бомбу, поскольку сама эта идея вызывала у них отвращение или, как утверждали некоторые, казалась им непрактичной. Другая точка зрения представлена Йозефом Хаберером в его образцовом исследовании, посвященном ученым во времена нацизма и озаглавленном «Политика и научное сообщество» (Politics and the Community of Science). Ознакомившись с оригиналами стенограмм, он так резюмировал первые реакции интернированных физиков на новость о Хиросиме:
Все интернированные ученые, за исключением фон Лауэ и, возможно, Гана, реагировали следующим образом: вначале – отчаяние и вопросы о том, как и где они ошиблись. Как американцы это сделали? За этим следовали стоны, свидетельствующие о личной несостоятельности, и самобичевание: если бы они работали лучше, попытались убедить правительство оказать им полную поддержку, то, вполне возможно, им удалось бы обогнать американцев. Затем начались поиски виновных. Среди прочего со стороны ряда молодых ученых выдвигались обвинения в адрес их старших коллег, особенно Гейзенберга, в том, что те ошибались и должны нести ответственность за неудачу. Лидеры науки (такие как Гейзенберг и Вайцзеккер) упрекали германское правительство в недальновидности и отказе поддержать «настоящую» науку.
Виши на Сене
Черчилль всегда крайне скептически относился к мнению, будто сколько-нибудь серьезное «внутреннее сопротивление» Гитлеру действительно существует. Кадры кинохроники с изображением искреннего ликования масс по поводу ранних побед нацистов были слишком свежи в его памяти, чтобы он мог питать какие-либо иллюзии. После побед Красной армии в 1943 и 1944 гг. сепаратный мир, заключенный Великобританией и Соединенными Штатами по результатам переговоров с Канарисом и Герингом, выглядел бы тем, чем он по сути и являлся, – предательством и капитулянтством. Помимо всего прочего, он сделал бы неизбежной гражданскую войну во Франции и в Италии.
Стремительное падение Франции в июне 1940 г. стало для Черчилля и британских политических и военных элит страшным ударом. Они до последнего надеялись, что войны с Третьим рейхом можно будет избежать, и теперь им приходилось заново регулировать все настройки; одним из важных аспектов переформатирования страны стало создание Национального правительства. Чтобы поддержать Черчилля на фоне неприязни и безразличия консерваторов, требовались депутаты-лейбористы. В первые дни его премьерства, как заметили многие наблюдатели, когда он входил в палату общин или выступал с речью, приветственные аплодисменты раздавались по большей части из лейбористских рядов.
Жалкая политическая капитуляция Франции (договорившееся о «мире» правительство включало двух членов Социалистической партии), прекращение сопротивления армии и равнодушное отношение значительной части страны к немецкой оккупации вынуждали англичан крепко задуматься. Французская коммунистическая партия, попав в ловушку пакта Молотова – Риббентропа, была парализована. В Лондоне возникли вопросы. Самым важным из них был такой: возникнет ли спонтанное движение сопротивления и если да, то кто сможет организовать и возглавить его внутри страны и из-за рубежа? А в случае если придется создавать его с нуля в стране, где традиционный республиканский консерватизм так и не смог обрести общую платформу, каким будет оптимальный механизм?
Гитлер создал во Франции коллаборационистское правительство, которое продолжало управлять страной, но экономический и политический суверенитет фактически контролировался Берлином. С точки зрения немцев, приоритетом был не политический состав правительства – хотя удаление евреев и коммунистов были необходимым предварительным условием, – а скорее его способность стабилизировать страну, избежать гражданской войны и обеспечить товарообмен (то есть разграбление). По сути, именно этого они и добились с помощью режима Виши.
В самом начале вовсе не Третий рейх просил Петена принять меры против евреев и поместить их во временные лагеря. Как теперь убедительно доказано историками, это была французская инициатива. Миф о единой Франции, терпеливо ожидавшей прибытия Генерала на танке цвета хаки[161], Франции с ничтожной горсткой предателей был уничтожен несколько десятилетий тому назад рядом зарубежных историков, в том числе Робертом Пакстоном, который буквально торпедировал работы большинства французских историков.
Сопротивление во Франции в годы войны было темой сложной и непрозрачной. Смесь из лжи и попыток скрыть факты, усугублявшаяся позднейшими мифами, которые нагромоздились вокруг; истории, которые, как было известно большинству французских граждан, были сфабрикованы, но считались необходимыми для того, чтобы спасти «честь» Франции. История движения Сопротивления существовала в двух основных версиях. Сопротивление в своих основных частях было организовано как извне, так и изнутри. Внешнее сопротивление было сформировано британским Управлением специальных операций при помощи и содействии собранного де Голлем странного набора из националистов-патриотов, ультраправых монархистов и благонамеренных прихлебателей в униформе. Внутреннее сопротивление включало местные версии вышеперечисленных, а также коммунистов (после июня 1941 г.) и сочувствующих левым идеям, которые в основном базировались на заводах и в подпольных ячейках.
Голлисты настаивали на том, что де Голль олицетворяет собой Францию. Меж тем сам Генерал начал послевоенный период с откровенной лжи: будто бы Франция «освободилась своими силами, силами собственного народа с помощью французских армий, при поддержке и содействии всей Франции, сражающейся Франции, единственной Франции, истинной Франции, вечной Франции». Мало того что он проигнорировал роль Великобритании и Соединенных Штатов, так это заявление еще и совершенно не учитывало ту поддержку, которую мужчины и женщины Виши оказали Гитлеру. Ну а что Виши, подумаешь. От него попросту отмахнулись: «Это была всего лишь незначительная аберрация – quelques malheureux traîtres, несколько несчастных предателей». Большая часть французов прекрасно понимали, что это дикое заявление было полной чушью.
Отвечая на вопрос, когда же началось Сопротивление, де Голль проявил свойственную ему скромность. Оно началось с его решения уехать в эмиграцию, с его заявления из Лондона 18 июня 1940 г., с трансляции его радиовыступления по Би-би-си на территорию Франции, в котором он призвал нацию присоединиться к нему в предстоящей борьбе. Бегство де Голля в Лондон и его обращение к французам не стоит недооценивать, но важное значение оно приобрело главным образом уже в послевоенную эпоху. Была создана альтернатива режиму Виши со штаб-квартирой в Лондоне.
Другая версия была представлена Французской коммунистической партией (ФКП). Партия старалась представить в выгодном для себя свете тот неловкий период, когда пакт Молотова – Риббентропа парализовал большинство коммунистов по всей Европе. Заявления о том, будто ФКП с самого начала оккупации выступала решительным противником нацистов, были развеяны в 1977 г. газетой Le Monde. В ней утверждалось, что в 1940 г. Коминтерн приказал своей французской секции получить у оккупационных властей разрешение на легальную публикацию партийной газеты L'Humanité. Это заявление стало шоком для многих членов ФКП, а лидеры партии принялись решительно осуждать или вовсе отрицать этот факт. Они сдались, только когда появилось (возможно, благодаря архивам французской разведки) решающее доказательство того, что обвинение имело под собой твердую почву. Le Monde показала примеры статей, которые планировалось публиковать в легально выходящей газете. В одной из них Жорж Мандель, бывший министр внутренних дел, упоминался как «еврей Мандель».
Притом что официальная линия ФКП предусматривала недвусмысленные атаки на режим Виши, партия одновременно призывала к «братанию» с немецкими солдатами. Конечно, имели место акты индивидуального героизма. Чрезвычайно талантливый молодой французский прозаик Поль Низан порвал с ФКП, вступил в армию, чтобы сражаться с наступавшими немцами, и погиб под Дюнкерком. Как и некоторые другие коммунисты, несогласные с генеральной линией и вышедшие из партии, он подвергся очернению. Память о Низане была увековечена в очень трогательном очерке, написанном его школьным другом Жан-Полем Сартром, который представил его в качестве образца политической преданности делу:
Низан был угрюмым человеком. Он был сплошным призывом к оружию и ненависти. Класс против класса. В борьбе с упорным и смертельным врагом нельзя давать пощады: убей, или будешь убит, третьего не дано. И нет времени для сна. Всю свою жизнь, с присущей ему грациозной дерзостью и со взглядом, опущенным к ногам, он повторял: «Не верьте в Деда Мороза»{158}.
ФКП справедливо подчеркивала свою роль – le parti des 75,000 fusillés[162] – на пике Сопротивления и восхищалась рабочим классом, вставшим как в пассивную, так и в активную оппозицию к режиму Виши и к немцам. Это определенно было правдой в том, что касалось заметного меньшинства. В отличие от де Голля, коммунисты
