– Чем я должна буду помочь?
– Показаниями.
‑ Полагаете, мне понадобится защита?
– Обязательно. Когда вы перестанете быть им нужны, вас сактируют. Как отработанный материал.
Ольга Павловна взяла с подоконника сигареты и нервно закурила.
– Убьют? – прищурилась она на Максима.
– От вас избавятся, – сказал Максим. – Слишком большие деньги на кону.
Ольга Павловна вдруг отбросила сигарету и заплакала. Максим подвинул к ней стакан с недопитым коктейлем. Она выпила, стуча зубами о стекло, и успокоилась.
– Какие вы все гады, – сказала она Максиму. – Ладно, спрашивайте. Нет, дайте сперва я спрошу. Можно?
– Спрашивайте.
– Это серьёзный вопрос.
– Хорошо.
– Вы думаете, вы сможете что-нибудь сделать с этой… этими…
– Этой бандой?
– Да. Вы думаете, вы сможете их остановить, посадить, отобрать у них то, что они уже украли… А?..
– В этой стране – нет, не сможем. Поскольку здесь они и есть государство. Но им необходимо выбираться за пределы своего государства. Чтобы распихивать деньги по банкам. Там-то мы сможем с ними сделать всё что нужно.
‑ Посадите в тюрьму? Трёхзвездного генерала Генерального штаба?..
‑ Нет, в тюрьму не посадим. Потому что сделка не состоится. Мы её предотвратим с вашей помощью. Согласитесь, никому не нужно чтобы какие-нибудь террористы или наркобароны купили подводную лодку с полным вооружением. Ну что, работаем?
‑ Куда же деваться слабой одинокой женщине в этом жестоком мире… Работаем.
‑ Что с этими бумагами?
‑ Я их сегодня должна отдать Клесмету. Он вечером опять полетит в Маньяну.
‑ Тогда вперед!
Глава 40. Persona, как говорится, non grata
Солнце дипломатической карьеры полковника Бурлака закатилось ровно во вторник утром, когда в дверь его квартиры позвонили и чиновник МИД Маньяны вручил ему официальное предписание убраться из страны Маньяны к чёртовой матери в двадцать четыре часа за деятельность, несовместимую со статусом дипломатического представителя дружественной страны.
В углу плотной бумаги, на которой был отпечатан бланк, дурацкий орёл, сидя на кривом кактусе, в припадке идиотизма разрывал на части охреневшую змею. Кто под кем разумелся в этой аллегории, сказать было трудно. То ли резидент российской разведки был змея, а орёл олицетворял бравую маньянскую контрразведку. Но надо ли говорить, что штатные бурлаковские соглядатаи Давидо и Пруденсио, то есть та часть маньянской контрразведки, с которой наиболее близко соприкасался Бурлак, никак не походили на орлов. То ли орлом на кактусе сидел всё-таки Бурлак, а змея являла собой традиционные маньянские ценности, как то: демократию, незыблемость границ, последовательно развивающуюся экономику, национализацию недр и пр. Нельзя исключить и тот вариант, что бригадир русских шпионов был подлежащим искоренению зловредным кактусом, об который славный маньянский орёл, уконтрапупивший ядовитую змею зловредного нортеамерикановского империализма, исколол всю свою героическую задницу.
Бурлак вернулся на кухню, где на столе подле плиты дожидался его только что смешанный коктейль из водки с тоником и разбитым туда яйцом, который он в последнее время привык употреблять вместо завтрака. Первым делом он вылил невостребованный напиток в раковину, сполоснул стакан и по открытой линии позвонил в посольство.
Кто-то из молодых посольских шустряков обескуражил Бурлака известием о том, что посла вызвали в МИД, и когда ждать его превосходительство обратно – неизвестно. После этого Владимир Николаевич вылил в раковину всё, что оставалось в бутылке.
Чтобы не соблазняться.
Он тщательно побрился и надел лучший из имевшихся у него костюмов. Сдобрил гелем кудлатую башку, чтобы не так торчали густые волосы. Кокетливо расправил в нагрудном кармане туго накрахмаленный белый носовой платок. Известно, как военнослужащий обязан при ядерном взрыве держать автомат: в вытянутых руках, чтобы расплавленный металл не капал на казённые сапоги.
Одутловатый консьерж сидел за своей конторкой с каменным лицом, делая вид, что в упор не замечает никакого Бурлака, что по-русски называется “кривить морду”. Патриот, ядрёна мать. На выезде с автостоянки “опель” российского резидента поджидали сразу три машины с маньянскими наружниками. Ну да, все двадцать четыре часа его теперь будут вести плотно, до самого самолета, входы-выходы из посольства перекроют, оторваться на дороге не дадут. Не исключено, что и в “опель” что-нибудь неприметное и неприятное засунули, сучары…
Значит, что? Значит, прощай, страна Маньяна?
Даже в самом лучшем варианте, даже если пропустят его через конвейер, измудохав до полусмерти, выколотив из него всё, что только можно, а то даже обойдясь без всяких конвейеров и ничего из него не вымудохивая, а наплевав на него и растерев, оставив его наедине с нищенской пензией, то есть той самой мерзкой зелёной слизистой старухой, пропахшей нафталином, которая, спеленав его, как младенца, примотает тело его неподвижное к салазкам и потащит куда-то вниз сквозь чёрный вонючий тоннель, в конце которого никакого даже намёка не будет на свет… – даже тогда ему не вернуться сюда, потому что где родная держава не подсуетится, там неродная держава на дыбы встанет и ни за что не пустит его назад, ибо персона нон-грата – она и в Африке персона нон-грата, и в Латинской Америке персона нон-грата, и у негра в афедроне персона нон-грата, и в…
Словом, везде.
Ну нет, нет ему пути домой. Что бы там ему в вину не вменили. Даже если бы и вовсе ничего не вменили – нету ему пути домой.
На чём же он прокололся? На чём его подловили, ядрёна вошь? Бурлак выехал со стоянки, и вся кавалькада автомобилей устремилась вслед за ним. Не хуже Всенародно избранного, понимашь, усмехнулся Бурлак. Хотя смешного в создавшейся ситуации, надо признать, не было ни хрена.
Или Сашка Ноговицын наврал, что донос сучонка существовал на белом свете в единственном экземпляре? Донос этот он, как обещал, Бурлаку передал сразу по окончании их так называемой “инспекции”. Опять же в старое время Бурлак эту цедулю заставил бы сучонка сожрать без воды и хлеба, но теперь – нельзя, теперь у нас – гуманность и демократия – особенно в отношении рукастых-волосастых, ‑ и Владимир Николаевич, порвав бумагу на кусочки, спустил её в командирский унитаз.
Паркуя машину на посольской стоянке, он увидел, как в ворота въезжает лимузин посла. Ну, значит, сейчас всё и разъяснится. Бурлак прямым ходом направился в приёмную. В полутёмном холле столкнулся с громилой из смежного ведомства, как его, Серебряков, что ли?.. Тот посмотрел на военного атташе с хитринкой, не поздоровался – уже знает, сволочь. Не ихняя ли, кстати, работа? Не Петров ли змей ручонку приложил?..
Более чем вероятно.
Бурлак вошёл в приемную. Секретут даже не приподнялся из-за своих телефонов при виде военного атташе. И этот уже всё знает, подонок. Один Бурлак ни хера не знает!.. Тихо, тихо, сказал себе Владимир Николаевич. Не время нервничать. Не время.
Вошёл посол. Хмуро прищурившись на Бурлака, кивком пригласил его в кабинет.
Мурло, подумал Бурлак. В былые времена на цирлах бегал вокруг резидента ГРУ, на доклад записывался, а теперь – большой стал, ебиёмать, начальник. Ну совсем большой.
От попыток посла разыграть истерику Бурлаку опять сделалось смешно, но виду он не подал. Посол даже пытался брызнуть в пространство какой-нибудь слюной, но от перенапряжения у него во рту пересохло, и брызги из оскаленной в меру пасти не вылетели.
– Я… у меня нет слов! – пыхтел посол, исходя ржавыми пятнами. – Вы всех нас опозорили, запятнали честь державы…
– Чем? – спокойно спросил Бурлак.
– Он ещё спрашивает!.. – подавился посол. – Да вы сами не догадываетесь, что ли, что произошло?..
– Нет, – сказал Бурлак и честно пожал плечами.
– Вы допустили непростительную небрежность в работе! – прошипел посол.
– Какую?
– Вам объяснят! С этой минуты вы под домашним арестом! Здание посольства не покидать вплоть до эвакуации! Я немедленно связываюсь с Центром и жду указаний по поводу вас. Как только получу их, вы будете извещены! Это приказ. Можете идти.
Бурлак развернулся и вышел из кабинета. Секретут уткнул лукавую морду в телефоны и старался с бывшим резидентом взглядом не встречаться.
– Козёл! – сказал ему Бурлак.
Шагая по коридору, он снова столкнулся с громилой Серебряковым. Они меня пасут, что ли? Точно, пасут. Чтобы не сбежал. Ох, что же я такого натворил жуткого, что аж до этого дошло?..
Он выглянул в окошко и увидел двух смежников, вяло перекуривавших у ворот посольства. Одного из них он помнил в лицо: Талалаев, кажется, звание – капитан; другой был какой-то молодой, неизвестный. Гэбэшные морды топтались на одном месте, время от времени стреляя глазами в сторону парадного входа.
Пасут.
В “танцклассе” резидентуры его встретила напряжённая тишина. Двое молодых ходоков, сидевших в углу, уставились на него как на привидение наркома Троцкого или бабушки Коллонтай.
