Борис окунулся с головой и размашисто поплыл на глубину. Плыл он долго, и заплыл далеко, и не заметил, как почти бесшумно приблизился к нему катер. Ни сам катер, ни люди, сидевшие на нём, не были ему знакомы. Двое дюжих парней подали руки, и один сказал:
— Сюда идёт стая акул, быстрее на катер.
Борис повиновался и здесь увидел, что весь экипаж катера, — а он состоял из шести молодых парней, — загадочно смотрит на него и чему–то улыбается. Один из парней, — постарше товарищей и, по всему видно, у них начальник, — на чистом русском языке, и, как показалось Борису, с дружеским участием сказал:
— Прошу прощения, мы не хотели нарушать ваш отдых, но вынуждены предложить вам услуги нашего катера. Будем знакомы: я — Кирилл Блинчик, следователь по особо важным делам. Мне поручено провести с вами работу.
— Работу? Что это значит «провести работу?»
— Ну, а на этот вопрос простого ответа нет. Для начала вам надо одеться. Пройдёмте со мной в гостевой салон, и там я вас экипирую.
Катер набирал скорость, и Простаков чувствовал, как его пронимает прохладный утренний ветер. Но с места не двинулся.
— Нельзя ли поконкретнее: кто вы такие и что вам от меня нужно?
— О себе я уже сказал, а мои товарищи — физики из секретной лаборатории. Им нужна ваша консультация.
— Но вам не кажется, что приём, которым вы меня заманили на катер, не отличается ни тактом, ни деликатностью.
— Может быть, это и так, но наш военный гений не придумал ничего другого.
— Однако же бедная у вас фантазия. Представляю, каких высот вы достигли в своей лаборатории. И вряд ли я чем–нибудь смогу вас обогатить. Ваши товарищи физики, а я биолог. Однако подробности всех наших отношений будем обсуждать потом, а сейчас я хотел бы позвонить жене. Иначе с ней будет плохо, и я уже не смогу вам дать никаких консультаций. Следователь достал из ящика аппарат и сказал:
— Вначале запишем, что вы ей должны сказать, а потом передадим на берег. Говорите только то, что я вам напишу.
— Я хотел бы сказать свои слова, а не ваши.
— Наши с вами отношения дискуссий не предполагают. Вот текст, который я напишу на бумаге, а вы его наговорите на кассету, а уж кассету мы передадим на берег.
Простаков понял, что возражать бесполезно, он снова, как и тогда, на Дону, попал в капкан и вынужден будет принять предложенные ему правила новой игры. Постарался унять закипавшее в груди волнение и проговорил спокойным беспечным голосом: «Милая, родная. Меня подобрали на катере наши друзья, и мы поехали кататься окрест острова. Искать меня не надо, я не в опасности. Не беспокойся, пожалуйста. Через час–два я тебе позвоню». С Драганой связались по телефону, и она услышала голос Бориса. Следователь принёс из каюты спортивную одежду и предложил пленнику.
Катер, взяв курс на материк, набрал максимальную скорость; Борис понял, что ловушка захлопнулась, и теперь ему оставалось тщательно и до мельчайших деталей спланировать свои действия в новом плену. Одно для него было ясно уже теперь: операция по его похищению проводилась на новом, куда более совершенном уровне. От него теперь потребуется глубоко продуманная изощрённая тактика поведения. И он уже сейчас приступил к её осуществлению. Спросил у Блинчика:
— Кто будет мой хозяин?
— Лаборатория, но она глубоко засекречена, и назвать её я не могу.
— Мне нужно знать хозяина, на которого я должен работать. В противном случае я и слова дельного вам не скажу.
— Этот разговор мы продолжим на материке. И там вы увидите своего шефа. К сожалению, он нездоров и с вами будут общаться его представители. Привыкайте к моему обществу. Чаще всего вам придётся иметь дело со мной. А я человек легкий, весёлый, и мы скоро найдем с вами общий язык. А кроме того, там, на материке, вас встретит ваш доктор Ной Исаакович.
— Ной Исаакович?
— Да, Ной Исаакович. Мы знаем, что вы с ним большие друзья, он для вас вроде отца родного, и потому заблаговременно доставили его туда на материк. Но теперь я покажу вам каюту, и вы можете в ней отдохнуть.
Блинчик провёл Бориса в каюту под носовой палубой и, дружески кивнув и будто бы даже улыбнувшись, вышел.
Каюта была просторной; справа от двери — узенький диван и над ним круглое оконце — иллюминатор, слева — принайтованный столик на тонких металлических ножках, и над столом тоже иллюминатор. Борис прошёл к дивану и лёг. Смотрел в потолок, ничего не видел на нём, да на нём ничего и не было, смотрел то в одно оконце, то в другое — тоже ничего не видел, хотя на спокойном лоне океана то там, то здесь возникали белые барашки и на их гребешках вспыхивали лучи солнца, били в глаза, метались светлыми пятнами на стенах и на потолке.
Борис лежал почти в бессознательном состоянии, близком к полной потере чувств. Вяло текли мысли, и ни к чему они не приводили. В отличие от первого пленения, он на этот раз хорошо понимал, что с ним произошло, но совсем не представлял, чем это кончится и как он выберется из ловушки. Камнем лежала под сердцем мысль о Драгане. С потерей её он терял и весь мир. Одна только мысль чётко и зримо рисовалась в сознании: как он будет жить без неё? И сможет ли жить без неё? Сможет ли дышать, ходить, осязать окружающий мир?
И, как это часто бывает с человеком в минуты крайнего нервного напряжения, он уснул, и спал долго, и проснулся от прикосновения чьей–то руки. Открыл глаза. Над ним склонился его врач — неизменный и вездесущий Ной Исаакович. Доктор был встревожен:
— Вы что–нибудь ели? Вы что–нибудь пили?
— Нет, я пил и ел только вчера.
— Они, эти ребята…
— Нет, у них я ничего не ел и не пил.
— Ну, хорошо, хорошо. Тогда хорошо. А я вижу вы спите, и долго, и хорошо спите, — так уже думал, что вам дали таблетки. Или капли. Да, могли дать. Я их не знаю, вы тоже. А вы знаете, почему я здесь?.. Я тоже купался. И тоже подошёл катер, и меня подняли на борт, — так, будто я щенок и меня нужно вынуть из воды. И — повезли. Кто повёз, куда повёз и зачем повёз?.. Я это узнал только сейчас, когда меня привели в каюту, где и я тоже лежал, и я увидел вас. Я сразу всё понял, и мне не надо уже ничего объяснять. Я им нужен только потому, что им нужны вы. Они видели, как вы лечите людей на острове, и теперь захотели тоже лечить. Иван Иванович мне говорил: эти русские были дураками и всегда ими останутся. Они берут за лечение десять тысяч долларов. К ним привезли бесноватого, они пульнут в него какими–то лучами, и он замолкает. И становится нормальным человеком. И за это дай им десять тысяч. Да если бы я в одну минуту заставил бесноватого замолчать, я бы взял с него сто тысяч. У тебя нет сто тысяч? Ну, тогда кричи. И я уверен: его отец или мать эти ста тысяч найдут. Вот так говорил Иван Иванович. Он говорил мне. Но если вы заметили, Иван Иванович уезжал с острова и где–то пропадал по три–четыре дня. Где пропадал? Я теперь знаю: здесь пропадал, у своего хозяина.
