— Колдуньи опоили его сонным зельем, — сказал Катай. — Вон он, привязан к седлу.
Колдуньи разъехались в стороны, освобождая эмиру путь. Джагатай остановил коня около пленного мага и удивлённо покачал головой. Худой, рыжий юнец. Неужели это он вызывал на поле боя клубы огня, спалившие сотни поднятых и одну из Хозяек? Это он одолел неуязвимого лича? Это он уничтожил могучую пустынную нежить? Невероятно!
— Ты! — эмир ткнул кончиком хлыста в сторону ближайшей колдуньи. — Сними с него заклятье. Я желаю поговорить с этим человеком.
— Светлейший эмир, это слишком опасно, — возразила колдунья. — Ситгарец может превратить всё вокруг в огненный ад.
— Вы разве неспособны остановить его? — с насмешкой спросил Джагатай. — Я всегда знал, что колдуньи бесполезны. Что ж, я велю воинам направить на него стрелы. Дёрнется — умрёт. Снимай заклятье!
Колдуньи прекрасно знали, как ненавидит их эмир, и предпочли не связываться с ним, когда находятся в меньшинстве. Поэтому старшая из женщин молча сняла с пояса бутылочку с каким-то зельем и сунула в рот пленному. Некоторое время ничего не происходило, затем пленник закашлялся и открыл глаза.
— А теперь пошли вон отсюда! — приказал эмир. — Я желаю поговорить с этим человеком наедине.
Окинув Джагатая ненавидящими взглядами, колдуньи и шаманы отъехали на пару десятков шагов. Эмир остался один около вражеского мага, а его воины натянули луки, готовясь выпустить в пленника стрелы при любом подозрительном движении.
Дилль открыл глаза и тут же зажмурился от режущего солнечного света. Затылок болит, словно по нему дали хорошей дубиной. Осторожно открыв один глаз, он понял, что сидит на лошади. И связан. Итак, он снова пленник.
Около себя Дилль увидел всадника. Одет, как и все пустынники, в просторную светлую одежду. Разве что пояс богато украшен золотой вязью и на голове золотой обруч. Эмир, наверное. Вождь тех парней, что окружили Дилля и натянули луки. Ого! Да их тут не меньше пары сотен! Дилль понял так, что едва он шевельнётся, как тут же превратится в ежа. На всякий случай он решил даже дышать потихоньку.
— Ты ситгарец? — вопрос был задан на ситгарском, хотя и с хивашским акцентом.
— Да, — Дилль не видел смысла запираться.
— Ты маг?
— Да.
— Если ты попробуешь колдовать, тотчас умрёшь.
— И не подумаю, — заверил собеседника Дилль.
Даже не будь он в обессилен после удара по башке, магичить под прицелом сотни луков — чистое самоубийство. А поскольку клятые пустынники владеют луками очень хорошо — могут птице на лету глаз пробить, то шансов выжить — ноль целых ноль десятых.
— Люблю понимающих людей, — усмехнулся эмир. — Ты вправду был бездушным? Как ты освободился?
— Был. Вернулся обратно из небытия и убил шамана.
— И других тоже можешь возвращать?
— Нет. Только сам.
Эмир задумчиво бил себя кончиком хлыста по колену.
— Ты убил пустынную деву?
— Да.
— Ты убил Хозяйку Квай?
— Наверное, — Дилль пожал связанными плечами. — Мне некогда было разбираться, хозяйка передо мной или служанка.
Эмир усмехнулся.
— Шутить любишь? Знаешь, что с тобой сделают колдуньи за то, что ты убил одну из них?
— Вообще-то убил я их больше, чем одну, — равнодушно ответил Дилль. — Догадываюсь, что ничего хорошего.
Эмир уставился на Дилля своими чёрными, как ночь, глазами, довольно долго молчал, затем тихо сказал:
— Будешь служить мне, я не отдам тебя на растерзание колдуньям.
В душе Дилля зашевелилась надежда на спасение. Ему предлагают покровительство в обмен… На что?
— Что я должен буду делать?
— Ты не ответил.
Теперь долго молчал Дилль.
— Если то, что ты мне предложишь, не будет связано с бесчестьем, я согласен.
— Бесчестьем? — удивился эмир. — Разве шаманы знают, что такое честь?
— Я не шаман, а маг Ситгарской Академии, — задрал Дилль подбородок. — Боевой маг, посвящённый королём Ситгара в рыцари. И я — воин клана Григот. Поэтому мне не всё равно, что ты мне предложишь. Если собираешься моими руками совершать подлые дела, то лучше сразу оставь меня на расправу своим колдуньям.
— О как! — во взгляде эмира что-то промелькнуло. — Воин, говоришь? Значит, вместо подлых дел ты готов идти на пытки?
Откровенно говоря, Дилль совсем был не готов. Но, поведя таким образом разговор, отступать было нельзя. Он мрачно кивнул, понимая, что отказывается от возможного помилования.
Эмир усмехнулся и крикнул колдуньям:
— Он ваш. Забирайте его.
И отъехал. К Диллю приблизились женщины, одна из которых сунула ему в рот небольшую бутылочку.
— Пей.
Дилль попытался выплюнуть горлышко бутылки, но другая колдунья сплела какое-то заклятье, и на него навалилась неимоверная слабость. Он почувствовал терпкий вкус колдовского снадобья и провалился в крепкий сон.
* * *
Мастер Фиррис смотрел, как Мейс лечит пострадавшего веирца. Адепт водил руками над раздавленной грудью вампирского воина, лицо его блестело от бисеринок пота, а дыхание было тяжёлым и прерывистым, словно он пробежал много лиг без остановки. Но жесты мага оставались твёрдыми, и раненый постепенно перестал стонать. Что происходило с воином мастер Фиррис мог только догадываться, но ясно было одно — с каждой минутой он чувствовал себя всё лучше и лучше.
Наконец Мейс устало опустил руки и сел рядом с раненым. Стоящие поодаль воины бросились поднимать мага.
— Не надо, я сам, — невнятно пробормотал Мейс. — Займитесь товарищем. Пусть лекари дадут ему укрепляющий кости настой. И никаких тренировок ближайшие две недели. Потом можно начинать с небольших нагрузок.
Веирцы принялись горячо благодарить ситгарца. Мастер Фиррис удивлённо подумал, как быстро переменилось у них мнение — ещё недавно они вообще не замечали Мейса, а теперь носятся с ним, как с величайшей ценностью. В принципе, мастер Фиррис понимал их — он и сам прошёл через подобное. В его случае презрение к человеку и не воину сменилось уважением, когда Дилль доказал, что у него — душа воина. А вот в случае с Мейсом он до сих пор колебался.
Он несколько раз проэкзаменовал адепта в бою на мечах и нашёл, что тот вполне сносно для человека мирной профессии владеет оружием. Это был плюс.
Мейс был искусным врачевателем — Илонна уверяла, что никто другой не может сделать того, что умеет Мейс. Фиррис и сам видел результаты его умения — Илонна на глазах оживала после целительных сеансов, а несколько раненых воинов, которых веирцы приносили на приём к Мейсу, быстро выздоравливали. Мастер Фиррис никогда не видел ничего подобного. Такое искусство тоже было плюсом.
Ко всему прочему Мейс был атлетом и красавцем. Мастер Фиррис это тоже признавал. С длинными белокурыми волосами, породистым лицом, прекрасно сложенный, с широкими плечами, узкой талией и рельефными мышцами, Мейс, должно быть, поразил не одно женское сердце. Тем значительнее были слова, услышанные мастером Фиррисом, которые Мейс говорил Илонне. Что она — единственная, которая ему нужна. И что на других женщин он даже не посмотрит, если Илонна снизойдёт к его мечтам о ней.
Мейс состоял из одних плюсов. Мастер Фиррис уже почти смирился с тем, что его дочь выберет в мужья этого белокурого красавчика. Она — молодая вдова, и не ему запрещать ей выбирать нового мужа. Единственное, что неприятно резало душу Фирриса — это как быстро Илонна забыла Дилля.
И ещё один вопрос волновал его — брачные поединки. Традицию никто не отменял. Илонна — воин. Значит, Мейс обязан выйти на брачные поединки, чтобы доказать своё право на женитьбу. Но он не сумеет выжить, не говоря уже о победе — мастер Фиррис после очередной тренировки снова убедился в этом. Будь у Мейса огненный посох, он мог бы поступить, как Дилль. Но у него нет такого оружия. И, тем не менее, Илонна по-прежнему льнёт к Мейсу и поддерживает его разговоры о женитьбе. Мастер Фиррис видел, какими глазами она смотрит на врачевателя, и начал подозревать, что дочь хочет попросту сбежать и, тем самым, спасти своего будущего мужа от брачных поединков. А это значило, что на голову мастера Фирриса и весь род Готвадов падёт бесчестье.
