Из башни по коридору прошли на третий этаж и здесь, в левой стороне дворца, или замка, — он больше походил на замок, — находились помещения, в которых жил Кирилл и его прислуга. Зашли в комнату с диваном, камином и большим круглым столом посредине, и Кирилл сказал Ною:
— Вы, доктор, будете жить здесь, а мы пойдём в комнаты, где поселим господина Простакова. Увидимся завтра утром.
Пришли в первую комнату. Здесь были диван, письменный стол, стулья и кресла.
— Ваша гостиная, — сказал Кирилл. — А ещё будут спальня и ванная. Мы живём просторно, но мира и покоя в нашем доме нет. И сейчас я буду рассказывать вам о своей жизни. Только прежде хотел бы знать: что это вы сделали с тремя неграми, как вам удалось превратить их в бессловесных ягнят? Я много слышал о ваших чудодейственных аппаратах, но то аппараты. Говорят, они дороги, громоздки и непросты в управлении, а здесь без всяких аппаратов… Гипнозом, что ли?.. А как кончится действие гипноза, они снова придут в себя? Так, что ли? Вы мне говорите правду, я должен знать. В противном случае не смогу планировать свои дальнейшие действия. Раз уж взялся вам помогать, так буду идти до конца.
— Я верю вам — вы смело ринулись на мою защиту. Спасибо за готовность помогать мне. Что же до негров, вы можете не беспокоиться: они ещё долго будут находиться в состоянии покорности и дружелюбия, — год, два, а то и больше. Может быть, такими останутся навсегда. Я не волшебник, но заметил: общение со мной некоторых людей, особенно тех, кто замышляет против меня зло, умиротворяет, смягчает их нрав и превращает в моих доброжелателей. Уж так устроила меня природа. Я, как и вы, русский, а мы, русские, как, может быть, вы слышали, имеем мировую душу, мы православные, а это значит, угодные Богу.
У окна стояли два кресла, и они сели на них. Простаков продолжал:
— У нас в России ныне обострились национальные противоречия. Соплеменники вашего братца открыто возвестили миру: евреи взяли власть в России, и это для русских явилось большой неожиданностью. Им не понравилось такое за- явление. И Горбачева, и Ельцина, и всех прочих других кремлёвских начальников мы принимали за русских, — лица–то у них русские, и фамилии наши, славянские, а тут вдруг слышим: власть захватили евреи. Ну, а теперь скажите мне: вас–то такой афронт обрадовал?
Кирилл не отвечал. Он попросил разрешения открыть окно, и они теперь могли наблюдать игру света, падавшего на гребни волн, из окон дворца, слушать извечный и несмолкающий шум моря.
Замок был построен на выступе скалы, вдававшейся в океан, и здесь у окна Борису казалось, что они сидят в каюте корабля, плывущего к черте горизонта, горевшего в лучах недавно скатившегося с неба солнца.
Борис не заметил на лице собеседника и малейших следов неудовольствия, в глазах его светились сила молодой жизни и уверенность в правоте своего дела, в разумности всего происходящего, и не осталось следа от только что пережитых ими волнений; он был спокоен, и, видимо, ничто его не тревожило.
Продолжая смотреть в окно, он тихо проговорил:
— Как бы то ни было, а метаморфоза с неграми меня озадачила. Я вас понимаю: вы меня не знаете и потому не хотите посвящать в свои секреты, но я всё увидел своими глазами: вы обладаете силой таинственной, а вот что это за сила, я понять не могу. Одно мне ясно: не зря вас выкрали с берегов Дона и доставили на Русский остров. И мой братец не напрасно включился в тайную игру. Он как бы перекупил вас у своих конкурентов. Но скажите мне хоть самую малость, как это в одно мгновение вы парализовали этих получеловеков–полузверей? Они составляют ударный отряд охраны Ефима и всегда готовы выполнить любое его задание. Я представляю физиономию братца, когда явятся эти гориллы и разведут руками: ничего не сделали, ничего не смогли.
Тут вдруг Кирилл оживился, вскинул на Бориса свои синие доверчивые глаза:
— А что, если и его… так же! А?..
— Кого?
— Братца моего, Ефимушку? Вот был бы фокус!..
Борис задумался. Он бы не хотел, чтобы Кирилл шёл так далеко в своих догадках. Блинчик хоть и защищал его с пистолетом в руках, но и все–таки, он — Блинчик, из тех же, кто, как он выразился, «перекупил» его и приволок в логово «русского» олигарха. Как он поведёт себя дальше? Что у него в голове? — Борис не знает.
И он заговорил уклончиво:
— Я и сам не понимаю, почему это вдруг так сникли гвардейцы вашего брата. Может быть, ваш пистолет на них так подействовал или вы им знак какой подали? Мне судить трудно. Но, к сожалению, такого волшебства, которое вы мне приписываете, у меня нет. Но то верно, что я ищу средство подавлять людскую злобу. Такие средства в природе есть, но Господь не откроет их человеку, пока не убедится в нашей способности разумно ими распоряжаться.
— Вы верите в Бога?
— Я биолог и пока ещё только заглянул в мир мельчайших молекул, но уже понял: там, внутри атома, таятся такие силы, которые не могли зародиться сами по себе, они — плод Творца, которого нам не дано знать, но который есть и в него мы должны верить. Люди, отрицающие Бога, демонстрируют свою слабость и невежество. Слабость потому, что они боятся признать такую грандиозность, как Творец вселенной, а невежество у них идёт от скудости знаний. Из этих понятий я бы вывел формулу: чем больше человек знает, тем настойчивее он стремится узнать ещё больше. И, наконец, приходит к выводу, который сформулировал Иван Петрович Павлов: если бы у вас было две жизни, то и тогда бы вам не хватило времени, чтобы до конца раскрыть интересующий вас предмет. А я, ученик Павлова, возьму на себя смелость эту мысль продолжить: до конца раскрыть тайну даже самого малого явления природы никому не дано: эта тайна у Бога, и только Он один знает, какую меру могущества стоит доверить человеку.
— Я начинаю вас бояться.
— Наоборот: вы доказали готовность меня защищать, и я отвечу вам тем же. Отныне можете считать, что в моём лице вы имеете надёжного друга. Русские люди умеют быть врагами, но ещё больше они умеют быть друзьями.
— Спасибо вам. А теперь пройдёмте сюда. Здесь мой кабинет, и мы можем спокойно беседовать. А кроме того, я оставлю вас тут на ночь, и на всё время, пока вы будете находиться в замке. Там есть дверь, которая ведёт в мои комнаты. Вы будете у меня под надёжной защитой.
Душу Простакова терзало нетерпение, ему хотелось поскорее увидеть человека, по воле которого его, как рыбу, выловили из воды и доставили в этот таинственный замок, но он, как человек волевой, умеющий держать в узде свои чувства и страсти, медлил со своими вопросами. Пуще всего его терзала мука, и она была почти непереносимой: он хотел бы облегчить страдания своей молодой жены, а она, — и он был в этом уверен, — на этот раз страдала больше, чем в те дни, когда оба они мысленно устремились друг к другу, мучились от терзаний любви, и оба не знали, как им разрешить свои томления.
