— понять, что случилось с Эйприл. И тогда, возможно, мне удастся отвести от себя беду.
Лорен посоветовала обратиться в полицию, раз Томас меня так сильно пугает. Но что я им скажу?
«Я решила соблазнить женатого мужчину. Даже переспала с ним. Причем меня наняла его жена; она вроде как знала об этом. Между прочим, думаю, один из них или они оба причастны к самоубийству одной девушки».
Чушь какая-то. Они решат, что я спятила.
Так что я звоню не в полицию, а делаю два других звонка.
Первый — на мобильник Томаса. Начинаю без предисловий:
— Почему ты врешь, что спал с Лорен, хотя на самом деле просто купил одежду в ее бутике?
Я слышу, как он резко втягивает в себя воздух.
— Знаешь что, Джесс? Я получил записи Лидии об Эйприл, ты — ее записи о себе. Я не обязан отвечать на твои вопросы. Желаю удачи.
И в трубке раздаются гудки.
Я тут же перезваниваю ему.
— Вообще-то, у тебя есть только первые тринадцать страниц из досье Эйприл. Последние пять я не отправляла. Так что ответить на мои вопросы тебе придется. Но при личной встрече.
Я должна видеть выражение его лица.
В телефоне глухая тишина, и я начинаю опасаться, что Томас опять повесил трубку.
— Я на работе, — наконец произносит он. — Жду тебя здесь через час.
Он называет адрес, я заканчиваю разговор и принимаюсь в раздумьях мерять шагами комнату. По его тону ничего нельзя было определить. Голос не казался сердитым; в нем вообще не слышалось каких-то сильных эмоций. Но, возможно, Томас из тех людей, которые наиболее опасны, когда внешне изображают спокойствие — затишье перед бурей.
Пожалуй, в его врачебном кабинете мне ничто не угрожает, рассуждаю я. Если б Томас хотел причинить мне зло, наверно, он назначил бы встречу в таком месте, где его никто не знает. С другой стороны, сегодня воскресенье. Неизвестно, есть ли еще кто-нибудь в здании.
Лорен сказала, что Томас показался ей вполне приятным человеком. У меня создалось такое же впечатление о нем при знакомстве у музея и потом — в тот вечер, когда мы решили переспать. Но я не могу отделаться от воспоминания о том случае, когда я оказалась один на один в кабинете с мужчиной, которого я тоже считала приятным человеком.
И тогда я делаю второй звонок — Ноа. Прошу его встретить меня через полтора часа у здания, где находится врачебный кабинет Томаса.
— Все хорошо? — спрашивает он.
— Не уверена, — честно отвечаю я. — У меня встреча с одним человеком, которого я не очень хорошо знаю, и мне будет спокойнее, если ты меня потом заберешь.
— Кто этот человек?
— Его зовут доктор Купер. Это, так сказать, по работе. Я все объясню при встрече, ладно?
В голосе Ноа я улавливаю нотки сомнения, но на мою просьбу он отвечает согласием. Я анализирую свои поступки в общении с ним — при знакомстве назвалась ненастоящим именем; несколько раз отказывалась от свиданий, ссылаясь на то, что у меня был жуткий или тяжелый день; говорила, что мне трудно доверять другим, — и даю себе слово, что поделюсь с ним своими проблемами. И не только потому, что он этого заслуживает. Кто-то должен знать, что происходит, — хоть какая-то гарантия безопасности.
* * *
Во второй половине дня, в 13:30, я подхожу к врачебному кабинету Томаса. В здании, как я и опасалась, безлюдно.
Кабинет № 114 — в самом конце коридора. Сбоку от входа — табличка с фамилиями трех психотерапевтов. Один из них — «Томас Купер, доктор медицинских наук».
Я поднимаю руку, собираясь постучать, но тут дверь распахивается.
Невольно я отступаю на шаг.
Я уже и забыла, какой он здоровенный. Его фигура занимает почти весь проем, заслоняя свет неяркого зимнего солнца, что струится в окно за его спиной.
— Прошу. — Томас делает шаг в сторону и кивком показывает на одну из комнат — очевидно, там располагается его кабинет.
Я жду. Пусть идет первым. Нельзя допустить, чтобы он оказался у меня за спиной. Однако Томас не двигается с места.
Через несколько секунд, вероятно, сообразив, что я его опасаюсь, он резко поворачивается и широким шагом идет через приемную.
Едва я вхожу в его кабинет, он закрывает дверь.
Пространство будто сжимается, стены сдвигаются вокруг меня. Все мое существо сковывает паника, тело деревенеет. Если Томас и впрямь опасен, здесь мне никто не придет на помощь. От внешнего мира меня отделяют целых три двери.
Я опять в западне, как тогда, в кабинете Джина.
Сколько раз я фантазировала о том, как бы я поступила, если б повторился тот вечер в утихомирившемся после ухода всех остальных членов труппы театре. Как я только ни казнила себя за то, что стояла в оцепенении, пока Джин ловил кайф, эксплуатируя мою беззащитность и мой страх.
Сейчас ситуация ужасно схожая.
И я опять парализована.
Но Томас просто обходит свой стол и опускается в кожаное кресло на колесиках.
Он удивлен, заметив, что я все еще стою.
— Присаживайся. — Томас жестом предлагает мне занять кресло напротив него. Я сажусь, силясь выровнять свое дыхание.
— На улице меня ждет мой парень, — выдавливаю я из себя.
Томас вскидывает брови.
— Прекрасно, — недоуменно произносит он, и я понимаю, что у него и в мыслях не было причинить мне зло.
Я присматриваюсь к Томасу, и парализующий страх постепенно ослабевает. Вид у него измотанный. На нем фланелевая рубашка навыпуск, на лице неряшливая щетина. Когда он снимает очки и трет глаза, я замечаю, что они воспалены. Такие же красные глаза бывают у меня, если я не выспалась.
Томас снова надевает очки, складывает елочкой ладони. Его следующая фраза вызывает удивление.
— Послушай, я не могу требовать, чтобы ты мне доверяла, но клянусь, я пытаюсь защитить тебя от Лидии. Ты уже увязла по уши.
Я отрываю от него взгляд и осматриваю комнату, надеясь по элементам обстановки понять, что собой представляет Томас. Я была во врачебном кабинете доктора Шилдс, была у нее дома: в обоих интерьерах отражена ее сдержанная бездушная элегантность.
Кабинет Томаса совсем другой. Под ногами у меня мягкий ковер, деревянные полки забиты книгами самых разных форматов и толщины. На столе — прозрачная кружка с ирисками в желтых фантиках. Рядом кофейная чашка с вдохновляющей надписью по периметру. Я смотрю на два слова в середине цитаты: лишь та любовь.
Они подсказывают мне вопрос:
— Ты когда-нибудь любил свою жену?
Томас опускает голову.
— Думал, что любил.
