— Чего такое? — из окна соседнего дома выглянули сразу две бабы.
— Фрол-то атамана к себе потребовал и Павла Патрушева.
— Слыхала. Да вот сватья Микитишна говорит, он и Яшке Башурову приказал явиться и этому рестанту Антипке.
— Ну уж этим попаде-от. Яков-то вечно спорит со всеми, да и Антипка то же самое, а кто он нам есть? Пришей кобыле хвост, а ведь пользуется и землей и всем наравне с казаками.
Более любопытные бабы бегали к Емельянихе попросить опары в тесто, но Фрол с Богомягковым заперлись в горнице; о чем они разговаривали там с сельчанами, бабы так и не узнали.
К великой досаде их, Яков с Антипом возвращались от Фрола веселые, словно с именин после хорошей выпивки. А «делегат» Патрушев шел по улице мрачнее осенней тучи, бабы к нему с вопросами:
— Сват Павел, чего это такой морошной?
— Насчет чего вызывал-то?
— Отвяжитесь, — Павел досадливо махнул рукой, но все же остановился, вытер рукавом обильно струившийся с лица пот. — Ну, вызывал меня Фрол насчет новых законов посоветоваться, так это вовсе не вашего бабского ума дело. На сходку посылайте своих казаков к вечеру, от них потом и узнаете, что и чего.
А в это время Яков с Антипом на видных местах — на стенах домов, на столбах и заборах — расклеивали воззвание областного Совета депутатов и военно-революционного штаба, отпечатанное на серой оберточной бумаге. Около них грудились стаями ребятишки, а потом и взрослые, читали, слушали, запоминали, чтобы рассказать другим.
На перекрестке двух улиц у столба с наклеенной на нем листовкой собралась толпа из молодых парней и подростков.
— «Товарищи казаки! — читал парень в сарпинковой рубахе. — Идите, не медля ни минуты, в Первый Аргунский полк. Тот полк, который не выронил и не выронит из своих рук знамя революции до полной победы над врагом. Дружными усилиями разгромим темные силы контрреволюции. Очистим родное Забайкалье от грязной пены семеновской авантюры». Ну, братцы, началась кутерьма, теперь и наш год захватит. — Выпячивая грудь, парень с напускной серьезностью скосил глаза на подростков и продолжал, растягивая слова: — Да-а, хлебнем мурцовки, это уж как пить дать… Война нынче не в пример жестокая, пулеметы, всякие газы, орудия такие, что за пятьдесят верст бьют, так что домой-то из нас навряд ли кто и вернется.
— А может, и не захватит нас? Вить ишо девятнадцатый год не взяли.
— Возьмут. Наш год вместе с девятнадцатым заберут. В станице уже списки заготовили, своими глазами видел.
Такие разговоры и споры вскипали сегодня повсюду на улицах, в избах. Село словно проснулось, загомонило, зашевелилось, как муравейник, развороченный копытом. Одним казалось, что ничего тут не будет серьезного. «Ведь было так же вот в прошлом году, — уверяли они сельчан, — сколько было шуму, разговору про эти революции, а ничего-о, обошлось, как жили, так и до се живем. Так же и теперь: поговорят, да и бросят».
Некоторые соглашались с этим, скептически заявляли:
— Нам все равно, что поп, то и батька. Какая бы власть ни была, нас в управители не поставят. Так что наше дело сторона.
А многие уверяли, что теперь-то уж всерьез пришла революция. Откровенно радовались наступлению новой жизни, надеясь обрести в ней избавление от вечной нужды, зажить сытно, в достатке.
— Дурачье! — корил односельчан, собравшихся у школы, чернобородый, в батарейской фуражке Поликарп Дятлов, один из самых богатых казаков в селе. — Нашли чему радоваться! Да лучше того, как жили, нам и желать нечего. Думаете, новая власть придет, так Манна с неба посыпется, как же, разевай рот шире. А вот как заявится к нам этот псовдед, какой в Чите объявился, так он вам такую слободу пропишет, что волком завоете.
— Ну уж ты и загнул, дядя Поликарп, хотя в кипятке попарил бы сначала.
— Да за что же обижать-то нас? Хоть бы и новой власти.
— За что? А девятьсот пятый год забыл? А-а-а, вот то-то и есть, за это самое и припекут нас, как лисицу в капкане. Вот оттяпают земельку-то и хлеб повыгребут, ведь рабочих-то надо кормить, скота заберут, и живи не тужи.
— Не может этого быть.
— А вот увидите.
А по улицам уже мчались конные посыльные, зазывая людей на сходку.
Глава XV
К вечеру, когда спала полуденная жара, жители поселка Покровского потянулись на сходку. День сегодня предпраздничный, канун петрова дня, с пашен повыехали рано, и пахари, помывшись в бане, а то и махнув на нее рукой, поспешили на сходку.
Народу понабралось к Апостолу столько, что все-то и не вместились в его довольно-таки просторную избу, а поэтому сходку решили проводить в ограде. Люди расселись на завалинке, на крыльце, на телегах, на куче жердей и прямо на земле, густо заполнив ограду.
Наступил вечер. Солнце низко повисло над сопками, длинные, широкие тени от домов и заборов покрыли улицы, дворы, темными полосами легли на гладком плесе Аргуни, где отражались глинобитные фанзы, лавки китайцев. Из улиц доносилось мычание коров, идущих с пастбища, звонко перекликались голоса девок и баб. В воздухе мешались запахи парного молока, уличной пыли, табачного дыма и распаренных березовых веников.
Сходка началась на этот раз по-новому: руководили ею не атаман с писарем, как обычно, а президиум. Избрали туда Фрола Емельяныча, приехавшего с ним Богомягкова и Данилу Орлова. Все трое уселись за столом, который вынесли для них из избы. Богомягков постучал по столу карандашом, объявил, что слово для доклада имеет заместитель командующего фронтом, член областного Совета депутатов, он же член военно-революционного штаба Забайкальской области товарищ Балябин.
Сидевший неподалеку от стола сивобородый дед крякнул, почесал за ухом.
— Эка, паря, нахватал чинов-то, боже милостивый. Почище самого наказного атамана.
Деду, завистливо вздохнув, поддакнул другой старик:
— Жалованья-то он грудит, однако.
— Да уж это само собой… — И, не слушая, о чем начал говорить Фрол, дед, прикрываясь ладонью, зашептал в хрящеватое, заволосатевшее ухо соседа — А ить из нашего брата выбился. На моих глазах вырос, таким сорванцом был, что не приведи господь. В огород ко мне по суседству повадился огурцы воровать, я его подкараулил однова да орясиной по заднице будущего-то генерала. Хи-хи-хи, поди, до се помнит…
— Тиш-ше вы…
А в это время Фрол говорил о том, что уже три месяца тому назад в Чите на областном съезде делегатов от рабочих, крестьян, казаков и красноармейцев стоял вопрос о создании новой власти. Что съезд одобрил политику Коммунистической партии большевиков, одобрил декреты Совета Народных Комиссаров, подписанные товарищем Лениным, и организовал в области советскую власть.
— Все это слышал ваш делегат Патрушев, он голосовал за советскую власть, а вернувшись в свое село, почему-то не сказал об этом ни слова. Более того, он подписался под тем нелепым приговором, направленным против большевиков. Против советской власти. Это что? Простое недомыслие или предательство, тактика врага советской власти? Патрушев объяснил это свое двурушничество темнотой, невежеством, можно этому поверить? Судите сами, ну чего проще, приехавши со съезда, по-своему, по-мужичьи рассказать сельчанам об организации в области новой, советской власти. Для этого и грамоты не нужно.
Фрол смолк, медленно обвел взглядом сидящих перед ним станичников. А они, словно камыш под ветром, зашевелились, задвигались. Кто оглядывался на красного как рак Патрушева, кто, осуждающе качая головой, выговаривал ему с укором:
— Что же это ты, Павел Иванович, сплоховал?
— Такого простого дела и не смикитил?
— Голова садовая…
— И человек вроде неглупый, а видишь, как получилось…
С Павла бисером сыпал пот, он вытирал его верхом фуражки, бормотал, заикаясь:
— Да вить я же… кабы сразу-то… ну ей-богу… — Он хотел что-то сказать в свое оправдание, но, встретившись взглядом с Фролом, осекся на полуслове: тот так ворохнул на «делегата» глазами, что у старика сразу онемел язык, слова застряли в горле.
— На фронте за такие дела, — Фрол, склонившись над столом, продолжал сверлить старика взглядом, — к стенке становили, понимаешь? Но мы с тобой поговорим еще. — Он выпрямился, расправил могучие плечи и заговорил, уже обращаясь ко всему собранию: — А теперь у меня ко всем вам, дорогие посельщики, вопрос: что у вас такое творится? Мне сегодня стыдно было за вас перед товарищем Богомягковым, до чего додумались, умные головы. Большевиков не пускать в станицу. Вы что же, никогда не слыхали про них? Не читали газет? А фронтовики, вы-то чего думали? Забыли, как на фронте, на митингах, за большевиков голосовали? Ведь многие из вас, вернувшись с фронта, и себя к большевикам причисляли.
По собранию зашелестел шумок, смех, послышались голоса:
