твоя сентиментальность проявляется?
— Стремлюсь закрыть моральные долги. В последнее время часто думаю, вспоминаю, что и кому обещал. Тебе вот вернул долг — пришёл под иву.
— Но это же хорошее дело. Не понимаю, при чём тут старость?
— Да пошутил я насчёт старости. Просто появилось чувство, будто жизнь остановилась и никакого будущего нет, только прошлое. Раньше было как у всех — на эмоциях кому-то что-то пообещал и благополучно забыл. А в последнее время я специально стараюсь вспомнить что-то такое. Не знаю даже, зачем мне это нужно.
— Ты сказал, остался один долг, — произнёс Володя, приблизившись к нему. — Какой? Перед кем?
— Не знаю. Перед бабкой, наверное. Скорее всего, перед ней. Она уже давным-давно умерла, плюнуть бы на всё это, но не получается.
Юра попытался налить себе ещё рома, но Володя остановил его:
— Притормози-ка.
Юра послушался, отставил бутылку, но тут же достал из ящика стола пепельницу и сигареты.
— Ты куришь? — удивился Володя.
— Не, просто балуюсь, — улыбнулся Юра, но под строгим взглядом Володи улыбка тут же погасла, и он принялся оправдываться: — Я курю, только когда выпью. Я знаю, что это вредно и так далее, давай не будем об этом.
И закурил. Струйка дыма поползла по воздуху, и комнату тут же наполнил отвратительный запах. Володя поморщился — он опьянел достаточно, чтобы от дыма стало подташнивать. А ещё он видел, что с Юрой что-то не так, и поэтому не стал ворчать.
«Что с ним и почему?» — спросил сам себя Володя, прекрасно понимая, что не сможет ответить на этот вопрос. Он слишком мало знал о Юре, он только думал, что знал его.
Алкоголь вкупе с Юриной меланхолией повлияли и на его настроение: Володю потянуло на лирику. Он посмотрел на Юру, который молча курил, уставившись в окно, оглядел его кабинет, задумался. Казалось бы, вот он, Юра — стоял прямо перед ним. Казалось бы, Володя знал, кто он такой, знал его страсть, даже знал его подростком, но знает ли он, например, каким Юра был ребёнком? Нет. Так ли много могли рассказать о Юре окружающие его вещи? Да, они говорили об интересах, о нуждах, но ведь человек состоит не из интересов и нужд — они лишь огранка, а его суть соткана из прошлого. Из того, каким Юра был юношей, ребёнком, сыном, внуком. Каким был и каким остаётся.
— Расскажи мне о бабушке, — тихо попросил Володя.
— Да ну, — Юра отмахнулся, потушил сигарету и направился к двери. — Это скука смертная. Ты впервые в жизни приехал ко мне в Германию, а я буду рассказывать про бабку.
— Юр, расскажи, мне правда интересно, — попросил Володя и, подчёркивая своё желание выслушать, сел на диван.
Юра замялся на пороге, задумчиво осмотрел пустой стакан и, будто решившись, вернулся к Володе. Сел рядом.
— Она была очень строгая, очень волевая. Вообще-то, из-за неё я и начал заниматься музыкой. — Юра остановился на несколько секунд и, кивнув на фотографию деда на стене, продолжил: — Её муж, мой дед, был пианистом, а бабка считала, что у меня его руки. Так что в моей памяти она — это либо музыка, либо дед. Думаю, я не любил её — она держала меня в ежовых рукавицах. Иногда, вместо того чтобы отпустить гулять, она сажала меня за пианино и заставляла заниматься.
Эти слова удивили. Он был уверен, что Юра искренне любил музыку с самого детства, а по мнению Володи, невозможно связать жизнь с чем-то насильно навязанным.
Он покачал головой и спросил:
— А как родители относились к тому, что она давит на тебя?
— Родители сутками торчали на работе, возвращались усталые, зато я их радовал музыкой. Со временем я полюбил пианино, но в раннем детстве… — Юра невесело хмыкнул. Он ненадолго задумался, будто вспоминая, и подытожил: — А бабку я иногда даже боялся. Бывало, что она кричала по ночам — снились кошмары. Однажды я спросил её, что ей снится. Она ответила — поле, заснеженное поле. Я позже выяснил, что оно находилось в польской деревне, куда бабка бежала из Германии. Вскоре деревню оккупировали немцы, и бабке приходилось постоянно прятаться там, в погребе, с матерью на руках. Их покрывали местные жители. А дед, скорее всего, тогда был в Германии, они собирались встретиться, но не получилось.
— Так и не встретились? — спросил Володя, подливая Юре рома.
— Нет, — Юра покачал головой и пригубил из стакана. — Она всю жизнь его искала, но так и не нашла. В итоге поиски привели её в Дахау — концлагерь…
— Ясно, — протянул Володя. — В принципе с этого места можно и не продолжать.
— Не факт. Дед мог выбраться оттуда живым. Бабка выяснила, что он попал туда в тридцать девятом, можно сказать, до холокоста. Вернее, не так: холокост шёл уже тогда, но массово убивать начали позже. А до сорокового года многих евреев выпускали из концлагерей при условии выезда из Германии. Поэтому надежда, что он выбрался оттуда, оставалась. Но что с ним случилось на самом деле — неизвестно до сих пор.
— Понятно. Значит, это и есть твой моральный долг? — Володя тоже отпил рома и придвинулся поближе к Юре.
— Да. — Юра кивнул и усмехнулся: — А самое смешное, что я никому ничего не обещал, но совесть грызёт. Ведь я — последний его потомок, больше никого не осталось.
— Еврейские семьи обычно большие… — неуверенно начал Володя.
Но Юра его перебил:
— Дальние родственники его имени толком не помнят.
— В таком случае ты прав, это действительно твоя задача, надо узнать. Ты сам-то его искал? Я понимаю, что бабушка уже обращалась, но когда это было. Архивы постоянно пополняются. Может, теперь информация найдётся?
— Да, может быть, — вяло пробормотал Юра.
— Тогда тебе надо… — начал Володя.
— Я знаю, — снова перебил его Юра и добавил без энтузиазма, вертя в руках пустую бутылку: — Но я не хочу туда ехать.
— Это далеко?
— Двадцать километров от Мюнхена.
— То есть это Германия? Я-то думал, что надо на поезде двое суток… — Володя нахмурился. —
