Еще через несколько дней мы были в пригородах Теофилбурга. Пустынные дороги преобразились, везде, куда не глянь, кипела жизнь. Купцы сновали с повозками, поселяне жали пшеницу, собирали виноград и сливы, тянули сети из озер. То и дело дорогу запруживали стада бычков и овец, косяки гусей, которых гнали на городской рынок. Мои солдаты дружелюбно болтали с поселянами, бахвалясь своими победами и добычей; сельские детишки, смеясь, кидали камешки в копченые, с оскаленными клыками, головы орков, которые, несмотря на мои указания, так и не были сняты с повозок. Несколько раз меня просили достать из бочки маринованную голову тролля; поселяне ужасались и ахали, в глубине души, наверное, вознося хвалы Свету, что им не приходится иметь дело с такими уродами.
Встав у Теофилбурга, я первым делом приказал спрятать гномьи арбалеты.
— А то, как бы нам, господа, не попало от светош за незаконную торговлю с врагами рода человеческого!
И, разумеется, убрал подальше шлем и полэкс Хозицера. Вдруг подумают, что это я его убил!
Теофилбуржцы, чьи телеги Руппенкох и Хозицер наняли в поход, узнав от своих возниц, как было дело, явились ко мне. Поутру меня посетили два важных господина, представившиеся как Шульман и Клегг.
— Господин коммандер Андерклинг! С прискорбием узнали мы о несчастном конце, постигшем наших сограждан, — начал толстый герр Шульман, противным гнусавым голосом растягивая слова на теофилбуржский манер.
Я кивнул, стараясь придать своему лицу хоть малую толику сочувствия, приличествующего столь прискорбному событию.
— Однако, во всем этом есть и некоторый деловой момент!
— Какой же, господа?
— Видите ли, — сукин сын по фамилии Шульман, в благообразную физиономию которого так и тянуло врезать кулаком в латной перчатке, залебезил, льстиво и преданно заглядывая мне в глаза, — когда господа Хозицер и Руппенкох, да упокоит их Свет, примкнули к вашей компании, они естественным образом как бы образовали с вами одно товарищество, партнерство, в котором издержки пути делились сообразно количества повозок...
— Никогда о таком не слышал. Это по закону так?
— Таковы старинные обычаи города и графства Теофилбург! Так вот, а потом, когда господа Руппенкох и Хозицер самым печальным образом покинули ваше товарищество, вы, герр коммандер Андерклинг, приняли на себя руководство и управление нашими повозками. Вы и ваши люди использовали их в боях, перевозили на них щиты и воинов. Потеряны три повозки и пять лошадей! Борта остальных возов красноречиво хранят следы ударов, нанесенных светомерзкими варварами! И, выходит, что тем самым вы молчаливо, но вполне определенно, взяли на себя обязанности нанимателя этих повозок со всеми правами и обязанностями такового!
И смотрят на меня, гады. Денег хотят. Да пошли вы в задницу!
— Господа, — все это мне уже очень не нравилось, — я, безусловно, горячо поддерживаю обычаи славного Теофилбурга, как торговые, так и общинные. Однако должен заметить, что вы как-то однобоко и предвзято толкуете события, свидетелями которых даже не являлись. Мы действительно совместно с известными вам господами совершили опасную поездку в места, прежде славившиеся обильной и выгодной торговлей, а сейчас ставшие оплотом зеленокожей мерзости. Но мы не составляли товарищества торговцев. Известные вам господа попросили моей поддержки и покровительства, и я осуществлял охрану их имущества — и вашего тоже, господа, — на всем пути и туда и обратно. За это мне причиталось обычное вознаграждение, которое я, увы, не смогу получить ввиду кончины должников. Но, несмотря на гибель моих нанимателей, я продолжал защищать их повозки от посягательств разного рода. Да, мне при этом пришлось поместить своих людей прямо на повозки. Но это лишь для того, чтобы они лучше защищали их! И, вот, посмотрите — они доехали обратно, пусть и не все, но, все же доехали, и при этом почти не пострадали!
Господа выглядели огорченными.
— Мы видим, что вы не готовы внять голосу разума, герр Андерклинг, — чопорно произнес сукин сын по фамилии Клегг. — Придется нам обратиться в ратушу. Не уезжайте никуда, пока идет разбирательство... если не хотите испытать гнев нашего герцога!
— Теофилбург — вольный город. Разве нет?
— Мы поставщики двора. Мы будем жаловаться герцогу! — пообещали торговцы и под свист солдат ретировались из лагеря.
Я с сожалением посмотрел им вслед. Ведь мог же просто сказать им : "Идите н****й!", да и дело с концом. А так — только время зря потратил!
Ладно, Кхорн с ними. Худшее, что мне грозит, это потеря небольшой суммы денег. Переживем.
В Теофилбурге, как оказалось, тем временем шла осенняя ярмарка — вторая в этом году. Это показалось мне прекрасным случаем распродать лишнее барахло, собранное в деревнях и обозах орков. Котлы, гвозди, разное железо можно будет сбыть с хорошей выгодой, а не за бесценок, как обычно происходит с трофеями.
В городе, непривычно шумном и смрадном, мы сначала показались в ратуше, сообщив о цели нашего приезда. Помощник альтмана, отвечавшего за рыночную площадь, указал нам место для торговли. За место пришлось заплатить два гротена. Были места по полтора, но совсем скверные. Я поставил воз с железом на отведенное место и поручил Клаусу сбыть все до вечера.
— А с ценами определись сам. К вечеру — снижай, продавай дешевле, но не совсем уж за гроши!
Пройдясь по рынку, я внезапно услышал, как меня зовут по имени.
Оглянулся и увидел смутно знакомое лицо. Ба! Да это же подмастерье мастера Кана!
— Как я рад вас видеть, сударь! Знали бы вы, как я скучаю по нашему Андтагу! Тут крайне неуютно, среди всех этих местных жлобов... И все так дорого! Надеюсь, по возвращении вы засвидетельствуете мастеру, что расходы в этом городе просто невозможно велики! А то мне он не поверит!
— Что ты тут делаешь, Хёфль?
— Мастер послал меня с подводой на ярмарку, продавать свои доспехи. Решил попробовать торговать самому!
Посмотрев, что продает парень, я от удивления присвистнул. Мастеру Кану настолько понравился тот доспех, который я давал ему перебрать, что он сделал несколько упрощенных копий и отправил их на продажу.
— Отчего же мастер не продал их в Андтаге?
Подмастерье замялся.
— Да может он бы и продал, да только вот цеховые правила Андтага не позволяют мастеру торговать иной бронею, кроме кольчужной...
— Понятно. И как идет торговля?
— Торговля недурна, хотя могло бы быть и лучше. Очень многие интересуются такой конструкцией, примеряют, и, вижу, — хотят купить. Но мастер Кан поставил такую цену...
— Как мастер, как его супруга? Здоровы ли?
— Все благополучно, хвала Свету Неизбывному! А вот в городе нашем недоброе творится!
— В Андтаге? И что там?
— В монастыре неладно, да и в диоцезии! Приезжал большой отряд из экзархата. Во всем монастыре у вас устроили обыск! Приор Антоний и каноник Тереллин взяты под стражу и увезены, как говорят, в монастырь пресветлого Теофраста в Хугельхайме, на дознание. Викарий под домашним арестом! Затворили его в покоях, никого к нему не пускают, и его не выпускают ни на шаг за порог! Видно, ждут признаний приора и каноника, а там уж будут решать, как быть с викарием нашим!
Тут сердце мое упало куда-то к желудку. Понятно, что случилось что-то очень скверное, а для меня, возможно, катастрофическое.
— А кто приезжал? Из Хугельхайма или из Ахенбурга?
Хёфль пожал плечами.
— Господа в черных сутанах, и с ними стража экзархата. Никто толком не знает. Искали еретиков и шпионов. В монастыре схватили старика Анхеля. Он, оказывается, шпионил для шаллийских язычников. Такая история...— по бегающим глазкам Хёфля было понятно, что его буквально распирает желание рассказать про скандал в Церкви, и я, понятно, не стал ему противиться. — Так вот. Повадился этот Анхель ходить к какой-то бабенке. Она его привечала, старого козла, а он ей все-все рассказывал, что в монастыре творилось. А ведь обет молчания давал Неизбывному Свету, козлище драное! А с этой потаскухой пел иволгой! И ключаря Гиппеля тоже взяли! Но с ним, говорят, не очень понятно, с кем именно он якшался. Пока допрашивают его...
