаря своему классовому происхождению оказывались в тех местах, где могли принести пользу. Возьмем как пример трех дочерей генерала Курта фон Хаммерштейна, который в должности командующего сухопутными войсками с 1930 по 1934 г. был самым старшим офицером рейхсвера. Он служил Гитлеру в течение одного года, после чего подал в отставку, но согласился вернуться в армию в 1939 г. Хаммерштейн придерживался консервативных взглядов, но при этом, в отличие от многих коллег-офицеров, относился к нацистам враждебно, а не просто пренебрежительно с высоты своего классового положения. Его дочери посещали школу и университет в Берлине, а их взросление пришлось на беспокойные годы Веймарской Республики. В 1933 г. старшей из них, Марии-Луизе (Бутци), исполнилось двадцать пять, ее сестра Хельга была на год младше, а Марии Терезе было двадцать два. Все три девушки сочувствовали КПГ. Хельга в шестнадцать лет закончила школу, а через год вступила в КПГ, ее младшая сестра последовала ее примеру. Они обожали своих родителей, но, как позднее объясняла Хельга,
