здесь я, а не белые! Посмотри на свою работу! — Бауси указал сперва на ряды мертвых зулусов и мазиту, потом на горящий город. — Посмотри и вспомни, какую участь готовил ты нам, не сделавшим тебе никакого зла! Смотри! Смотри, о гиена в человеческом облике!
Тут я ушел и никогда не пытался выяснить, что сталось с Хасаном и другими пленными. Кроме того, всякий раз, когда Ханс или кто-нибудь из туземцев начинали рассказывать мне об этом, я приказывал им молчать.
Эпилог
К этой истории мне добавить почти нечего. Боюсь, она и так вышла немного длинной. Писать ее было забавно, я скоротал за этим занятием немало зимних вечеров. Но вот в Англию пришла весна, а я слегка устал от писательства. Поэтому каждый читающий эти страницы все недосказанное волен домыслить по-своему.
Мы победили и должны были благодарить судьбу за то, что живы. Однако ночь после битвы у ворот была очень печальной, по крайней мере для меня, ибо я сильно скорбел об утрате бесстрашного Мавово, склонного к пафосу, но преданного Сэма и нескольких храбрых зулусских охотников. Кроме того, меня тяготило прорицание старого зулуса о том, что и я встречу смерть в бою. Слишком многие погибли в сражениях за последние несколько дней, и мне, глядя на это, захотелось мирной кончины.
Сейчас я тихо и спокойно живу в Англии, в ближайшее время покидать ее не намерен, так что в предсказание верится с трудом. Однако в пророческом даре змеи Мавово я уже убедился, поэтому опасения насчет будущего имеются. Да и кому оно открыто? Тем более зачастую с нами случается самое невероятное[325].
Не располагала к веселости и изменившаяся к вечеру погода: после заката полил дождь и не стихал почти до самого утра. Нам и сотням бездомных мазиту укрыться было негде.
Однако в конце концов дождь перестал, и следующим утром солнце приветливо засияло на небе. Когда мы обсохли и согрелись, кто-то предложил посетить сгоревший город, ведь ливень потушил пламя и хижины превратились в тлеющие обломки. Я согласился, в основном из любопытства. Мы со спутниками (за исключением Брата Джона, оставшегося при раненых) в сопровождении Бауси, Бабембы и многих мазиту перебрались через развалины южных ворот и по усеянной трупами рыночной площади зашагали туда, где прежде стояли наши хижины.
Сырой дымящийся пепел — зрелище удручающее. Я едва не зарыдал: ведь снаряжение наше сгорело, а как мы без него вернемся в Дурбан? Пропало столько ценных трофеев! Слезами горю не поможешь, и через обгоревшие руины королевского жилища мы двинулись к северным воротам. Я шел последним вместе с Хансом, по привычке тщательно все осматривавшим. Вдруг он положил мне руку на плечо и сказал:
— Баас, я слышу голос духа! Вероятно, это дух Сэма просит нас, чтобы мы похоронили его тело.
— Вздор! — буркнул я, а сам прислушался.
Мне тоже показалось, что невесть откуда доносится повторяющаяся просьба: «Мистер Квотермейн, умоляю вас, откройте дверцу этой печи!»
Сперва мне показалось, что я схожу с ума. Затем я позвал остальных, они вернулись, и мы прислушались вместе. Вдруг Ханс бросился вперед, словно такса, почуявшая крота, и начал разгребать, точнее, ворошить палкой пепел, слишком горячий для того, чтобы прикасаться к нему руками. Мы насторожились и на сей раз ясно услышали голос из-под земли.
— Баас, Сэм в зерновой яме! — догадался Ханс.
Я тут же вспомнил, что народы группы банту роют такие ямы перед каждой хижиной и используют для хранения припасов. В тот момент хранилища пустовали. Вообще, с зерновыми ямами у меня связаны неприятные воспоминания, это подтвердит любой, кто прочтет книгу «Мари», посвященную моей первой жене.
Мы быстро расчистили то место и подняли каменную затычку. Сэму повезло, что камень сидел плотно и в нем имелись отверстия для вентиляции! Он скрывал зацементированный погребок в форме бутыли футов десять глубиной и восемь шириной. В горлышке ямы тотчас показалась голова Сэма. Он разинул рот и дышал тяжело, словно рыба на песке. Когда мы вытаскивали нашего повара, тот вопил от боли: его кожа нагрелась и стала очень чувствительной. Мазиту напоили беднягу ключевой водой, а я гневно спросил, почему он прятался в яме, ведь мы оплакивали его как погибшего.
— Ох, мистер Квотермейн, меня чуть не погубила излишняя верность! — отозвался он. — Я не смог оставить наше ценное имущество на разграбление алчному врагу. Поэтому я сложил все в эту яму и уже собрался уходить. Вдруг мне показалось, что кто-то приближается. Я влез в яму, закрыв ее снизу камнем. Началось сражение. Враги не только убивали и грабили, они подожгли город, и я услышал, как надо мной бушует пламя. Камень засыпало пеплом, он накалился так, что не притронешься. Я просидел здесь целую ночь, изнемогая от жары и страха, что взорвутся два бочонка с порохом. Они в яме, рядом со мной. Я уже потерял надежду и приготовился умереть, подобно черепахе, живьем зажаренной бушменом, как вдруг услышал ваш голос. Мистер Квотермейн, не дадите ли вы мне заживляющей мази? Я сильно обжегся.
— Ах, Сэм, Сэм, вот до чего доводит трусость! — посетовал я. — На горе́ с нами ты не получил бы ожоги. Умирать бы тебе в этой яме, если бы не острый слух Ханса!
— Касательно ожогов вы правы, мистер Квотермейн. Признаю себя виновным. Но на горе меня могли застрелить, а это хуже, чем обжечься. Кроме того, вы поручили мне свое имущество, и я решил сохранить его, даже в ущерб себе. В конце концов, мой ангел-хранитель привел вас сюда, и насквозь я не прожарился. Все хорошо, что хорошо кончается, мистер Квотермейн, а кровавых сражений с меня довольно. Если суждено мне вернуться в цивилизованные края, посвящу себя искусству приготовления пищи на безопасной кухне отеля, если, конечно, не сумею занять место преподавателя английского языка.
— Да, Сэм, все хорошо, что хорошо кончается, — согласился
