Марин выпрямилась.
— Он пощадил бы мою мать — он не сделал бы этого. Ведь это едва не погубило ее.
— Но вы не можете утверждать наверняка, — склонив голову, настаивала на своем Кэролайн. — Вы не уверены?
Марин в замешательстве воззрилась на нее.
— Мисс Мастерс, — услышала Кэролайн голос судьи Лернера, — как далеко вы намерены зайти в своем интервью?
Она повернулась к судье, который с сочувственным видом рассматривал Луизу Марин.
— Ваша честь, — произнесла Кэролайн, — будьте снисходительны — я прошу предоставить мне некоторую свободу действий, это крайне важно.
Лернер смерил ее долгим задумчивым взглядом, затем кивком дал понять, что согласен.
Кэролайн вновь обратилась к Луизе:
— В жизни полицейского бывает такое, о чем не догадываются даже самые близкие ему люди. Вы понимаете это?
Марин только кивнула; в ее глазах больше не было слез.
Кэролайн осторожно спросила:
— А что думает ваша мать?
Марин вздрогнула.
— Когда она увидела его, — произнесла женщина, — то была потрясена. Ночью у нее случился инсульт. Последний раз я говорила с ней за день до смерти отца.
Кэролайн выдержала паузу, затем сочувственно поинтересовалась:
— Видимо, он не оставил никакой записки?
— Нет.
Мастерс снова помолчала, давая возможность присяжным переварить известие о предсмертной записке.
— И все же, — продолжала она. — Ведь вы не можете знать наверняка?
— Я чувствую это сердцем, — вспыхнув, вымолвила Луиза.
— Потому что вы знали его как своего отца, — Кэролайн помедлила, — хотя и не знали его как полицейского.
Луиза Марин неопределенно покачала головой.
Кэролайн подошла к перилам, ограждавшим скамью присяжных, и нашла взглядом Марин во втором ряду. Она словно обращалась только к ней одной:
— Естественно, вы ничего не знали о Рикардо Ариасе.
— Обращайтесь к залу, адвокат, — раздался у нее за спиной голос Салинаса. — Мне ничего не слышно.
Кэролайн поняла, что он пытается помешать ей установить какую-то личностную связь с этой женщиной. Не поворачивая головы, она еще тише пробормотала сквозь зубы:
— Оставьте ваши игры, Виктор.
Салинас встал и, стараясь сохранять достоинство, заявил:
— Адвокат, не вам говорить мне об играх.
Кэролайн обернулась:
— Я поняла, мистер Салинас. Я буду говорить еще тише, чтобы вы лучше слышали.
Со стороны прессы раздался сдавленный смех; было очевидно, что Салинас задет за живое. Когда Мастерс снова повернулась к Луизе, выражение лица у той заметно смягчилось.
— Вы верите, — спросила адвокат, — что полиция в своих действиях свободна от предрассудков?
Марин замешкалась; вопрос, казалось, застал ее врасплох. Затем отвела взгляд и через силу произнесла:
— Мой отец не верил. Иногда он переживал из-за этого. «Они там принимают законы, — говорил он, — а мы применяем их против тех, кто нам не нравится».
Любому юристу, занимающемуся уголовным правом, такой ответ показался бы пугающе точным.
— Выражал ли ваш отец беспокойство по поводу того, что наказанию порой подвергают невиновных?
— Да, — уже тверже ответила Марин. — Я уже говорила: он был добрый человек.
— И вы готовы признать вероятность того, что в данном деле полиция вела себя предвзято по отношению к мистеру Паже?
— Да.
Кэролайн не сводила с нее пристального взгляда.
— Даже если это означает, что обвинение сознательно игнорирует версию о возможном самоубийстве?
Последнее прозвучало скорее как заявление, а не вопрос, как будто ответ Луизы Марин означал бы вступление последней в некое соглашение с Кэролайн Мастерс.
Марин собралась с духом и решительно произнесла:
— Да. Я смогу.
— Благодарю вас, Луиза. Я вам верю. — После этих слов Кэролайн обратилась к судье Лернеру: — Ваша честь, у меня больше нет вопросов. Я ценю ваше терпение.
Лернер вежливо поклонился и повернулся к Салинасу:
— Мистер Салинас?
Направляясь на место, Мастерс заметила, что Виктор пребывает в растерянности. Она уже садилась, когда раздался его голос:
— Обвинение принимает кандидатуру мисс Марин.
Крис задумчиво посмотрел на нее.
— Ну так что? — пробормотала она.
Уголок его рта дрогнул. Вглядевшись в лицо мужчины, она ощутила — впервые за последние несколько дней — исходившее от него тепло. В следующее мгновение Крис неопределенно пожал плечами.
Внезапно Кэролайн почувствовала всю тяжесть ответственности, которую она взвалила на свои плечи, согласившись защищать его. Прошло несколько мучительных секунд, прежде чем она наконец решилась повернуться к залу и заявить:
— Защита не возражает против этой кандидатуры.
Бремя ответственности давило на нее уже три недели, с того самого утра, когда к ней на работу пришла Тереза Перальта.
Кэролайн тогда отметила про себя, что это не похоже на нее. С тех пор как Терри работала у нее помощником государственного защитника, она старалась неукоснительно следовать нормам профессиональной этики. Все в ней — даже костюмы, добротные, но не вызывающие, — было подчинено этому. Казалось, молодая латиноамериканка, не имея перед глазами собственных образцов для подражания, решила целиком полагаться на чужой сценарий, пока ей не удастся найти свой неповторимый имидж.
В том, что ей удастся это, Кэролайн никогда не сомневалась. Рассудительная и осторожная, Терри удивительным образом сочетала в себе способность к состраданию и какую-то обескураживающую целеустремленность. Жизнь научила ее доводить любое дело до конца, а от природы она обладала уникальной интуицией, позволявшей ей с первого взгляда видеть человека насквозь. Это качество изменяло ей лишь в одном случае — когда Рики был для нее очень близок. И Мастерс могла это понять.
Тереза села напротив Кэролайн.
— Прошу прощения за столь необычный визит, — произнесла она. — Но если бы я предварительно позвонила, ты могла бы сообщить Крису, а именно этого я и не хотела.
Последние года два они виделись редко. Терри заметно повзрослела, и хотя была по-прежнему подчеркнуто вежлива, от прежнего подобострастия не осталось и следа. «Интересно, — подумала Кэролайн, — уж не знакомству ли с Кристофером Паже она обязана произошедшей с ней переменой».
— Ты же знаешь: Крис мой клиент, так что я не могу обещать тебе сохранения конфиденциальности.
Тереза понимающе улыбнулась:
— Разумеется. Но, по крайней мере, ты не можешь предупредить Криса о моем визите, пока не выслушаешь меня и сама не примешь решения.
Она была сдержанна, как будто они были незнакомы.
— У тебя все в порядке, Тереза? — мягко спросила Кэролайн.
Казалось, вопрос привел Терри в замешательство. Кэролайн поняла, что та пришла к ней с каким-то конкретным делом, и не хотела отвлекаться на что-то другое. Но лицо ее — решительное, нежное и прекрасное — выражало такую тревогу, что Мастерс невольно подумала о том, как она еще молода.
— Нет, — резко произнесла Терри. — Ничего у меня не в порядке. Но пришла я не за этим. Я хочу сказать, что, если все останется так как есть, Крис просто погибнет.
Кэролайн почувствовала, что эти слова задели ее за живое.
— С чего ты взяла?
— Я хорошо знала Рики, — потупившись, почти одними губами произнесла Тереза. — Кэролайн, когда я уйду, можешь считать, что этого разговора не было. Что бы я ни сказала, ты не должна беспокоиться. — Она на мгновение замешкалась. — Я больше никому этого не скажу. Так вот, я не верю, что Рики покончил с собой. Думаю, и ты в это не веришь.
Кэролайн вдруг с облегчением почувствовала, как где-то внутри у нее включился защитный рефлекс, позволявший смотреть на вещи отстраненно — сказались двадцать лет практики, приучившие ее подавлять собственные эмоции.
— Давай-ка ограничимся тем, во что не веришь ты и почему, — спокойно предложила она.
Терри снова подняла на нее глаза:
— Например, мне кажется странной его предсмертная записка.
— Почему? Ведь там всего несколько слов.
— Этого достаточно. — Тереза подалась вперед. — Рики никогда никому бы не признался в том, что он «эгоистичная и жалкая личность», даже зная, что об этом прочтут лишь после его смерти. Всю свою жизнь он старался скрыть правду, а не «взглянуть ей в глаза», как сказано в записке. Она исполнена морального осуждения — это несвойственно Рики. Он никогда не поверял себя нравственными критериями.
Голос Терри, полный искреннего волнения и проснувшейся ненависти, придавал ее словам особенную убежденность.
Кэролайн спросила:
— А как насчет фотографии на столе?
Терри вновь потупила взор.
— Это больше похоже на правду, — промолчав, произнесла она. — Только Рики сделал бы это, скорее, ради денег — с целью пронять кого-то, а не для того, чтобы кто-то всплакнул о нем, когда для него в этом уже не было бы никакого проку.
