осуждали всех, кто шел на сотрудничество с оккупантами, как «буржуазных классовых врагов». Их альтернатива голлизму находилась не в Лондоне, а на полях сражений в Советском Союзе, и вряд ли можно сомневаться в том, что после Сталинграда и Курска количество членов ФКП, как и прочих групп Сопротивления самых разных оттенков, стало быстро расти.
Несмотря на все это и несмотря на подвиги французского движения Сопротивления, неудобная правда, которой избегали как голлисты, так и коммунисты, состоит в том, что большинство участников Сопротивления не были этническими французами. Подполье включало в себя испанцев – беженцев от «кровопусканий» Франко, итальянских антифашистов, американцев, арабов, евреев и прочих, которые в совокупности численно превосходили местных уроженцев.
Правда была показана в четырехчасовом документальном фильме Марселя Офюльса «Печаль и жалость» (Le Chagrin et la Pitie), снятом в 1969 г., который шел вразрез с обеими существовавшими версиями Сопротивления. В нем было представлено достаточно свидетельств из французской и немецкой кинохроники, чтобы продемонстрировать абсурдность голлистской версии. Патриотический национализм голлистов не был движущей силой Сопротивления, и подавляющее большинство французского народа не разделяло его.
Политические и культурные потрясения 1968 г. во Франции (как и в Германии, Италии и Японии) сделали возможными такие фильмы. Государственное управление радиовещания и телевидения ORTF отказалось показывать фильм, и он впервые вышел на экраны в независимых кинотеатрах в 1971 г., почти через три года после завершения съемок. До сих пор большинство французов его не видели. Однако же проницательность авторов этого фильма стала мишенью для критики в морально сомнительных работах писателя Патрика Модиано, который сам участвовал в написании сценария слабого фильма Луи Маля «Лакомб Люсьен» (Lacombe Lucien): кинокритик Серж Дани разнес его за отсутствие какого-либо социального и политического контекста. Неудивительно, что Модиано завоевал восхищение многих коллаборационистов и что присужденную ему (в мае 1968 г.!) литературную премию вручал бывший близкий советник Пьера Лаваля. Обращение к периоду оккупации как к загадке, которая не поддается разрешению, сейчас еще больше в моде в таких странах, как Италия, Греция или бывшая Югославия. Стремление завуалировать коммунистическое сопротивление и похоронить его в море движет многими людьми, в особенности политическими перебежчиками, чьи иллюзии насчет Сталина оказались преданы.
Какого мнения Черчилль придерживался касательно де Голля и его свиты, которые к тому времени осели в Лондоне и вели себя так, будто они – правительство Франции? Эти две личности некоторым образом были похожи друг на друга. Первый был политиком, чьим любимым досугом было играть в солдатики и чье вмешательство в военные вопросы часто раздражало собеседников на другом конце провода. Второй был рожден и воспитан как военный, и его решение сразу после войны пойти в политику (а впоследствии опрокинуть Четвертую республику) было не настолько популярным, как ему хотелось верить.
Фактом остается то, что Франция была освобождена от правительства Виши и его немецких хозяев не усилиями французского движения Сопротивления, а войсками Соединенных Штатов и Великобритании после «Дня Д». Десять дивизий союзников, высадившиеся 5 июня 1944 г. в Нормандии, сопровождали 177 французских коммандос, которые были нужны скорее как переводчики и проводники, чем в какой-либо иной роли. Черчилль понимал слабости де Голля, но он также знал, что поддержка ФКП растет с каждым днем (после 1945 г. она станет крупнейшей по численности политической партией во Франции). Нужна была какая-то альтернатива, и вера де Голля в себя и его представление о себе как о воплощении французского патриотизма и государственности делали его самой подходящей буржуазной кандидатурой для управления послевоенной Францией.
Черчиллю нравилась идея восстановления монархий везде, где это было возможно. Во Франции это было сложно провернуть, но, понаблюдав за де Голлем вблизи, он понял, что le General был немногим хуже. Как я уже неоднократно подчеркивал, Черчилль придавал огромное и первостепенное значение колониальным империям Европы. Их стабильность в послевоенный период следовало поддерживать даже в том случае, если за это пришлось бы заплатить организацией мягкого перехода имперских владений от Европы к Соединенным Штатам. Именно по этой причине Рузвельт и Черчилль всерьез рассматривали идею навязать народу Франции двух ручных французских колониалистов, прохлаждавшихся в Северной Африке, – адмирала Дарлана и генерала Жиро, которых им удалось вырвать из рук вишистов.
Голлистам при ситуативной поддержке ФКП удалось сорвать план Вашингтона. Дарлан был удачным образом устранен в результате покушения. Рузвельт был вынужден пойти на сделку на нестабильной основе с объединенными силами голлистов и ФКП. Однако де Голль был абсолютно не согласен с любой, сколь угодно абстрактной идеей о передаче французских колоний Соединенным Штатам, хотя именно это в конце концов и произошло – пусть и не в Африке, а в Индокитае. Де Голль продолжал настаивать, что единственный, кто стоит на страже французского суверенитета, – это он вместе со своими солдатами и офицерами, пусть даже лишь малая часть тех французских войск, которые были перевезены в Великобританию после Дюнкерка, согласилась служить под его началом. На самом деле подпольная организация голлистов уступала по численности ФКП и независимым антифашистским группам. Многие сочувствующие интеллектуалы, не будучи коммунистами сами, легко вливались в коммунистическое крыло Сопротивления и ежедневно находились бок о бок со своими новыми друзьями-коммунистами. После войны некоторым показалось, что они заблуждались, и они либо оставили политику, либо перешли на сторону Генерала. Тем не менее де Голль в 1944 г. по-прежнему настаивал на том, что он спас «французскую честь» в критический момент национальной истории и что и в дальнейшем именно он будет принимать все ключевые решения по вопросам гражданской администрации и временных структур власти, которые еще предстояло создать.
Как Рузвельта, так и Черчилля прежде всего раздражало упрямое отождествление де Голлем французского суверенитета со своей личностью и с возглавляемой им организацией Сопротивления. Сталин открыто спрашивал: имеет ли право страна, так активно сотрудничавшая с немцами, на свою зону оккупации в Германии и место в Совете Безопасности Организации Объединенных Наций? Это стало причиной споров и столкновений между ним, с одной стороны, и Рузвельтом и Черчиллем – с другой. Де Голль потребовал, чтобы ему поручили составить проект соглашения по гражданским вопросам. Черчилль возразил, что этого нельзя сделать без одобрения Рузвельта и что при этом должен присутствовать один из его ключевых представителей. После того как де Голль отказался пойти на это и пригрозил бойкотировать затею союзников, Черчилль пришел в ярость: «Каждый раз, когда мы оказываемся перед выбором между Европой и открытым морем, нам всегда следует выбирать открытое море. Всякий раз, когда мне нужно выбирать между вами и Рузвельтом, я всегда сделаю выбор в пользу Рузвельта». Начиная с того момента это стало сутью британской политики.
Это же самое происшествие заставило де Голля сформулировать собственный взгляд на послевоенный порядок: не Вашингтон, не Москва, а Франция и французский суверенитет. Вот почему позднее он вывел Францию из НАТО. Защита французских имперских интересов была центральным постулатом голлизма. Те, кто вознес де Голля до небес и присвоил ему статус бога-жирафа, сегодня в своем подавляющем большинстве являются противниками этих самых постулатов. Восхваление де Голля, атлантизм и принятие германского экономического аншлюса – вот отличительные черты современной Франции. Когда Ширак в 2003 г. отказался поддержать войну в Ираке, его коллега-социалист Франсуа Олланд, как показывают документы Wikileaks, сломя голову помчался в посольство США и заявил послу, что этого не произошло бы, будь президентом он.
Все это, таким образом, не что иное, как наследие 1944 г. Де Голль, Черчилль и Рузвельт договорились о том, что большинство вишистских прислужников – технические специалисты в разных сферах, включая суды, тюрьмы, армию и полицию, – должны остаться на своих местах и после освобождения. Де Голль, в свое время заочно приговоренный Петеном к смерти, приказал судить Петена и вынести ему смертный приговор, который, правда, был заменен пожизненным заключением (он провел остаток жизни на далеком острове-тюрьме – очень по-французски).
В 1992 г. президент Миттеран, работавший на режим Виши в первые годы войны, совершил визит на могилу Петена. Было ли это жестом прощения, или он хотел таким образом оживить товарищеские чувства своей молодости – это вопрос интерпретации.
