Мне кажется, Василий Павлович, мы подходим к главному. Вопрос такой: почему твои замечательные, творческие, боевые идеи не зажгли затонскую молодежь? Почему нет даже признаков энтузиазма, подъема, гордости своим делом, которые так отчетливы на великих стройках нашей страны и которые вообще характерны для наших людей и особенно для молодежи, когда ей доверяют большое и серьезное дело? Знаешь, в чем ответ? В слове «доверяют». Ты не доверился, не зажег людей смыслом преобразования их же земли. И это понятно: для тебя они всего лишь работники, за которыми нужен глаз да глаз. Чего это работника зажигать?! С работником нужна строгость. Дистанция нужна с ним. А чуть не то — в котлован! Естественно, они и ведут себя как работники: под твоим взглядом развивают сверхдеятельность, нет тебя — сидят, ядовито обсуждают твои дела. Так почему же они не чувствуют, что они делают для себя? Да потому что может ли поверить работник, работая на хозяина, что он старается для себя? Не может. На тебя он расходует ум и энергию. Ты для себя, и он для тебя. Вот как обстоят дела в Воскресенском затоне. Ты дерзко, изобретательно реализуешь свою идею, и в этом высоком предприятии люди для тебя средство. Не случайно ты и меняешь их на хромированную сталь и на модный пластик. И не случайно их движение не к тебе, а от тебя. Хотя, помнится, ты полагал, что будет обратное. Что свежие, культурные, образованные люди хлынут в твой обетованный рай. Ты пренебрег основополагающим нашим принципом, который можно выразить словом «вместе». Ничего не может получиться, если ты «над», а не вместе с людьми.
Прочитав эти слова, ты покачаешь головой и усмехнешься: «Так уж получилось!» А я тебя на это спрошу: «Что?.. Постройки? Асфальт? Судно? Эллинг?..» Так диво ли это теперь для нас? Кого это может повергнуть в такой уж радостный трепет?..
Не можешь же ты серьезно думать, что решающее для человека — на новом он или на старом заводе работает. Решающее для него — система отношений, в которую он вплетен. Ибо эта система отношений — его мир, его вселенная. И если эта система построена на принципе пренебрежения им, недостаточного к нему уважения, человек к строящемуся новому ничего, кроме отвращения, не может чувствовать. Я, например, особняку предпочту что-нибудь попроще, если с особняком связана опасность быть посаженным в котлован или быть внезапно выгнанным, или... Да нет, жить в такой атмосфере мне явно не по нутру. А кому, скажи, по нутру?
Да ты и сам, помнится, показывая мне свое хозяйство, вдруг махнул рукой: «Пусто пока все это!» — и заговорил о бывшем нашем районном центре Воскресенске, где жили Прохоровы, учителя, мои, кстати, родственники. О том заговорил, как помнят их, ничем людей вроде бы не примечательных, но интеллигентных, совестливых, твердых, умеющих прямо высказать свое мнение. И ты сказал мне, что завершающая твоя акция будет в том, чтобы одухотворить затон такой вот нравственной завязью. Хоть за тысячу километров отыскать такую семью, привезти и вживить в затон. Но в затоне ведь и сейчас более сотни учителей. Где они, почему не видны?.. Может быть, потому, что для любого микроба, в том числе и для микроба духовности, нужна среда? А в системе «хозяин-работник», ты меня извини, Василий Павлович, ее нет и не может быть. В системе «хозяин-работник» может быть только щегольская исполнительность с одной стороны и хозяйский догляд с другой. И то, и другое в затоне налицо. А со второй стороны, то есть стороны хозяйской, так даже, знаешь ли, перебор.
Все теперь в твоих руках. Дров на зиму выписать, угля, рулон толя, кирпича на печку, — за всем надо к тебе. Несмотря на переутомление, лично благодетельствуешь. Вот он, источник силы и власти, которую ты забрал над людьми! Само существование их в значительной мере зависит от твоего благорасположения. О какой творческой инициативе масс можно тут говорить? Какого рода может быть инициатива, если тебя держат за горло?.. Тут либо демонстрация готовности и усердия. Либо — протест. А где же та полнокровная новая жизнь, ради созидания которой ты и прибыл в Воскресенский затон?
Я вот что хочу спросить, Василий Павлович: не потерял ли ты цель?
А передо мной все стоят картины твоего начала. На кого, затевая свою перестройку, ты мог опереться? На Солодова и своего отца Павла Васильевича Курулина, на самых авторитетных затонских стариков. Им люди доверяли. Они могли увлечь людей. И потому были крайне тебе нужны. И ты мобилизовал все свои ресурсы, чтобы их покорить. Ты обещал плюс к пенсии персональный оклад, ты растравлял их самолюбие, ты готов был стать перед любым из них на колени. И они сдались, стали первыми твоими помощниками.
Старый Курулин привел к тебе на завод стариков. Солодов на девятом десятке лет бился с пяти утра до полуночи: с группой высвобожденных твоим отцом металлистов строил кирпичный завод. Сам знаешь, как он достался, этот заводик. Три раза переделывали печь, сколько мучались с массой, пока не пошел, наконец, полноценный, соответствующий ГОСТу кирпич.
Где же они теперь, наши уважаемые старики?.. Бывший председатель завкома раздает коровам корма, а бывший директор кирпичного завода совершает свой ежедневный утренний моцион теперь уж вокруг поселка, чтобы внутри поселка не встречаться с тобой. Их самостоятельность нужна была тебе до тех пор, пока они не сделали свое дело. А затем они, с их самостоятельностью, стали тебе мешать, Выгнав их, ты первый раз «переступил». И представляю, как сразу стало тебе легко, как стало удобно действовать! Насколько достижимей все стало!.. Как будто вырвался из пут, — такое у тебя было чувство?.. Выгнать двух самых уважаемых людей, из которых один к тому же — твой собственный отец, а другой к тому же — старый революционер, участник гражданской войны и первый председатель затонского ревкома... Я представляю, какой ты преподал затонским урок, какое внушительное сразу же сделал им всем предупреждение!
С этого шага начались твои успехи, и с этого шага началось твое поражение.
Но как ловко стало тебе действовать, когда ты «переступил»!.. Где-то на Сахалине не освоили отпущенные на строительство школы деньги — они твои! Ты уже приготовился к тому, что кто-то прозевает свои деньги. За счет средств на капремонт самодеятельно заложил фундамент школы, зная, что их тебе возместят, что «повисшие» где-то чужие деньги в конце года с облегчением будут отданы тебе, который, еще не имея их, уже их «вложил», овеществил. Все почти законно. Или скажем так: чуть незаконно. Затонские подмигивают: «Наш-то! Подметки рвет на ходу». Как тебе от таких похвал?
Знающие люди тут же быстро мне выкрутят руки: а знает ли автор, что жесткое распределение денег по статьям консервативно, устарело, не дает руководителю развернуться, и потому, если он временно перебросит их из одной статьи в другую, то... Знаю!.. Консервативно — так меняйте на прогрессивное. В данном случае мы видим последствия того, что человек «переступил», обратную сторону блистательных достижений и строительно-озеленительных побед.
И вот ведь что, Василий Павлович! Поражения твои были тем явственнее, чем значительнее были успехи. Ты построил «Мираж», но для этого тебе надо было разорить затон. Ты покончил с пьянством, воровством, нарушениями трудовой дисциплины, но зато возник котлован. Будто железной метлой ты смел туда нарушителей и нарушаешь теперь всяческие законы и нормы один. В жестко подметенном тобою затоне нет теперь тех негативных явлений, которые, как принято говорить, мешают жить. Но я хочу спросить: а что есть? И я тебе сам отвечу: общественный паралич. Люди чувствуют себя незащищенными. И вот в этом ощущении людьми своей беззащитности самая крупная твоя победа и самое крупное твое поражение.
Тебе невероятно легко стало людьми управлять, но им противно стало в такой атмосфере жить. Ты на это скажешь: «Не нарушай! И нечего тебе будет бояться». Но что, скажи мне, нарушил Павел Васильевич Курулин? Единственно — твое единовластие: посмел тебе возражать. Что нарушил Андрей Янович Солодов, построивший тебе кирпичный завод? Единственно — посмел тебя критиковать за то, что ты разбазариваешь изготовляемый его заводом кирпич. Они поплатились из-за своей самостоятельности, и теперь самостоятельные люди обходят тебя стороной. Ты ликвидировал представление о личном достоинстве. Ты внедряешь понимание некоего общего, коллективного достоинства, то есть достоинства твоего.
Ты был бы замечательным директором, окружи ты себя самостоятельными людьми. Окружи ты себя людьми, которые имели бы смелость остановить тебя, возразить, настоять на своем. Но ты окружил себя «своими». А «свой», если взглянуть из будущего, из перспективы, быть может, больший враг, чем «чужой». Именно от «своих» идут беды, до которых «чужие» просто не позволили бы тебе дойти.
Заканчивая, я не могу не сказать о «страдающей» стороне, о людях затона. А где вы, дорогие товарищи, были? Шепотком обсуждали норов директора завода? Утопили для острастки директорский катер?.. Ну, а члены парткома, завкома, депутаты поссовета, народные контролеры — почему же молчали вы?.. Да, знаю, знаю: одни готовились к какой-то отчаянной, не на жизнь, а на смерть борьбе с директором, другие полагали, уж коли привалило такое счастье, появился активный, боевой, радеющий за процветание Воскресенского затона руководитель, — надо терпеть. Докуда терпеть, земляки дорогие? Пока вашего директора не снимут?.. У вас две крайности: либо снять, либо дать полную свободу действий. И то и другое у вас хорошо получается. Но ведь, дорогие мои, народовластие — это не то и не другое, а это, когда «вместе». Это когда вместе и вы и директор. Только из такого соединения может выйти здоровый толк. Только в таком сочетании определяющим становится не «хозяин», не «работник», а прекрасное слово «товарищ». Однако, для того, чтобы так было, нужна смелость не дать себя превратить в «работника», нужна твердость, чтобы коллективно взять в ежовые рукавицы «хозяина», нужны усилия, чтобы сохранить себе — свое достоинство, а затону — самоотверженного директора. Только эти честные, суровые, товарищеские усилия есть тот способ жизни, при котором легко дышать.
