— Это упростило бы дело, — придушенным голосом ответил Коффин.
— Другими словами, — сказал Де Смет, — вы лучше нас самих знаете, чего мы хотим. Именно от такой самонадеянности мы и стремились убежать, покидая Землю. Никто не имеет права скрывать информацию, касающуюся общественных интересов.
Низкий голос с призвуком смеха произнес через накидку:
— А вы еще обвиняете адмирала Коффина в том, что он якобы молится!
Глаза уроженца Новой Англии обратились к ней. Хотя взгляд Коффина не мог проникнуть через бесформенную накидку и маску, которая скрывала выведенную из состояния сна женщину, Коффин узнал ее: они встречались на Земле при подготовке к этой экспедиции. Женщину звали Тереза Дилени. Услышать сейчас ее голос было все равно что вспомнить бабье лето на поросшей лесом горной вершине сто лет назад.
Его губы непроизвольно сложились в подобие улыбки.
— Спасибо, — сказал он. — А вы, мистер Де Смет, конечно, знаете, чего хотят спящие колонисты? Разве у вас есть право решать за них? А мы ведь не можем разбудить их, даже взрослых, чтобы проголосовать. Нам всем просто не хватит места. Кроме того, регенераторы не смогут выработать сразу такое количество кислорода. Вот почему мне казалось, что лучше всего было бы никому ничего не говорить, до тех пор, пока мы не прилетим на Растум. Тогда желающие могли бы, я думаю, вернуться обратно вместе с флотилией, — предложил он.
— Мы могли бы будить их по нескольку человек за один раз, давать им проголосовать и вновь усыплять, — предложила Тереза Дилени.
— Это заняло бы недели, — сказал Коффин. — К тому же вам, как никому другому, должно быть известно, что метаболизм нелегко остановить, но очень просто возбудить.
— Если бы вы могли видеть мое лицо, — ответила она, слегка усмехнувшись, — я бы изобразила на нем «Аминь». Мне так надоело возиться с инертным человеческим телом… М-да… Хорошо еще, что пришлось иметь дело только с женщинами и девушками. Потому что если б надо было делать массаж и уколы мужчинам, я дала бы обет целомудрия.
Коффин покраснел, тут же прокляв свое смущение, и понадеялся, что она не заметила этого на телеэкране. Зато он увидел, как ухмыльнулся Киви. Проклятый Киви!
Молодая колонистка прошлась еще по поводу того, как он должен вести себя, чтобы уберечься от гомосексуальных тенденций.
Коффин отчаянно старался найти подходящее слово для своего ответа. У этих людей совершенно отсутствовало чувство стыда. Здесь, в великой ночи Господа, они осмеливаются говорить такие вещи, которые должны были бы вызвать сверкание молний, а ему приходится сидеть и слушать.
Киви наконец великодушно вмешался:
— Как бы там ни было, ваше предложение относительно нескольких человек зараз не имеет смысла. За те недели, что нам для этого потребуются, критический период пройдет.
— А что это за период? — послышался женский голос.
— Разве вы не знаете? — спросил удивленный Коффин.
— Будем считать, что этот период уже наступил, — перебила его Тереза. Вновь, как бывало, Коффин почувствовал восхищение перед ее решительностью. Она прорывалась сквозь всякую чепуху с поспешностью мужчины и с практичностью женщины. — Исходя из этого, Джун, если мы в течение двух месяцев не повернем назад, нам будет лучше лететь на Растум. Итак, голосование исключено. Мы могли бы разбудить несколько человек, но и тех, что уже приведены в сознание, вполне достаточно для статистического анализа.
Коффин кивнул. На корабле Терезы пять женщин несли очередную годовую вахту, наблюдая за состоянием 295 человек, жизненные процессы которых были временно приостановлены. За все время путешествия только 120 человек не будут подвергаться повторной стимуляции, чтобы отстоять вахту. Эти сто двадцать человек — дети. Таким же было соотношение и на девяти других кораблях, на борту которых имелись колонисты. Общее число членов экипажей достигало 1620, из которых по очереди дежурило одновременно 45 человек. Поэтому не так уж важно, будет ли жребий брошен двумя процентами или четырьмя-пятью.
— Давайте еще раз вспомним, что это было за послание, — сказал Коффин. — Декрет об образовании, который противостоял вашему, конституционалистическому образу жизни, отменен. На Земле теперь вы были бы не в худшем положении, чем прежде, но и не в лучшем, хотя в послании содержится намек на дальнейшие уступки в будущем. Вас приглашают вернуться. Это все. Других сообщений не поступало. На мой взгляд, этих данных явно недостаточно для того, чтобы на их основании принять такое рискованное решение.
— Продолжать полет — решение гораздо более рискованное, — возразил Де Смет. Он наклонился вперед, и его грузная фигура заполнила весь экран. Голос звучал жестко и сурово. — Мы люди знающие, материально хорошо обеспеченные. Я даже могу взять на себя смелость заявить, что Земля нуждается в нас, особенно в тех, кто имеет технические специальности. Согласно вашему же собственному утверждению, Растум — это мрачная и страшная планета. Многим из нас суждено там погибнуть. Почему же нам не вернуться домой, раз есть такая возможность?
— Домой, — прошептал кто-то.
Это слово, робко влившееся в тишину, заполнило ее до краев и расплескалось повсюду. Коффин сидел, прислушиваясь к голосу своего корабля, и даже в шуме механизмов ему скоро стала слышаться частая пульсация: домой, домой, домой…
А у него дома не было. Отцовскую церквушку снесли и поставили на ее месте восточный храм; леса, где прежде пылал октябрь, вырубили, чтобы на их месте вытянулось еще одно щупальце города; гавань обнесли забором, собираясь строить там планктонную ферму. Ему остались только холодная надежда неба да еще корабль.
Молодой мужчина сказал, словно обращаясь к самому себе:
— У меня там осталась девушка.
— А у меня была своя собственная подводная лодка, — отозвался другой. — Я, бывало, опускался на глубину в окрестностях Большого Барьерного Рифа и, принимая воздушные пузыри за жемчужины, частенько гонялся за ними, или же просто болтался на поверхности. Вы не можете себе представить, какой голубой может быть вода. А на Растуме, говорят, спускаться вниз с горных плато нельзя.
— Но в нашем распоряжении была бы целая планета, — возразила Тереза Дилени.
Какой-то человек с благородной внешностью ученого ответил на это:
— Дорогая моя, может быть, как раз в этом-то вся и беда. Три тысячи человек, включая детей, в совершенной изоляции от всего остального человечества. Можем ли мы надеяться, что нам удастся создать цивилизацию? Или хотя бы поддерживать ту, что есть?
— Вся беда, папаша, — съязвил офицер рядом с ним, — состоит для тебя в том, что на Растуме нет средневековых манускриптов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
