Клавдия Любимова, прочитав ужасное послание, грохнулась в обморок. Я могла только грустно улыбнуться, представив, какое это незабываемое зрелище – моя троюродная сестра в обмороке! Все ее десять пудов белого мяса тряслись от ужаса, когда я навестила ее в пансионе. Она заперлась у себя в спальне, обложилась пистолетами, тесаками и топорами.
– Лена, – пропищала она. – Он хочет меня убить, я знаю! Но я не дамся, я не хочу умирать!
– Ты и не умрешь, – успокоила я ее. – Убийца до тебя не доберется. Тебя будут охранять…
Мне показалось глупым то, что убийца привлек столько внимания к своей новой жертве. Но я не знала, что это был коварный трюк, который отвлекал наше внимание. Ибо все силы староникольских сыщиков и полиции были брошены на защиту Клавдии Любимовой и ее драгоценной многопудовой жизни. Садовнику это и требовалось.
Ночь прошла беспокойно, я осталась дома, отклонив просьбу вдовы переночевать с ней в ее спальне. Она находилась под защитой двадцати пяти полицейских, сам городничий дежурил у дверей ее спальни, мое присутствие вряд ли бы чем-то могло помочь ей. Я предпочла остаться в одиночестве и плакать.
Утро принесло кошмарную весть – Садовник все же нанес удар. Но его жертвой стала вовсе не Клавдия Любимова, а Анна Радзивилл. Она исчезла из номера гостиницы, а на ее туалетном столике обнаружили такую же записку, что получила и вдова – только имя было другое. Имя Анны!
Я поняла – хитроумный Садовник, желая навести нас на ложный след, заставил нас поверить, что его новой жертвой станет вдова, избрав на самом деле совершенно иной цветок, который должен пасть под его секатором, – Анну Радзивилл.
Ее тела так и не нашли. Но то, что она стала жертвой Садовника, не подлежало сомнению. Бедная Анна, я не испытывала к ней особой симпатии, она была легкомысленным, вздорным, себялюбивым существом, которое заботилось только о своей красоте, благополучии и синематографической карьере. Но это вовсе не означало, что я желала ей такого страшного конца!
Атмосфера в Староникольске накалилась до предела. Слухи, как черви, множились и множились. Почти все были уверены – виновник происходящего Святогорский-младший. Стоило ему показаться на улице, как его освистали и едва не закидали камнями.
Я, понимая, что нельзя более давать Садовнику возможность безнаказанно вершить смерть, собралась и вечером первого октября отправилась в княжеский дворец.
Никифор, надутый индюк, отказался меня впускать, но я потребовала, чтобы меня принял Феликс-младший.
– Его сиятельство изволят почивать, – сказал дворецкий.
– Мне плевать, чем занимается твой хозяин, я должна его видеть, – сказала я. – И немедленно, голубчик!
Никифор окрысился, и тут на меня напало жуткое бешенство, чего ранее никогда со мной не случалось. Я схватила дворецкого, человека сильного, прижала его к обитой синим бархатом стенке и прошептала:
– Никифор, ты ведь знаешь, кто убил твою дочку. Ты знаешь, я по глазам вижу! Сколько тебе заплатил князь, чтобы ты закрыл глаза на ее смерть? Отвечай, а то убью!
Видимо, в моих словах было столько уверенности и злобы, что Никифор, который и не пробовал сопротивляться, просипел:
– Пятьдесят тысяч золотом… Бога ради, отпустите, я задыхаюсь!
Я отшвырнула эту пародию на человека в сторону. Что же, как говорил Шекспир, ежели господь создал его, то давайте считать его человеком. Но разве был человеком этот жалкий мерзавец, который ради денег продал свою дочь и позволил убить ее?
Я отправилась в кабинет к Феликсу-младшему. Надо же, он вовсе не отдыхал, а в великой спешке паковал чемоданы. В камине гудел огонь, пожирая пачки писем. Феликс явно собирался бежать. Увидев меня, он вздрогнул.
– Елена Карловна, что вы делаете в моем доме? – спросил он надменно.
– Пришла проведать вас, Феликс Феликсович, – ответила я. – Давайте перестанем ломать комедию. И вы, и я знаем, кто убил Настеньку. Я видела вас на кладбище, видела, как вы несли ее тело и спрятали его в склепе. Но потом… Потом кто-то пытался убить меня, и этим кем-то были не вы. Но у меня такое ощущение, что вы знаете, кто является Садовником. Итак, я жду!
В этот момент в кабинет через смежную дверь вошла Аделаида. С заплаканным лицом, похудевшая, с черными кругами под глазами, она произнесла вызывающим оцепенение тоном:
– Елена Карловна имеет право знать, Феликс. Скажи ей. Скажи ей все, покайся! Я прошу тебя! Зачем только я вышла за тебя замуж, я же попала в семью вурдалаков…
– Уйди, – крикнул на нее муж. – Скройся, Ада, отправляйся к сыну.
Феликс швырнул в пламя еще несколько листов бумаги и медленно произнес:
– Ну что же, вы имеете право знать, Елена Карловна. Вы мне всегда нравились… Меня считают в Староникольске Дракулой, убийцей молодых девушек… Вот и Анна мертва, но, клянусь Богородицей, я не причастен к этому…
– У меня не было галлюцинаций, Феликс Феликсович, – сказала я. – Я вас видела на кладбище с телом Настеньки.
– Вы правы, – кивнул Феликс. – Я спрятал ее тело в одном из гробов моих предков. Но, поверьте, так надо…
– Почему так надо? – спросила я, испытывая к Феликсу-младшему непонятное чувство жалости. – Вы убили, потому что она…
Только сейчас я поняла и сразу же высказала эту мысль вслух:
– Потому что она была от вас беременна, – сказала я. – Как же еще я могу объяснить ее странное поведение, ее истерики и ее внешний вид. Феликс, вы чудовище! Вы убили девушку только за то, что она ждала вашего ребенка…
Феликс, низко опустив голову, ничего не отвечал. В кабинет вновь ворвалась Аделаида, которая, видимо, подслушивала под дверью.
– Он никого не убивал, но это ничуть его не оправдывает, – сказала она. – Елена Карловна, неужели вы до сих пор не поняли – Настенька была беременна не от Феликса, а от его отца! От Феликса-старшего, вы понимаете это?
Я замерла, как громом пораженная. Значит, отец так и не родившегося ребенка вовсе не Феликс-младший, а его отец! Но как такое может быть, ведь он – инвалид, прикованный к креслу! Тут я вспомнила, что давно была уверена – старый князь намеренно разыгрывает из себя калеку.
– Если ты боишься, то скажу я, – произнесла Аделаида. – Мой тесть развел амуры с Настей, она ждала от него ребенка. Никифор, это исчадие ада, получил деньги и был рад молчать – еще бы, его внук одновременно будет сыном его обожаемого хозяина!
Феликс поднял голову, в его красивых серых глазах застыла беспредельная душевная мука.
– Когда я нашел ее, то было поздно. Отец всегда был неконтролируемым, – произнес он. – Боюсь, он сошел с ума. Он заколол Настеньку старинным греческим кинжалом. Мне не оставалось ничего иного, как завернуть ее в ковер и спрятать тело. Я решил, что лучше всего это будет сделать на кладбище…
Ноги у меня подогнулись, я опустилась в кресло. Старый князь, который никогда не скрывал своего циничного отношения к жизни и окружающим! Феликс Александрович Святогорский – убийца! А его сын – пособник убийства!
– Если ты решил рассказывать, то расскажи Елене Карловне все. – Аделаида тряхнула головой. – Феликс!
Младший Святогорский поежился и произнес тусклым тоном:
– Мой отец убил не только Настеньку. Он на самом деле не такой беспомощный, каким прикидывается. Он может ходить… В оранжерее, с розой, приколотой на груди брошью, я обнаружил тело Анны. Она была задушена, как и другие женщины. Я не знал, что мне делать… Потому что около ее тела я увидел отца. Он затягивал на ее шее шарф…
Аделаида сквозь слезы воскликнула:
– Елена Карловна, и он снова помог этому монстру, моему тестю, избавиться от тела. Он зарыл Анну в оранжерее, под орхидеями. А мой тесть наблюдал за этим и хихикал. Это было так мерзко и так… так ужасно!
Я поверила Аделаиде Святогорской – мурашки пробежали по моему телу. Садовник – это старый князь!
– Что вы намерены делать? – спросила я. – Он не должен более убивать. Его нужно остановить.
– Надо обратиться в полицию, – сказала Аделаида. – И бежать, бежать, бежать! Я сказала Феликсу, что не останусь более под одной крышей с его отцом. Мы в течение недели уезжаем за границу. Россия в огне, грядет революция… Я не хочу, чтобы мой сын рос здесь, я не хочу, чтобы его воспитывал дед-убийца!
– Вы никуда не уедете!
Я вздрогнула от внезапно раздавшегося позади меня голоса. Старый Феликс, облаченный, как и всегда, в безупречный английский костюм, с пятнистой орхидеей в петлице, сверлил меня злобным взглядом. Он сидел в инвалидном кресле. Только сейчас я обратила внимание – его руки всегда были затянуты в перчатки, наверняка на одной из ладоней у него обнаружится мой укус! Боже, какой глупой и слепой я была до этого!
– А ты убирайся прочь, – это он обратился ко мне. – Музейная крыса, все вынюхиваешь и шныряешь! Это наши семейные дела!
– Эти дела перестали быть вашими семейными с того момента, как вы совершили первое убийство, Феликс Александрович, – сказала я. – Вы больны, вам нужна помощь…
