Вашингтона, находившегося на Манхэттене, подняли с постели известием о том, что генерал Грант на Гуанской дороге. «Ага, я всё-таки был прав! Они движутся вдоль берега, под прикрытием кораблей, — значит, идут сюда». Он снова лег спать и проснулся уже на рассвете, когда к Ист-Ривер шли пять военных кораблей. Если бы они достигли цели, это была бы катастрофа: американская армия оказалась бы разрезанной пополам, а Бруклинские высоты подверглись бы нападению с тыла. По счастью, ветер изменил направление, и корабли вернулись в гавань.
Около девяти утра Вашингтон и Джозеф Рид уже примчались в Бруклин. Генерал приказал еще нескольким полкам перейти на Лонг-Айленд. Носясь верхом перед своими войсками, Вашингтон призывал их выказать себя настоящими солдатами, ведь на кону стоит то, за что можно отдать свою жизнь, и прибавлял: «Если увижу, что кто-то показал спину, сразу пристрелю. У меня два заряженных пистолета. Но я никого не прошу заходить дальше, чем я. Я буду сражаться, пока у меня будет хоть одна рука и одна нога».
Ровно в девять часов грохнули две тяжелые пушки: это был сигнал гессенцам и Гранту идти на штурм. Армия Хоу двинулась черед Бедфорд к Бруклину.
Будучи главнокомандующим, Вашингтон уже не мог сам вести своих людей в атаку; он следил за битвой с Бруклинских высот, сидя на лошади и глядя в подзорную трубу, так что его хорошо было видно.
Три с половиной тысячи солдат генерала Салливана пытались помешать британцам продвинуться за Гуанские высоты. Американцы могли только стрелять — штыков у их мушкетов не было. Вдруг загремели барабаны, и прямо на них, в лоб, полезли немецкие наемники; их было очень много, и они упорно и быстро продвигались вперед. Оставив на пути гессенцев заградотряд, Салливан решил отвести основные силы — и обнаружил, что сзади его обошли британцы, открывшие ураганный огонь. Американцы тоже начали стрелять, причем довольно метко. С обеих сторон никто не мог понять, что происходит; воцарилось всеобщее смятение, люди пытались бежать, не зная куда. Положение было отчаянным, единственный выход — отступить; применяя тактику «выстрелил — беги», Салливан повел своих людей к бруклинским позициям.
Тем временем из леса выскочили немецкие егеря в зеленых мундирах и гренадеры в синих; американцы успели выстрелить не больше двух раз. Некоторые отбивались мушкетами, как дубинами, другие просили пощады. Озверевшие гессенцы не щадили никого; тех, кто сдавался в плен, прикалывали штыками к деревьям, словно бабочек булавками. Даже англичане, долго ждавшие случая отомстить за Банкер-Хилл, были шокированы таким поведением немцев и шотландцев. Уцелевших пленников превратили во вьючный скот и впрягли в пушки.
Весь левый фланг американцев был смят. Тысячи людей бежали, сотни попадали в плен. Стоя посреди кукурузного поля, держа в обеих руках по пистолету, Салливан отстреливался до последнего, а потом надвигавшиеся с двух сторон шеренги врагов сомкнулись и его взяли в плен.
К десяти часам британцы были в двух милях от Бруклина. Сотни американцев бежали туда с поля боя, большинство в крови, совершенно изнемогшие. Офицеров не хватало. Вашингтон не мог ничего поделать, оставалось только смотреть.
Стерлингу было приказано отражать атаки неприятеля, и он четыре часа держался, устроив «сражение в английском стиле». Делавэрцы стояли под ядрами не кланяясь, с развевающимися знаменами. Противник не атаковал — наверное, боялся. Но в одиннадцать часов Грант нанес удар в центр, а тысячи гессенцев вышли из леса слева. Когда Стерлинг, наконец, решил отступить, было уже поздно: с тыла подходили британцы, дивизия Корнуоллиса преградила путь на Бруклин. Отступать можно было только к Гуанской бухте, через болото и ручей, который во время прилива разливался на 80 ярдов, а вода уже прибывала.
Велев своим людям уходить через болото, Стерлинг с 250 мэрилендцами, впервые участвовавшими в бою, атаковал Корнуоллиса, прикрывая отступление, а может быть, надеясь прорваться. Это был самый ожесточенный бой за весь день. Мэрилендцы отступали под смертельным огнем, потом смыкали ряды и снова шли в атаку — пять раз. Сам Стерлинг сражался как лев. «Господи! — восклицал Вашингтон, глядя на это побоище и ломая руки. — Каких храбрецов я вынужден сегодня потерять!» Наконец Стерлинг велел им рассыпаться и попытаться добежать до Бруклина. Их подвиг оказался напрасным: многие из тех, кого они так мужественно прикрывали, увязли в болоте; не умевшие плавать беспомощно трепыхались в ручье под мушкетным огнем или возвращались с поднятыми руками; только нескольким офицерам удалось переплыть на ту сторону, держась за шеи лошадей. Не желая сдаваться англичанам, лорд Стерлинг ринулся прямо в огонь к полку гессенцев и сдался генералу фон Хайстеру.
К полудню англичане были в виду Бруклина и горели желанием атаковать, однако Хоу приказал остановиться. Пушки смолкли. Сидя за стенами фортов, защитники Бруклина напряженно ожидали штурма, но время шло, а ничего не происходило. До самого вечера слышны были только крики раненых, лежавших на поле боя среди непогребенных тел. В лагерь американцев постепенно приходили бойцы, избежавшие плена, — поодиночке или по трое-четверо, по большей части серьезно раненные. На следующее утро пришли десять мэрилендцев — все, кто уцелел.
Вашингтон со своей армией был в критическом положении: противник их переиграл и задавил числом; они оказались заперты в Бруклине, прижаты к Ист-Ривер, которую можно было использовать для отступления только при благоприятном ветре. Переменится ветер — и в реку войдут британские корабли, перекрыв все пути назад. Бруклин обернулся ловушкой.
Однако рано утром 28 августа Вашингтон вызвал из Нью-Йорка дополнительные части, словно не понимал опасности. Около 1200 солдат из Массачусетса переправились через реку и промаршировали к Бруклину при всём параде. Возможно, именно это и требовалось Вашингтону: при виде молодцеватых пенсильванцев понурые лица разгромленных патриотов просветлели — этих ребят голыми руками не возьмешь! Свежими частями командовал красавец Томас Миффлин, ставший в 32 года бригадным генералом. Он немедленно вызвался съездить на рекогносцировку и доложить обстановку.
Погода резко переменилась; небо потемнело, похолодало на десять градусов. Весь день под проливным дождем на дальних укреплениях шла перестрелка с противником; залпы пушек сливались с завываниями ветра.
Плотный холодный дождь лил со свинцового неба весь следующий день. Развести огонь, чтобы обогреться и приготовить еду, было невозможно. Голодным, продрогшим, промокшим до костей солдатам было негде укрыться; они засыпали прямо стоя под дождем или сидя в грязи. В окопах вода порой доходила им до груди; оружие и боеприпасы намокли.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
