предупреждал корабли своей эскадры: «Близко к разрыву». Несколько раз встречали пароходы под турецким флагом, они сближались на расстояние мили, но, увидев дымящую трубой «Бессарабию», спешно ретировались. «Душевно жалели мы, что не имеем разрешения обменяться с ним выстрелами», — сетовали офицеры. Впрочем, вскоре такой случай представился.
Четырнадцатого октября в ясный, почти без ветра день увидели вдалеке турецкий берег, 18-го числа Нахимову доставили новый приказ: Корнилов остановил его «благородное стремление поколотить басурман», потому что император повелел «быть до времени в оборонительном положении». Дипломатический маятник качнулся в другую сторону. Хорошо в тёплых кабинетах Парижа, Лондона, Вены и Берлина вести умные разговоры, диктовать, умащивая лестью, письма в Петербург; а каково крейсировать в штормовом осеннем море, не зная точно, атаковать или обороняться?
Ни Нахимову, ни Корнилову такие колебания были не по душе, но делать было нечего, «...может быть, выстрелы, происшедшие на Дунае... и государь позволит нам доказать Джон-Булю[49], что мы не забыли своего происхождения от людей, спасших Европу... с удовольствием ожидаю с Вами встретиться, и, может, свалять дело вроде Наваринского», — писал Корнилов Нахимову. И даже при таком горячем желании предостерегал: «Вам известно, как они (англичане. — Н. П.) решительны, когда дело идёт об истреблении чужих кораблей поодиночке; я всё опасаюсь, что они выскочат из Босфора, чтоб на вас напасть». И подпись: «Душевно преданный Корнилов».
Двадцатого октября пароход доставил эскадре свежую провизию и сообщение о событиях на Дунае вместе с новым предписанием: «...разрешить... при встрече с турецкими судами военные разрушать или брать военнопленными, отсылая в Севастополь», купеческие досматривать и отпускать, если на них нет военнослужащих. «...Если ваше превосходительство встретите сильнейшею эскадру вашей, под английским или французским флагом, то надлежит для избежания всякого рода случайностей уклониться в Севастополь»235. Воевать по-прежнему собирались с одними турками, и соотношение сил в случае вступления в войну Англии и Франции оценивали реально.
Пока Нахимов сторожил турецкий флот на юге, Корнилов с группой пароходов «Владимир», «Громоносец», «Одесса» и «Херсонес» проводил рекогносцировку европейского берега Турции вплоть до Босфора. В Бальчике, Варне и Сизополе неприятельских кораблей не обнаружили. Опросив встретившиеся в море купеческие суда, выяснили, что англо-французская эскадра по-прежнему стоит у выхода из Босфора, а из Константинополя в сторону Трапезунда отправились три больших турецких парохода с войсками. Корнилов вернулся в Севастополь, приказав Новосильскому со своей эскадрой идти к Нахимову и сообщить ему о турецких пароходах.
Двадцать второго числа Корнилов отправил Нахимову распоряжение ожидать подхода второй эскадры из Севастополя. «В случае же, что Вам удастся предупредить севастопольскую эскадру и застать неприятеля на якоре под его крепостями, блокировать его до соединения, и тогда с Божьей помощью может повториться знакомое Вам Наваринское сражение»236. А где же объявление войны? И как действовать Нахимову в ситуации, которая стала уж очень напоминать положение Кодрингтона в том самом Наваринском сражении?
Двадцать третьего октября Меншиков отправил, наконец, распоряжение Нахимову — тот его получит 26 октября: «...турки, переправясь через Дунай... заняли город Калафат, следовательно, войну должно почитать действительно начавшеюся». Теперь можно было, встретив турецкий флот в море, атаковать.
Накануне получения этого письма едва не произошло столкновение с турецким пароходом. Дело в том, что турецкие и английские корабли в случае необходимости выходили в море без опознавательных знаков. Такой пароход без флага, у которого на буксире был кливер, задумал проскочить мимо эскадры Нахимова. «Но, — писал мичман Палеолог, — Павел Степанович не мог хладнокровно смотреть на дерзкое намерение турецкого парохода». Он дал сигнал пароходу «Бессарабия» и фрегату «Кагул» заставить турка поднять национальный флаг. Пароход и фрегат тотчас пошли наперерез турецкому пароходу. Тот отдал буксир, кливер бросился к берегу, а сам пароход продолжал как ни в чём не бывало уходить от погони. Пришлось «Бессарабии» сделать два холостых выстрела, а затем послать из кормовой пушки пять ядер для острастки. Это «вынудило упрямца поднять флаг... Будь это днём позже, турок дорого бы поплатился за свою дерзость».
Двадцать восьмого октября Корнилов отправил Нахимову письмо из Севастополя: «Кажется, турки не на шутку озлобились; посылаемую ими флотилию в Батум или Сухум Вы расколотите в пух; жаль, что не могу прибавить Вам парохода, все починяются». Сам Корнилов отправился искать турецкую эскадру к мысу Калиакрия, предупредив Нахимова: «...боятся вызвать англичан и французов, которые решительно объявили, что будут защищать турок на Чёрном море; того и смотри... придётся нам отсалютовать друг другу». Последняя фраза в письме была зачёркнута. Сразиться с англичанами и французами всё равно придётся, но не в море. Заканчивалось письмо пожеланием победы и надеждой на скорую встречу: «...проберусь к Вам на свидание, и тогда расскажем, буде Бог благословит, друг другу, что произошло»237.
Объявление войны
Первого ноября с пароходом получили известие: «Война объявлена, турецкий флот вышел в море, отслужить молебствие и поздравить команду». Волнение на море было настолько сильное, что Нахимов два дня не мог передать манифест об объявлении войны, и только 3 ноября мичманы развезли по кораблям его приказ: «Имею известие, что турецкий флот вышел в море с намерением занять принадлежащий нам форт Сухум-Кале и что для отыскания неприятельского флота отправлен из Севастополя с шестью кораблями генерал-адъютант Корнилов. Неприятель не иначе может исполнить своё намерение, как пройдя мимо нас или дав нам сражение. В первом случае я надеюсь на бдительный надзор гг. командиров и офицеров, во втором — с Божиею помощью и уверенностью в своих офицерах и командирах я надеюсь с честью принять сражение. Не распространяясь в наставлениях, я выскажу свою мысль, что в морском деле близкое расстояние от неприятеля и взаимная помощь друг другу есть лучшая тактика. Уведомляю господ командиров, что в случае встречи с неприятелем, превышающим нас в силах, я атакую его, будучи совершенно уверен, что каждый из нас сделает своё дело»238.
А спустя три дня на море была одержана первая победа: пароход «Бессарабия» вступил в бой с неприятелем и через час привёл на буксире приз — двухмачтовый турецкий пароход «Меджари-Теджарет». Это был первый случай пленения парового судна в истории русского флота. О том, как это случилось, описано в «Историческом журнале» эскадры Нахимова. Командир «Бессарабии» капитан-лейтенант П. Ф. Щёголев увидел на горизонте пароходный дым и решил применить военную хитрость: на пароходо-фрегате поставили все паруса, трубу и кожухи замаскировали брезентами. Хитрость удалась: турки решили, что перед ними русский парусник, и пошли на сближение. Едва дистанция сократилась до расстояния пушечного выстрела, как
