Но это только отсрочка. И судебный процесс над министрами, открывшийся 15 декабря, засвидетельствует его политическую смерть, ибо Лафайет был убежденным сторонником милосердия, то есть оправдания. Республиканцы вступают на тропу войны, не имея точного плана, и Александр уже не снимает своей формы. 20-го он присутствует на защитительной речи в Палате пэров в Люксембургском дворце. Заседание открывается под звуки мощной демонстрации под окнами. Выходя из зала, Александр сталкивается с человеком, который «с иностранным акцентом и угрозой во взгляде кричал своим уродливым ртом:
— Смерть министрам!»
То был Фиески. Для Александра столь безобразный человек не мог быть не кем иным, как шпиком-провокатором. Диагноз подтвердится менее чем через пять лет, когда знаменитая адская машина с Корсики, пощадившая, разумеется, королевскую семью, послужит для Тьера предлогом для издания новых репрессивных законов, в числе которых — полное упразднение свободы печати.
Александр идет во двор Лувра, где ждут его друзья. Годфруа Кавеньяк как раз раздает патроны, поскольку бонапартисты как будто бы собираются отнять у Национальной гвардии пушки. Никто не желает падения Наполеону II, на кандидатуре которого временно сошлись интересы орлеанистов и республиканцев. Однако более всего республиканцев скопилось в артиллерии, и Пале-Рояль желал бы знать, каковы их дальнейшие намерения. Александр получает записочку от Удара с просьбой зайти к нему и обращается к Кавеньяку за инструкциями. Тот не лукавит:
«— Скажи правду… Если бонапартисты вздумают отнять наши пушки, мы будем защищаться до последнего патрона; но если народ пойдет на Люксембург или даже на любой другой дворец, мы двинемся вместе с ним».
Александр передает эти слова. На следующий день, день приговора, толпа вокруг Люксембурга собирается огромная. Все гвардейцы из буржуазии здесь: с оружием в руках они намерены защищать свои лавочки от неизбежного, как говорят, грабежа черни. Отрава распространяется дальше, новый шум в толпе, министры осуждены на смертную казнь, возгласы радости. Эта ложная информация позволяет осуществить эвакуацию обвиняемых. Лафайет, однако, имеет мужество публично объявить вслед за тем истинный приговор: пожизненное заключение. Его освистывают, ему угрожают. Александру и другим артиллеристам едва удается спасти его от линчевания. Пушечный выстрел возвещает королю-груше, что министры целыми и невредимыми добрались до Венсеннской крепости. Александр же и его друзья думают, что это зов артиллеристов, оставшихся в Лувре. Обнажив кинжалы, они бегут в Лувр, призывая к оружию.
«Услыша наши крики, увидя нашу форму и голые лезвия кинжалов, народ вначале расступился перед нами, но тотчас же вслед за этим побежал во все стороны с теми же возгласами: «К оружию!»
Охрана как раз закрывала решетки Лувра, но мы оттолкнули их и силой ворвались внутрь. В парке, где стоят пушки, люди под руководством орлеанистского коменданта Барре снимают колесные чеки. Капитан Бастид и артиллеристы-республиканцы останавливают их, угрожая кинжалами. Бастид оставляет в карауле у пушек Александра и еще одного молодого человека двадцати семи лет по имени Проспер Мериме, который успел уже написать «Хронику времен Карла IX». «С этого караула <…> начинается мое знакомство с Мериме; часть проведенного в нем времени мы проговорили… о чем? О странных вещах, учитывая обстоятельства! О живописи, о литературе, об архитектуре». Это все, что скажет Александр по этому поводу. Жаль! Так хотелось бы узнать, не обменялись ли они мыслями об историческом романе или об искусстве новеллы. И никак нельзя не пожалеть, что Мериме не стал говорить о своем энтузиазме, которым он вполне мог бы заразить и Александра, в отношении Стендаля и его последней книги «Красное и черное», пущенной в продажу 13 ноября.
После этого приятного времяпрепровождения Александр возвращается в свой гвардейский корпус. Там ситуация напряженная: республиканец читает прокламацию с призывом к оружию, а орлеанист Грий де Бёзлен вырывает прокламацию и рвет ее; республиканец достает кинжал, в этот момент кричат, что Лувр окружен национальной гвардией и линейными войсками. Тогда артиллеристы-орлеанисты формируют свою группу человек в сто, а республиканцы — свою с целью прорваться в Лувр. Перед романтическим Александром — корнелиевский выбор: а вдруг в числе окруживших Лувр находится Фердинанд? «К несчастью, а, может быть, скорее к счастью, мы узнали, что погреба, где хранились наши боеприпасы, пусты. Предвидя сцену, которую я только что описал, комендант Лувра в течение дня велел убрать боеприпасы».
Ночь проводят в ожидании атаки, с заряженным ружьем под боком. Утром «ситуация мало-помалу превращалась из трагической в комическую: булочники, виноторговцы и колбасники даже в тот момент были озабочены своей маленькой выгодой и укрепили нас в опасении, будто мы находимся под угрозой голода.
Мы весьма напоминали зверинец с хищниками, запертыми в целях общественной безопасности. Сходство казалось тем более разительным, что к нам стали стекаться зрители — поглазеть через решетки». Новости плохие: напрасно бьет в Париже барабан, народ в нерешительности бездействует. Студенты и учащиеся Политехнической школы бегают по городу с призывами к умеренности, вешают листовки, объясняющие, что «необязательно применять силу», если хочешь добиться свободы. Совершенно очевидно, что эти красивые молодые люди — не сыновья рабочих. Им, будущей кадровой элите, буржуазная монархия вполне подходит. Благодаря их демобилизующей деятельности ни одна баррикада не была построена. К вечеру осада Лувра снята, артиллеристы возвращаются по домам.
Потеряв популярность, Лафайет становится просто громоздкой безделушкой. 24 декабря депутаты упраздняют его должность главнокомандующего Национальной гвардией, употребить термин «смещение» представляется им менее стыдливым. Некоторые из офицеров подают в отставку из солидарности с ним. В результате в четвертой батарее оказывается вакантное место. Популярный Александр избран младшим капитаном[101]. Наспех он снова переделывает свою форму. 27-го он отлично проводит военные занятия. И так же отлично празднует 31-го Новый год с Белль вроде бы у себя дома. Просыпается поздно, зовет Жозефа, с его помощью снова надевает свою сверкающую форму и скачет в Пале-Рояль на новогоднюю церемонию, назначенную на девять часов, но опаздывает на пятнадцать минут. Ни одного артиллериста не видит он ни во дворе, ни на лестнице, ни в большом зале. Странное чувство, будто другие офицеры образуют вокруг него нечто вроде санитарного кордона, как если бы в нем «подозревали источник заражения холерой, которую только что обнаружили в Париже». Он принимает это за проявление политической антипатии и предстает перед королем-грушей с «высоко поднятой головой».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
