То есть день 29 июля 1941 года Жуков описывает в своих мемуарах недостоверно. А что касается Киева, то как раз 29 июля Жуков датирует свое предложение Сталину сдать Киев.
Но реально-то острота вопроса возникла почти на месяц позднее!
В ответ на июльское предложение Жукова сдать Киев Сталин — по Жукову — вспылил, сказал, что это «чепуха». И теперь — по Жукову — вспылил уже Жуков, якобы сказал, что если-де «начальник Генерального штаба способен только чепуху молоть, тогда ему здесь делать нечего», и попросил отставки и направления на фронт…
Может, так оно и было, но вот документы свидетельствуют об ином, достоверен лишь факт замены
Жукова Шапошниковым 30 июля 1941 года. Последний не появлялся в кабинете Сталина с 22 июня 1941 года, но начиная с 30 июля был там 31 июля, 2, 3, 4, 5 августа и т. д.
МОЖНО последовательно разобрать всю историю войны, обнаруживая, что Сталин действовал в ней совсем не так ошибочно, как это представляют, и даже действовал чаще наоборот — безошибочно.
Сталин был не просто формально Верховным главнокомандующим — и царь Николай им считался… Сталин был компетентным и адекватным верховным вождем России во время самой тяжелой и масштабной ее войны.
Да, факт наличия сталинской полководческой школы позднее ставил под сомнение даже один из неплохих представителей этой школы — маршал Соколовский, Но когда и где он высказался так? А в хрущевские времена — в 1962 году, в коллективной и нормативной монографии «Военная стратегия», вышедшей под редакцией Соколовского.
Увы, не один Соколовский оказался недостойным имени, памяти и гения своего Верховного… Однако сталинская школа полководческого искусства — несомненный факт общей и военной мировой истории!
Причем суть этой школы даже не в разработке тех или иных методов стратегических операций и т. д., а в том принципе, который Сталин, как творческий марксист, внедрил и в военное дело: «Военная наука — не догма, а руководство к действию, а военная стратегия — творческое, постоянно развивающееся учение»…
Вершиной военного искусства и планирования
Сталина, причем планирования не только фронтовых операций, но и системного комплекса тылового, народно-хозяйственного обеспечения этих операций, стали некогда знаменитые, а нынче забытые, замолчанные десять сталинских ударов.
«Десять сталинских ударов» — это непрерывная серия нередко параллельных стратегических наступательных операций одного лишь 1944 года… В свое время была издана книга, которая так прямо и называлась, и хотя это строго документальный труд, он читается как величественная поэма!
Сталин лично написал или внимательно отредактировал многие из приказов Ставки Верховного главнокомандования, и прежде всего таких, которые обобщали фронтовой опыт и на этом основании определяли боевые принципы руководства войсками и организации боевых действий разных видов и родов войск.
Особенно велик, как я понимаю, личный вклад Сталина в разработку идеи и принципов артиллерийского наступления — «фирменного» «ноу-хау» Красной Армии во Второй мировой войне.
Все это можно показать, но я ведь пишу книгу не о войне, а о Сталине, а война в жизни Сталина, хотя и стала высшим испытанием, не была основным событием.
Основными были Большой Ферганский канал, горящие глаза детишек в Артеке, Магнитка, Турксиб, Днепрогэс, фильм «Чапаев», объятия Чкалова, совхоз «Гигант», первый советский (он же и первый русский!) подшипник, московское метро и московские «высотки», а в целом — ставшая одной сплошной стройкой страна…
НЕЛЬЗЯ понять крупную историческую личность, не обладая чувством историзма, во-первых, и хорошим знанием его времени, во-вторых.
Под чувством историзма я понимаю умение и способность посмотреть на события глазами современника той эпохи, которую историк описывает и анализирует. Юная девушка XXI века, восхищенно наблюдающая за натуралистическим процессом казни, безусловно должна быть отнесена к натурам развращенным и бездушным.
А юная девушка XVI, скажем, века, увлеченная повешением или четвертованием на Гревской площади Парижа?..
Для нее-то это было всего лишь вполне привычным зрелищем, и присутствие на нем не лишало ее нормального восприятия других явлений жизни тогдашнего общества.
Или — лишение человеческого существа жизни… Это — тяжелейшее испытание для любого нормального человека.
Но вот дважды Герой Советского Союза, командир партизанского соединения и секретарь подпольного обкома Федоров-Черниговский приводит в своей книге «Подпольный обком действует» удивительный диалог, обнаруженный им в дневнике погибшего командира роты агронома Громенко.
Эти строки стоят того, чтобы читатель познакомился с ними:
«Февраль 1. Был разговор с командиром второй роты Балабаем (директор сельской школы, историк. — С.К.) Мы с ним дружим. Стоящий человек. Не погасила в нем война ничего человеческого. У него кинжал есть длиной побольше полуметра. Я видел, как этим кинжалом Александр Петрович протыкал фашистов насквозь, бил, как свиней. Спрашиваю: «Как ты считаешь, Александр Петрович, портит тебя война, ожесточает характер? Ведь раньше ты никогда не убивал людей». Улыбается. Улыбка у него добрая. Ответил так: «Я человека и сейчас не могу убить. Ты понимаешь?» Я попросил объяснить. Он подумал и прибавил: «Предположим, я окажусь в большой нужде. Бандитом и убийцей все равно не смогу стать. Или поссорюсь с товарищем, я ведь не кинусь на него с ножом, женщину из ревности тоже не убью, ребенка не обижу». Я продолжаю спрашивать: «В таком случае какое влияние оказала на тебя война, переменился у тебя характер?» — «Что за вопрос, конечно…» Разговор не кончили, его вызвали. Я потом думал сам, что в нас переменилось…»
Убивающий человек, не способный стать убийцей! Парадокс? В том-то и дело, что — нет. Напротив, это — высшая логика человечности и высший тип гуманизма — деятельный гуманизм.
Это ведь и есть то, что можно понять или оказавшись на месте Громенко и его товарищей — месте оскорбленных за свою Родину и свой народ народных мстителей, или…
Или — верно представив себя на их месте!
Сталин и Громенко не только жили в одно и то же историческое время. Они были — каждый на своем уровне и месте — творцами, создателями эпохи! Они не только чувствовали, но и действовали одинаково — каждый на своем месте.
Эта эпоха была названа именем Сталина, но создавалась она Сталиным вместе с Громенко и миллионами других сознательных строителей нового общества, воспитанных Сталиным…
Потому они и шли в бой не только за Родину, но и за Сталина]
Историк, не обладающий способностью понять все это профессионально, более чем регистратором фактов стать не может.
Показательный пример…
Ленинградский историк Алла Кириллина в 2001 году выпустила книгу «Неизвестный Киров» — честное исследование о Кирове, настолько же великолепное по фактам, насколько слабое по концепции, по проникновению в проблемы и дух эпохи Сталина и Кирова.
В разделе «Сталин и Киров» Кириллина сообщает, в частности, о выступлении Кирова на пленуме Ленинградского обкома ВКП (б) 17 декабря 1929 года, Пленум проходил накануне 50-летия Сталина, но, как подчеркивает Кириллина, он был плановым, а не собранным по поводу сталинского юбилея.
На пленуме обсуждались вопросы коллективизации сельского хозяйства, но Киров произнес там и речь о Сталине, где были и такие слова: «Если кто-нибудь, прямолинейно и твердо, действительно по-ленински, невзирая ни на что, отстаивал и отстаивает принципы ленинизма в нашей партии, так это именно товарищ Сталин… Надо сказать, что с того времени, когда Сталин занял руководящую роль в ЦК, вся работа нашей партийной организации безусловно окрепла… Пусть партия и впредь под этим испытанным, твердым, надежным руководством идет и дальше от победы к победе…»
По поводу этих слов Кириллина (как ей, очевидно, представляется, иронично и язвительно, а на самом деле — близоруко) замечает, что, мол, эта речь Кирова мало чем отличается от тостов и приветствий застойного времени, в дни юбилеев «дорогого Леонида Ильича Брежнева» или «дорогого Никиты Сергеевича Хрущева»…
Вот это я и называю отсутствием у историка чувства историзма!
Алла Кириллина как человек, как личность формировалась в пресловутые «застойные времена», в «эпоху» неискренних, казенных речей «вождей» и все более неискренних общественных чувств, И свое ощущение своей «эпохи» — «эпохи» в кавычках — Алла Кириллина некритически и антиисторично переносит на свою оценку совершенно иной эпохи — великой эпохи Сталина и Кирова.
