он.
— Мне этого не говорили.
— А ты пыталась узнать?
— Нет. Одри сказала, что собирается вернуться во Францию.
— Когда ты прыснула мне в глаза перцовым баллончиком и сбила дубинкой, Одри и Этьен ехали прочь из Лондона. Они добрались до Северной Окружной, когда в их машину врезался фургон и толкнул на встречную полосу… — Голос Доминика прервался.
— Мне очень жаль, — тихо произнесла Бекка. На этот раз она успела собраться, когда увидела, как он заносит ногу, чтобы ударить ее. Услышала, как треснуло ребро, лишив ее возможности дышать.
— Мне не нужны твои извинения, — рявкнул Доминик.
— Пожалуйста, прекратите, ради детей, — услышала Бекка молящий голос Хелен — теперь, когда скотч оказался сорван с ее губ, этот голос звучал отчетливее.
Бекка беспомощно смотрела, как Доминик, ни на секунду не задумавшись, метнулся к Хелен и занес дубинку правой рукой. Затем вздрогнул, переложил оружие в другую руку и ударил женщину по затылку. Ее глаза закатились, веки резко сомкнулись. Доминик повернулся, чтобы взглянуть на испуганных детей. Эван по-прежнему смотрел в стену и всхлипывал, а Мэйси вслепую поползла к бабушке, наполовину скрывшись между диванными подушками и уткнувшись лицом в спину Хелен.
Бекка была в таком ужасе, что даже не сделала попытки сесть прямо. Она не могла помешать ему избивать ее мать и, самое главное, не могла помешать ему сделать то же самое с детьми.
— Пожалуйста, не трогайте их, — выговорила Бекка, хватая воздух ртом. — Я вас умоляю.
Доминик повернулся к ней лицом, и губы его растянулись в улыбке.
— И что ты сделаешь, если я не послушаюсь? — И преступник, и пленница знали ответ: абсолютно ничего. — Какая же ты жалкая, детектив, — сейчас, когда у тебя нет ни формы, ни поддержки напарника!
— Я делала свою работу.
— А я делаю свою.
— Это не твоя работа — причинять зло детям.
— И не твоя тоже, но ты убила моего сына.
— То, что случилось с Одри и Этьеном, — не моя вина. Не я была за рулем той машины, которая в них врезалась.
— Тебе и не нужно было там быть. Усаживая его в машину, ты не пристегнула кресло как следует. Следствие показало, что, когда машина перевернулась, кресло отстегнулось и улетело в заднюю часть салона, оказавшись под багажом Одри. Этьен задохнулся. Если б ты не помешала мне быть с ними, всего этого не случилось бы. Ты забрала у меня все, что у меня было. Все случившееся — твоя вина.
Заявления Доминика сбили Бекку с толку. Она попыталась вспомнить, что было три года назад. В двухдверной машине Одри было темно, и Бекка, нащупав ремень безопасности переднего пассажирского сиденья, защелкнула его. Доминик, похоже, был уверен в том, что говорит правду, но как она могла поверить хоть одному слову, слетающему с его языка?
«Думай, Бекка, думай», — сказала себе сержант. Она знала, как пристегивать детское автокресло настолько хорошо, что могла бы проделать это с закрытыми глазами: тысячи раз пристегивала так кресло Мэйси в машине матери, прежде чем сделать то же самое для Этьена. Уж конечно, она не могла ошибиться. Бекка обшаривала свою память и уже начала сомневаться в себе, когда вдруг неожиданно вспомнила, что было дальше.
— Это не моя вина, — возразила она, широко раскрыв глаза. — Когда я пошла закрыть дверь квартиры, Одри расстегнула ремень, чтобы снять с Этьена кардиган. Красный такой, с пухлой вязкой. Она сказала мне, что ему будет в нем слишком жарко.
— Лжешь, — ответил Доминик, мотая головой. — Ты скажешь что угодно, лишь бы спасти себя, даже если это означает взвалить вину на женщину, которая не может себя защитить.
— Честное слово, я не лгу, — взмолилась Бекка. — Она так спешила убраться подальше от тебя, что, должно быть, забыла пристегнуть его снова.
Доминик зааплодировал.
— Хорошая попытка, детектив, хорошая попытка. Но я тебе не верю. Одри была хорошей матерью, идеальной матерью. Она ни за что не подвергла бы нашего ребенка риску.
— Она сделала это по ошибке, в спешке, пока ты не успел добраться до нее снова.
— Можешь повторять это сколько угодно, но я никогда тебе не поверю.
Бекка умолкла — у нее не было способа доказать, что это правда. Ее план показать Доминику, что она тоже человек, провалился. Теперь единственный способ обезопасить Хелен и детей — втянуть Доминика в дальнейшую дискуссию. Пусть лучше злится, потому что, если он получит больше удовольствия от ее мучений, чем от убийства, она может купить им всем немного драгоценного времени.
— А какую ответственность ты несешь за их смерть? — спросила она.
— Что за дурацкий вопрос? Никакой. Я любил их.
— Нет, ты был ими одержим. Одержимость и любовь — две совершенно разные вещи. Ты просто домашний тиран, который не смог добиться своего и запугал эту бедную женщину настолько, что она решила бежать.
Доминик взял дубинку и несколько раз с силой ударил Бекку по плечу. Она закричала, когда дубинка врезалась в ее мышцы. Бекка все еще лежала на боку, из глаз ее катились слезы, и она тщетно пыталась не смотреть на струйку крови, вытекающую из открытой раны на затылке матери.
— Зачем же ты убил остальных? — спросила она. — Если это я во всем виновата, то какое отношение к этому имеют другие?
— Они довершили то, что ты начала.
— Тогда почему было не убить меня первой?
— Если б я начал с убийства полицейского, это привлекло бы слишком много внимания, и против меня сразу же бросили бы все силы. Поэтому я начал медленно, с двух иммигрантов, на которых всем плевать, потом двинулся дальше: к парамедику, пожарному и медсестре. Общество, похоже, воспринимает убийство полицейского офицера серьезнее, чем любого другого работника экстренных служб, однако вы спасаете меньше жизней, чем остальные. Когда ты умрешь, моя работа будет завершена. А знать, что ты была на каждом из мест преступлений и непосредственно видела, на что я способен, еще слаще, потому что так ты сильнее боишься того, что случится дальше.
Бекка подумала, что он прав, однако не собиралась доставлять ему удовольствия и
