— Не рассказывайте сказки, — сердито перебил его Кнышев. — Они вокруг так и кишат, как волки. К счастью, Яковенко нет надобности утешать.
— Начдив сегодня видит все в черном свете, — холодно ответил Книжек. — До Воронежа мы, конечно, добрались бы легче. Грязи свободны, а Мамонтов рыскает бог знает где.
— Опять ошибаетесь, командир, — уже нетерпеливо возразил Кныгпев.
Яковенко, не желая больше слушать Книжека, распрощался со всеми и пошел к своему полку. Книжек усмехнулся:
— Люблю я этого парня. Ко всему относится серьезно и отлично разбирается в ситуации. Не было бы тебя, Сыхра, я попросил бы его. Как думаете, товарищ комиссар?
— Вячеслава мы никому не отдадим, — резко ответил Кнышев.
— Что ж, будь по-вашему, — ответил Книжек смеясь. — Всего доброго, а я еще зайду к Голубиреку.
* * *
Рабоче-крестьянский полк двинулся из Филонова под вечер. Командиры ехали вместе с бойцами. Яковенко со своими начальником штаба Зайцевым и комиссаром полка Иваном Ионычем Антоновым находился в последнем вагоне первого эшелона. Машинисты приготовили паровозы к дальнему пути, пулеметчики на паровозах могли открыть огонь в любую минуту. После полуночи вышла бледная луна и осветила холмистый край с темными полосами рощ и отдельными купами деревьев. Поля расстилались мирные, успокаивая взор бойцов.
Другие полки, оставшиеся в Филонове, были готовы к погрузке в эшелоны. Киквидзе со своим штабом и командирами полков и батальонов занял зал ожидания.
У дверей сидели командиры бронепоездов. Было их шестеро. Черные кожаные фуражки со звездами они держали на коленях, их мужественные лица выражали решимость. Их никогда не звали к начдиву на совещание или на чай, но сегодня они пришли, чтобы лично выслушать приказ Киквидзе.
— Лучше ехать с пехотой, им бы легче дышалось, — сказал крайний, высокий широкоплечий человек с морщинами на лбу.
— А кто станет охранять обоз? — отозвался его сосед. Матей Конядра смотрел на бывшего хорунжего Николая Волонского, решая, подходить ли к нему сейчас. Командир кавалерийского полка опирался спиной о деревянную стенку; его выбритое юношеское лицо было в тени. Ма-тей нашел, что молодой Волонский совсем не похож на отца, возможно, что и характером не в него пошел. Конядра несколько раз встречался с бывшим хорунжим еще до разведки в район Алексикова, теперь же он смотрел на Николая как на близкого человека. Все-таки он решился:
— Здравствуйте, товарищ Волонский! Если не помешаю, — позвольте передать привет от вашей невестки Зины.
Волонский поднял утомленное от бессонницы лицо. В слабом освещении глаза его казались темными и ничего не выражали. Матея озадачило, что Волонский нисколько не удивлен.
— Я встретился с ней и с вашими родителями в Усть-Каменной. Зина хочет, чтобы я ближе познакомился с вами.
Николай Волонский оторвался от стены и подал ему руку:
— Верно! Зиночка уже писала мне. Я вас искал, но вы тогда ездили в монастырь за генералом Муриным. А после некогда было, сами знаете, последние дни мы оба все время в бою…
Волонский пристально рассматривал Матея, словно ждал, что он ответит.
Конядра принял этот взгляд как проявление дружеского интереса и попытался улыбнуться, но улыбка не получилась.
— Важно, товарищ, что мы в конце концов встретились. Давайте выберем как-нибудь время и поговорим… Мне бы надо потолковать с вами об очень важных делах. Это касается меня и вашей невестки…
Николай положил ему руку на плечо, и в темных его глазах заиграли искорки:
— Я знаю, в чем дело, — мы с Зиночкой никогда ничего не скрывали друг от друга. Она моя двоюродная сестра, мы росли с ней вместе. Потом брат женился на ней, а меня призвали в армию. Присядем где-нибудь в сторонке да выбросим на время из головы все остальное, расскажите хоть коротко, как там у нас… Я, к сожалению, не могу заглянуть домой — сами понимаете. Старики — люди хорошие, я по ним стосковался, но не хочу причинять им неприятностей…
Волонский взял Матея под руку и повел его в противоположный угол, мимо группы чешских командиров, окруживших Сыхру и Книжека, мимо начальника штаба дивизии Семена Веткина, который нервно прохаживался по залу. Конядра шел машинально, думая о Зине. Что-то она написала своему деверю? У Матея от неуверенности сжималось сердце.
Они уселись на широкую ободранную скамью. Николай предложил Матею папиросу.
— Ну, говори, братишка! — весело попросил Волонский, когда они закурили. — А насчет своего «очень важного дела» не беспокойся. Зиночка тебя в самом деле любит, верь мне. Анна же Малышкина, та вроде Маруси с бронепоезда, помнишь эту бесноватую? У Малышкиной ненависть в крови. Жаль, что ты в тот раз промахнулся. Но ничего, мы с ней еще встретимся, ты или я, а то и оба. Расскажи же сначала о матери…
Киквидзе, растянувшись на деревянной лавке, крепко спал — его заставил отдохнуть Медведовский, который теперь стоял у окна, выходящего на пыльную привокзальную площадь. Семен Веткин все ходил по залу, тихонько уговаривая командиров тоже поспать. Шум и говор то смолкали, то усиливались. Веткин сел на расшатанный стул около Норберта Книжека и вздохнул:
— Все думаю о Яковенко… Проскочит, нет ли? Книжек приоткрыл заспанные глаза, ответил досадливо:
— Хорошо бы проскочил.
Начальник штаба ссутулился, провел рукой по утомленному лицу. Дремавший Голубирек коснулся локтем Сыхры и сонно заморгал. Сыхра фыркнул и, свернув цигарку, протянул ее начальнику штаба, себе же скрутил другую. Ондра Голубирек нашел в своем кармане папиросу. Все трое молча курили, думая каждый о своем. Сыхра и начштаба — о Яковенко, Голубирек — о заплаканных глазах молодой казачки. В Филонове он жил в доме ее отца, кулака, но старик не мешал им встречаться. Когда Голубирек уходил, девушка со слезами просила его беречь себя. Ондра знает — она любит его, и все стоит перед ним ее милое лицо…
Часа в три ночи пришел Натан Кнышев в сопровождении молодого парня в кожанке. Это был Антонов, комиссар полка Яковенко. Кнышев остановился посреди зала, неуверенно озираясь: сквозь густой табачный дым трудно было разглядеть хоть что-нибудь. Начальник штаба кинулся к нему.
— Товарищи, тише, пожалуйста, а то разбудите начдива!
Кнышева передернуло. Глаза его пылали гневом, шрам на левой щеке покраснел. В зале стихло, все командиры смотрели на Кнышева. Тишина разбудила Киквидзе, он сел рывком.
— Василий Исидорович, третий Рабоче-крестьянский возвратился, — проговорил Кнышев режущим голосом. — Белые напали на него под Алексиковом. — Кнышев повернулся к Антонову: — Иван Иванович, доложите начдиву, что и как было, да побыстрее!
Антонов медленно выпрямился.
— Измена, товарищ начдив. На повороте перед самым Алексиковом белые внезапно обстреляли нас из пулеметов и, прежде чем мы смогли дать отпор, нанесли нам большие потери. Мне ничего другого не оставалось, как приказать отойти. — Антонов говорил тяжело, хрипло, словно выдавливал слова; губы он искусал в кровь.
— Яковенко? — вскрикнул начдив.
— Погиб… И с ним Кондратенко, Пахарев и…
Киквидзе выпрямился и суровым взором обвел зал. Веткин, подавленный, стоял возле Кнышева. Командиры не отводили глаз от Киквидзе, готовые броситься по его приказу к своим полкам. Лампа тускло светила над головой Киквидзе, и черты его молодого лица были словно прочерчены углем.
— Дальше! — взял он себя в руки.
— Раненым нужен фельдшер, — ответил Антонов. Начдив кивнул, и Байков выбежал. Киквидзе резко повернулся к Кнышеву:
— Начальника станции!
— Нет его, — хмуро ответил Кнышев. — Я пошел за ним, чтобы привести сюда, а он выскочил из своего кабинета и пытался скрыться за маневрирующими составами. Он не хотел остановиться, а я не хотел, чтобы он убежал, — и Кнышев, мрачный как ночь, положил руку на кобуру с револьвером.
Антонов вдруг пошатнулся, хотел было схватиться за плечо Кнышева, но рука его скользнула, и комиссар рухнул на пол.
Семен Веткин бросился к нему, тряхнул за плечо.
— Ваня, Ваня, что с тобой? — срывающимся голосом твердил он.
Штабной врач быстро расстегнул кожанку Антонова. Бледно-голубая рубашка на правой части груди была пропитана засохшей кровью и прилипла к телу. Доктор сжал запястье раненого. Начдив отстранил Веткина и сам склонился над Антоновым, не спуская глаз с доктора.
— Конец, — сказал тот через минуту.
Киквидзе молча выпрямился, лицо его было покрыто капельками пота.
— Герой, герой! — пробормотал он и круто повернулся к командирам, обступившим тело Антонова. В глаза ему бросилось побледневшее, ставшее каким-то рыхлым лицо Книжека, на котором словно спрятались глаза. Киквидзе перевел взгляд на Голубирека, на хладнокровного Сыхру. У Вацлава к губе прилипла погасшая цигарка.
