Гуарди Гуеджи прикрыл на минуту глаза, а потом продолжил:
— Вот так, с небес, вино попало на землю афганцев, чтобы с его помощью они поняли, что такое радость.
Урос помолчал несколько секунд, обдумывая его слова.
— Предшественник мира, я знаю, что твои слова всегда несут в себе правду, но в те времена пророк еще не рассеял тьму светом книги книг, и не запретил все то, чего люди должны были избегать.
Гуарди Гуеджи ответил ему так, как он это любил делать, новым вопросом:
— Слышал ли ты, отважный чавандоз, о повелителе Бабуре?
— О шейхе Бабуре, победителе? — воскликнул Урос, — Афганце, которого в Индии называли Великим Моголом?
Древний рассказчик согласно кивнул, а затем произнес:
— Как ты полагаешь, был ли этот повелитель последователем истинной веры?
— Кто может сомневаться в этом? — ответил Урос, — Разве не он заставил индусов перейти в ислам?
— Это верно, — согласился Гуарди Гуеджи, — И думаешь ли ты, что тот, кто именем Аллаха, взял в руки меч пророка, мог нарушать запреты священной книги?
— Конечно, я не могу утверждать такое, — согласился Урос.
— Так как же тогда могло быть, — продолжал древний старик медленно, но твердо, — что во время правления шейха Бабура в Афганистане делали так много вина, что не было такого кувшина, в который бы его не наливали хоть раз?
— Значит, это происходило в нарушение запретов правоверного Бабура или же без его ведома.
— Здесь ты ошибаешься, — возразил Гуарди Гуеджи, — Он ездил сам от деревни к деревне в провинциях, где делали самое лучшее вино, и в сопровождении своих министров, поэтов и вельмож, пробовал первым сок юного винограда. Говорят так же, что однажды он заметил на поле прекрасный тюльпан и вылив вино из своего драгоценного кубка, пил вино из этого цветка.
— Этого не может быть… — пробормотал Урос.
— И знаешь ли ты, — продолжал Гуарди Гуеджи, — что Бабур шейх приказал на холме, с которого виден Кабул, построить большой бассейн? Этот бассейн, который, кстати, до сих пор существует, он приказывал до самых краев наполнять самым лучшим вином, когда принимал важных гостей, и все они — и он сам и его гости, — с удовольствием черпали вино из этого бассейна и пили его.
— Предшественник мира, — возмутился Урос, — если бы все это говорил не ты, если бы не из твоих уст слышал я такие слова…
— Пусть отсохнет у меня язык, — в свою очередь воскликнул Гуарди Гуеджи, — если хоть одно слово из того, что я говорю, лживо!
Урос вновь облокотился о каменную стену гробницы и, задумавшись, стал наблюдать за игрой пламени костра.
— Была ли книга книг во времена великого шейха такой же, как и сейчас? — спросил он наконец.
— Слово в слово, — ответил Гуарди Гуеджи.
— Значит, настолько изменилось толкование ее строк? Кто же из них, мудрецы прошлого или нашего времени, искажают истину?
— Правы и те и эти, — ответил старик.
Урос повернулся к нему и всмотрелся в лицо Предшественника мира. Бесконечное умиротворение было в его чертах.
— Получается, что я сам в праве выбирать, какому из толкований следовать? Выбирать так, как подсказывает мое сердце и совесть?
— В жизни нет другого способа. Только этот, для любых событий и вещей — наклонившись над огнем сказал Гуарди Гуеджи.
Урос улыбнулся.
— Именно к этому ты и вел, не так ли? Для этого и была вся твоя история?
Старый собиратель историй ничего на это не ответил. Урос откинулся назад, отбросил одеяла в сторону:
— Боль оставила меня. Мне кажется, будто я парю в воздухе и все для меня ясно и просто.
Гуарди Гуеджи вновь скатал из коричневой массы небольшой шарик и дал его Уросу. Когда он проглотил и этот, то его охватило чувство, будто его кровь превратилась в теплые волны, вещи внезапно изменили свое лицо, из грубой материи одеял получился шелк и бархат, а мысли Уроса стали такими ясными, как никогда прежде.
— Как это возможно, что моя жизнь никогда для меня ничего не значила, если я не мог одержать победы над всем и вся? — словно размышляя вслух произнес он, и вспомнил то чувство счастья, что испытал в заброшенном караван-сарае, среди бедных людей и ободранных животных. — И этот всадник, что все хлещет плеткой своего коня, лишь бы быть первым, — продолжал он, — лишь бы он один был впереди всех… Несчастный дурак…
— Есть одна старинная поговорка, — сказал ему Гуарди Гуеджи, — Если счастье на твоей стороне, то к чему тебе торопиться? А если нет, так разве ты его догонишь?
Урос рассмеялся вновь и понял, как сильно он устал сам и как вымотан.
— Пусть боги охраняют твой сон, — услышал он в полудреме голос Гуарди Гуеджи.
— Почему «боги»? — пробормотал он, засыпая, — Ведь есть только один…
— Когда человек отправляется в далекое путешествие, и проходит через многие страны и времена, то ему бывает очень трудно в это поверить. — прошептал Предшественник мира.
Урос заснул. А старый рассказчик подкинул несколько сухих веток в огонь, чтобы пламя взметнулось повыше.
На рассвете нового дня залаяли собаки.
Урос все спал возле тлеющих углей костра и только Гуарди Гуеджи проснулся, разбуженный громким лаем. Он поднялся, подкинул в огонь хворосту и снова прислонился к каменной стене гробницы.
Лай приближался. Урос тоже слышал его, путешествуя сквозь картины своих снов и фантазий. И все же это был мирный, спокойный сон. Он был свободен. Ничто не могло его испугать, и когда в его сон ворвались образы огромных, адских собак, которые бросились на него, разинув свои квадратные пасти, — то они не возбудили в нем ни беспокойства, ни страха. И стая злых бестий промчалась мимо, не причинив ему ни малейшего вреда.
Серех отстранилась от Мокки, потихоньку убрав его руку со своей груди, и поднялась.
— Ты куда? — пробормотал Мокки охрипшим после сна голосом.
Открыв глаза, он понял, что уже утро и солнце светит в прорези палатки.
«Солнце высоко в небе, а я еще сплю, — пронеслось в голове у саиса, — Как это могло случиться?»
Тут он вспомнил прошедшую ночь и, протянув руку, нежно провел по волосам Серех.
— Подожди! — резко отстранилась маленькая кочевница, — Слышишь?
Она поднялась с постели, на которой так недолго спала, и повернулась в сторону доносящегося до них лая.
— Собаки? — спросил Мокки, — Те же, вчерашние?
— Те, что были вчера, уже далеко отсюда.
Мокки почесал свою бритую голову:
— Верно… Вчерашние собаки, наверное, уже привели свое стадо в Бамьян.
— А эти собаки? — почему-то заволновалась Серех, — Ты разве не понимаешь, почему они так воют?
