— Христина! — окликнул он тихо.
Девушка открыла глаза, улыбнулась и вдруг нахмурилась.
— Что же вы не разбудили меня раньше? Так я и знала — суп, наверно, без соли, жаркое без приправы, а у меня в мешке сушеный картофель, рис и даже лавровый лист.
— Праздничный обед устроим завтра, — сказал он.
После ужина он пошел в лес, нарубил пихтовых веток и устроил вторую постель. Христина за это время успела вымыть посуду, хотя он видел, что от усталости у нее закрываются глаза и подгибаются ноги. Все же она распаковала груз, достала два одеяла, простыни, устроила постель. Он вышел из шалаша.
Вернувшись, он начал разбирать пробы. Промывая галечник, он все время ощущал на себе внимательный взгляд Христины. Девушка боролась со сном. Разложив образцы по мешочкам, он услышал ее нетерпеливый голос:
— Покажите мне алмазы.
— До алмазов еще далеко, — грустно сказал он. — Я нашел тут один кристалл, но отправил его Саламатову. Вот когда придет обоз с механизмами, тогда…
Она не стала слушать. Отвернувшись к стене, словно пряча лицо, спросила:
— И тогда вы будете счастливы?
— Если найду.
Она вздохнула широко и свободно, по-видимому, засыпая, но еще пробормотала со странной иронией:
— Не люблю счастливых…
Он собирался возразить ей, но она уже спала.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Нельзя ли для прогулок
Подальше выбрать закоулок?
А. С. Грибоедов1
Нестеров был прав, предугадывая, что название «Сполох» полетит по проводам телеграфа из Красногорска в область, из области в Москву; вокруг этого слова разгорятся споры, но слово будет жить, приобретая постепенно все признаки географического названия, обрастая человеческими представлениями.
В Красногорске это слово уже жило: оно требовало пристального внимания и заботы самых разнообразных людей. Остяки из оленеводческого колхоза «Выльгорт», что означает «Новый дом», гнали через парму в Красногорск олений обоз. В экспедиции спорили о том, кому сопровождать грузы, сколько и каких рабочих отправить к Нестерову. В Москве генерал-майор Бушуев подписывал строгую телеграмму в область о немедленной отправке рентгеновских аппаратов на прииск, так как вместе с разведкой должна идти и промышленная добыча алмазов. А Палехов завистливо думал, об удаче Нестерова и по мере возможности тормозил отправку необходимых инструментов и аппаратов из одного только желания позлить Нестерова. Нельзя даже сказать, что он делал это сознательно; наоборот, он был бы искренне обижен, если бы кто-нибудь предположил подобное, — он просто не проверил вовремя исполнение приказа, пришедшего из Москвы, просто не подтвердил, что это действительно срочное дело, наконец, он просто позволил себе усмехнуться над москвичами, не знающими местных условий и пытающимися командовать издалека.
И получилось так, что аппаратура задержалась на два дня в области, и почтовые лошади, ожидавшие ее наконечной станции, ушли порожняком, так как почта не может опаздывать; вторично они прибыли только через три дня, и груз пришел в Красногорск с опозданием уже на шесть дней.
Все эти заботы и хлопоты пали на Саламатова. Но были у секретаря и веселые, минуты, также связанные с новым именем, родившимся в районе.
Тимох с письмом, разыскал Саламатова в доме экспедиции. Секретарь пришел сюда, чтобы настоять на скорейшей отправке обоза. Он согласен был отправить этот обоз без задержавшихся в пути механизмов, чтобы дослать их позднее. Меньшикова советовала подождать: она все еще верила Палехову и надеялась получить письменное благословение на поиск. В разгаре этого разговора, в котором за каждым словом стояли сотни невысказанных мыслей, в дом ввалился Тимох и подал Саламатову письмо.
Саламатов, мельком пробежав письмо, встряхнул над столом конверт и выронил алмаз.
Камешек упал с сухим стуком, но всем почему-то показалось, что стук этот был громким, как выстрел.
Секретарь райкома невольно взглянул на Варю. Лицо Вари менялось на глазах.
Высокомерие, с которым она осуждала далекие от геологических знаний суждения Саламатова, вдруг сменилось чувством растерянности. Потом промелькнуло что-то похожее на страх. Саламатов не мог понять, чего боится Варя, но видел, что она боится. И понял: Меньшикова представила себе, как возбужден этой находкой Нестеров, она со страхом думает о будущем: удастся ли ей оторвать когда-нибудь Сергея от этих камней?
Однако теперь нужно было отвечать точно и прямо, и Варя, тяжело вздохнув, сказала, что ждать больше, конечно, нельзя, пусть только придут аппараты…
Однако обещанное снаряжение все не поступало. И опять шли тревожные дни, когда Саламатову начинало казаться, что только он да Нестеров являются здесь действующими Лицами, а все остальные просто зрители. Хорошо, если в такие тяжелые минуты к секретарю заходили Головлев или Евлахов, забегала Даша Лукомцева; они как будто чувствовали, что и этому сильному человеку бывает тяжело. Тогда у Игнатия Петровича становилось легче на сердце.
Но экспедиция была лишь одной из многих забот секретаря, не мог же он заниматься только ею.
В районе значительно увеличивалась заготовка леса для освобожденного Сталинграда; расширялись цехи бумажного комбината; далеко на севере начал выпускать первую продукцию металлургический завод; создавалась машинно-тракторная станция, так как надо было расширять производство хлеба — не завозить же все с низовьев, — и Саламатов мобилизовывал людей, подталкивал, учил их.
А вот когда к Саламатову пришел Филипп Иванович Иляшев, секретарь искренне обрадовался.
Саламатов сам собирался посылать нарочного в новое хозяйство Иляшева. Поэтому, увидев остяка в походном наряде, он даже удивился: откуда старик узнал, что есть в нем нужда? А Иляшев, закончив церемонию встречи, указал в окно, за которым видны были на берегу олешки, темнеющие пятнами на снегу, нарты, расставленные рядком, и сказал:
— Ты оленных людей собрал?
— Я, — ответил Саламатов.
— Тимох поведет?
— Тимох, — ответил секретарь.
— А обо мне забыл? — укоризненно сказал старик.
— У тебя хозяйство большое, Филипп Иванович, — ответил Саламатов.
— А что Нестеров ищет? — не обращая внимания на слова Саламатова, спросил Иляшев.
— Камни ищет.
— Для какого дела? — с подозрением спросил Хозяин Красных гор.
— Для войны, — ответил Саламатов.
Иляшев понюхал табаку, протянул тавлинку Саламатову.
— Пиши бумагу, секретарь, — решительно сказал он. — Молодые дорог не знают. Я Суслова привел, чтобы войне помочь. С той поры фашисты назад бегут, оглядываться боятся. У меня рука легкая.
