…Эдик отлично запомнил телефонный звонок, прорезавший опустевшую квартиру в половине девятого вечера. Схватив трубку, он выдохнул с надеждой:
– Слушаю!..
– Папик? Привет! – плеснул в ухо голос Лиды. – Как дела? Танька не появлялась?
– Нет, – чуть помедлив, ответил Голенков. – А что? Есть какие-то сведения?
– Пока нет… Слушай, у меня к тебе базар на миллион баксов!
– Что за базар?
– Вот встретимся – тогда и узнаешь.
Эдик мельком взглянул в окно. С самого обеда зарядил нудный мелкий дождик, который к вечеру лишь усилился. Редкие прохожие под мокрыми зонтиками перепрыгивали через темные пузырящиеся лужи.
– Где и когда ты хочешь со мной встретиться?
Ермошина промолчала, что-то негромко шоркало в трубке, будто мыши скребли где-то под землей провода.
– Подскочи-ка к моему дому, – наконец ответила Лида. – Только на тачке и без собаки. Съездим куда-нибудь, посидим… Не на улице же в такую погоду базарить!
Положив трубку, Эдик мрачно заулыбался – жертва сама шла к нему в руки. Дождливый сумеречный вечер гарантировал отсутствие случайных свидетелей. «Макаров», от которого принял смерть Зацаренный и из которого предполагалось вальнуть Мандавошку, гарантировал, в свою очередь, что и это убийство будет записано в актив Жулика. Ведь заява беременной девки о «телефонных угрозах Сазонова» уже лежала в Заводском райотделе…
Спустя десять минут белый «Опель»-пикап медленно въезжал под арку дома с «Рюмочной» на первом этаже. Грязные брызги из-под колес распахивались в лучах фар радужным веером.
Мандавошка уже стояла под козырьком своего подъезда. Юркнув в салон, она сложила руки на выпирающем животе и взглянула на Эдика чуть затравленно.
– Что случилось? – мягко спросил тот, глядя на девушку, как на забавное прыгающее насекомое. – Куда поедем? Почему ты такая бледная?
– Послушай… – Нервно закурив, малолетка опустила стекло дверцы. – Я ведь уже на восьмом месяце. В любой момент разродиться могу. Ты меня из роддома сможешь забрать?
– Смогу… И ты позвонила мне, чтобы об этом попросить? – вежливо уточнил Эдик; он прекрасно понимал, что Мандавошка темнит, недоговаривает, но не спешил с расспросами.
Лида помолчала и тяжело, словно языком камни ворочала, произнесла:
– Давай посидим где-нибудь.
– Хорошо, – легко согласился Голенков, прикидывая, чего же в действительности хочет от него эта дура. – Может, в «Золотом драконе»?
Ермошина молчала понуро, жадно затягиваясь сигаретой. В неразличимой листве слитно щелкал дождь. Эдик напряженно улыбнулся.
– Так куда поедем?
Он не заметил, как откуда-то сбоку к машине неслышно мелькнула чья-то тень. Все произошло слишком быстро… Внезапно задняя дверка с треском открылась, и на шею Голенкова легла петля-удавка. Эдик глотнул воздух и, выпучив глаза, попытался высвободиться. Но тут же дробящий удар в темя сокрушил волю к сопротивлению. Удавка на шее затягивалась все туже, затылок вжимался в подголовник, и уже на грани яви и беспамятства бывший мент различил в обзорном зеркальце чью-то перекошенную харю.
– Лидка, вали на хрен, дальше я сам… – услышал он словно сквозь толщу воды.
Голос неизвестного показался ему на удивление знакомым. Однако внезапность настолько деморализовала бывшего опера, что он так и не понял, чьей жертвой стал.
Голенков еще не потерял сознания, и сознание это подсказывало: взведенный «макаров», лежавший во внутреннем кармане куртки, – его единственное спасение. Тот самый «макаров», из которого Голенков завалил Цацу и который предполагалось использовать сегодня для убийства Ермошиной. Но эта малолетняя сучка почему-то решила упредить события…
Лида, приоткрыв дверь, испуганно выскользнула наружу. Неизвестный, сидевший позади, чуть ослабил хватку, и этого оказалось достаточно, чтобы Эдик резко пригнулся к пассажирскому сиденью. Судорожно выхватив пистолет, он выстрелил, не глядя, через плечо. Пуля с мягким чмоком пробила заднее сиденье. От неожиданности нападавший выпустил конец удавки, и Голенков, жадно глотнув воздух, вывалился из машины. Но подняться он так и не смог: сильнейший удар в пах заставил его скорчиться в жирной грязи двора.
Неожиданно в кухонном окне Мандавошкиной квартиры вспыхнул свет. С треском раскрылась рама, и в ярко освещенном прямоугольнике возник знакомый силуэт старика-автоматчика.
– Что, уркаганы, опять за старое! – донесся сверху дребезжащий голос. – Сию секунду прекратить бунт! Приказываю вам построиться по пятеркам и выйти на плац перед ДПНК! В противном случае в жилую зону будут введены войска!
И тут же откуда-то сбоку послышался сочный женский бас:
– А ну заткнись, старый опездол! Ни днем ни ночью от вас, алкашей, покоя нету! Щас ментов вызову! – Поняв, что скандалист вряд ли успокоится, возмущенная соседка приказала: – Так, Сашка, звони по «02», опять этот отставной вертухай из двадцать пятой квартиры буянит!
Тем временем Голенков попытался подняться, но серия ударов пригвоздила его к земле. Боль ожогами рванула по лицу, рукам, вцепилась в плечи, судорогой полоснула по спине. На мгновение он потерял сознание – но только на мгновение, потому что уже через секунду заметил у самого лица грязный ботинок, занесенный для удара. Изловчившись, Эдик ухватил ступню и резко крутанул ее влево. Спустя мгновение и он, и нападавший сцепились в луже у раскрытой дверки «Опеля».
Дрались молча, не расходуя драгоценные силы на бессмысленные угрозы и обычную в таких случаях матерщину. Лишь злобное кхэканье, зубовный скрежет да чавканье грязи аккомпанировало обоюдному избиению. Голенков так и не сумел рассмотреть лица противника: все фонари в этом дворе были разбиты, а фары «Опеля» он погасил еще во время беседы с Ермошиной.
И тут тишину вечернего дворика полоснула протяжная сирена. Под арку, чиркая мигалкой по лужам, неторопливо въезжал милицейский «жигуль». Видимо, в дежурной части, куда позвонили соседи, быстро отыскали по рации ближайшую патрульную машину и тут же сориентировали ее на вызов…
А старик в окне не унимался:
– Сволочи, враги народа, вас государство поит, кормит и работой обеспечивает, а вы еще и бунтуете?! Если не успокоитесь – открываю огонь на поражение!
Изловчившись, Эдик умудрился ударить врага кулаком в лицо. Открывать стрельбу было чистым безумием: из ментовской машины уже вылезали двое правоохранителей. Надо было уходить, но неизвестный мерзавец с неожиданной прытью поднялся и, сбив Голенкова с ног, уселся ему на спину и вновь принялся душить удавкой. Перед глазами бывшего сыщика поплыли радужные овалы, и он почувствовал, что окончательно теряет сознание.
Милиционеры были уже метрах в тридцати от места драки. Кромешная темнота не позволяла рассмотреть происходящее. Да и внимание ментов было приковано к горящему прямоугольнику окна, в котором бесновался сумасшедший дедушка.
– …когда-то «дубаком» на зоне служил, во время бунта по голове получил, – лениво сообщил один мент другому. – С тех пор как напьется, все норовит из игрушечного автомата…
Милиционер не успел договорить – в ярко освещенном окне клацнул металл затвора, и тишину ночного двора прорезала короткая автоматная очередь. Пули срезали верхушку акации над головами правоохранителей. Следующая очередь полоснула по ментовскому «жигулю», и лобовое стекло водопадом вывалилось в салон. Милиционеры посчитали за лучшее сразу свалиться в лужу. Прикрыв коротко стриженные затылки ладошками, они в ужасе смотрели на силуэт в оконном проеме…
…Произошло то, чего никто не мог ожидать. Ружье не висело в первом акте на сцене. Ружье это, точней – «АКСУ» с двумя запасными магазинами, замаскированное стопкой белья, – лежало в стареньком чемоданчике на антресолях квартиры Ермошиных. Полтора месяца назад Голенков, не желавший хранить дома конкретный срок, собственноручно занес этот чемоданчик Мандавошке; мол, тут трусы-носки, пусть у тебя постоит, если Наташка выгонит, сразу заберу, а долгие проводы – лишние слезы…
И надо же было такому случиться, что бывший вертухай, зашуганный к тому же уголовником-зятем, отыскал этот чемоданчик! Ознакомившись с его содержимым, любознательный дедушка страшно обрадовался. Смазав и почистив оружие, он засосал для храбрости стаканяру и сразу же приступил к «усмирению зэков».
Как бы то ни было, но неожиданно начавшаяся стрельба спасла Эдику жизнь. При первой же автоматной очереди невидимый в полутьме враг, видимо, растерялся… Отпустив удавку, он быстро отполз куда-то в сторону, растворяясь в темноте двора. Перемазанный грязью с головы до ног Эдик бросился к «Опелю». Естественно, никакой Ермошиной в салоне уже не было…
Бывший мент посчитал за лучшее не ждать, чем закончится стрельба. Дав задний ход, он опасливо обогнул двор по внутреннему периметру, чтобы не стать случайной жертвой шальной пули. Уже выезжая под спасительную арку, Эдик заметил на детской площадке знакомый силуэт Мандавошки; стоя у качелей, она поддерживала руками беременный живот и, кажется, подвывала…
