что доставили в больницу Бельвю. К сожалению, я вынужден откланяться. Необходимо проконсультироваться с дежурными докторами.
Все за столиком выразили понимание: он не вправе проигнорировать вызов — это его профессиональный долг.
— Я постараюсь быть дома как можно скорее, — Томас кладет на стол кредитку. — Но ты же знаешь, как это бывает. Так что, пожалуйста, не жди меня, ложись спать.
Прикосновение его губ; горьковато-сладкий вкус шоколада.
И мой муж исчезает.
Как будто меня обокрали.
* * *
В доме темнота, безмолвие. Нижняя ступенька тихо стонет под моей ногой, как и все эти годы. Раньше этот звук меня радовал: часто он подразумевал, что Томас уже наглухо запер дверь и идет спать.
Наверху свет лампы на тумбочке мягким сиянием омывает спальню.
Сегодня я предвкушала совсем иное. Свечи. Тихая музыка. Платье медленно соскальзывает с меня, постепенно обнажая соблазнительный розовый шелк.
А вместо этого… Туфли возвращены в шкаф, серьги и ожерелье — в бархатные футляры в верхнем ящике комода. Рядом с ювелирными украшениями, словно еще одна драгоценность, лежит записка Томаса, что он оставил мне сегодня утром.
Его слова — столь трогательно-обыденные — заучены наизусть.
В глаза бросаются три крошечных чернильных пятнышка, чуть-чуть искажающих три буквы.
При виде этих помарок на меня вдруг нисходит озарение.
Они сделаны особой авторучкой, которая оставляет на листе кляксы, если долго прижимать кончик пера к бумаге.
Эта авторучка всегда лежит на одном и том же месте: на письменном столе в моем кабинете.
В двенадцать шагов я быстро пересекаю спальню и вхожу в кабинет.
Томас, когда писал записку перед тем, как пойти за бубликами, наверняка увидел две папки — вашу и Эйприл — с именами на ярлыках. Ведь они лежат на столе буквально в нескольких сантиметрах от ручки.
Инстинктивное желание схватить папки и проверить их содержимое почти не поддается контролю, однако его следует подавить. Паника порождает ошибки.
На столе пять предметов: ручка, подставка для бокала, часы «Тиффани» и папки.
На первый взгляд, все на своих местах.
И все же что-то не так.
Силясь побороть умопомрачающее беспокойство, я внимательно рассматриваю каждый предмет.
Ручка точно там, где она должна быть, — в левом верхнем углу стола. Часы — напротив, в верхнем правом углу. Подставка — перед часами, потому что бокал с напитком я всегда держу в правой руке, чтобы можно было писать левой.
Не проходит и минуты, как я понимаю, что изменилось. Девяносто процентов людей этого нюанса никогда не уловили бы.
Индивиды, коих большинство, — правши — редко задумываются о том, к каким неудобствам нам — меньшинству — приходится подлаживаться. Элементарные бытовые приспособления — ножницы, ложки для мороженого, ключи для консервных банок — все сконструированы для правшей. Краники на раковинах. Держатели для стаканов в автомобилях. Банкоматы. Список можно продолжать и продолжать.
Люди, у которых правая рука основная, делая записи, как и следует ожидать, лист сдвигают с уклоном в правую сторону. Те, у кого преобладающей является левая рука, располагают страницу под уклоном влево. И те и другие делают это машинально. Неосознанно.
Сейчас папки лежат на несколько дюймов правее, чем обычно. На той стороне стола, на которую разместил бы их мозг правши.
На мгновение папки расплываются перед глазами. Потом благоразумие возвращается.
Возможно, Томас случайно сдвинул папки на несколько дюймов, когда клал на место ручку, а потом попытался выровнять их.
Даже если Томас заглянул в папки — из любопытства или в поисках листка бумаги для записки до того, как нашел чистый блокнот в верхнем ящике стола, — он наверняка сразу должен был понять, что это истории болезней пациентов. Психотерапевты связаны врачебной тайной, и Томас тоже придерживается норм врачебной этики. Даже в наших частных беседах о пациентах их имена никогда не упоминаются. Даже таких особенных, как Респондент № 5.
Томасу я поведала о своем знакомстве с Респондентом № 5 — как она в слезах выбежала из аудитории Нью-Йоркского университета во время первого компьютерного тестирования. Моему ассистенту Бену Респондент № 5 объяснила, что вопросы вызвали у нее острую эмоциональную реакцию, и Томас, узнав об этом, согласился со мной, что с точки зрения нравственности было бы правильно оказать ей профессиональную помощь. После я рассказывала ему о своем дальнейшем общении с ней — о беседах, что мы вели в моем кабинете, о подарках и, наконец, о приглашении отведать вина с сыром у нас дома вечером того дня, когда Томас находился на каком-то мероприятии. Он всегда слушал меня сочувственно, давал дельные советы.
Томас понял, что она стала для меня… особенной пациенткой.
Но по имени ее я никогда не называла.
Ни разу. Даже после ее смерти.
Особенно после ее смерти.
Как бы то ни было, Томас видел письмо, что прислал мне по электронной почте частный детектив, нанятый семьей Восс. Если к тому времени он еще не сообразил, что Респондента № 5 звали Кэтрин Эйприл Восс, в тот момент ему это стало абсолютно ясно.
Рассуждая сама с собой, я постепенно успокаиваюсь, напряженные мышцы расслабляются.
Если Томас ознакомился с вашим досье, Джессика — видел записи с подробным изложением наших бесед, специфики ваших заданий и ваших отчетов о своем взаимодействии с ним, — его поведение, вне сомнения, должно было измениться. За завтраком его эмоциональный настрой оставался прежним. И вечером, когда он заехал за мной, тоже.
А вот… за ужином в нем появились настораживающие нотки. Он становился все более возбужденным. Ушел внезапно, поцеловав на прощание скорее машинально, чем с сожалением.
Мне с трудом удается сохранять ясность мысли: два бокала «Пино нуар», выпитые за вечер, существенно повлияли на мою способность делать четкие выводы.
На ум приходят другие соображения: конфиденциальность конфиденциальностью, но вы с Эйприл не имеете ничего общего с теми, кто обычно приходит ко мне на прием. Ни она, ни вы фактически не являлись моими пациентами. А в глазах Томаса вас обеих отличает еще одна особенность: каждая из вас заставила его жену страдать.
Эйприл исчезает в небытии. Она уже не может причинить мне боль.
А вот вы, Джессика, по мнению Томаса продемонстрировали потенциальную угрозу, так сильно напугали меня, что мне пришлось врезать во входную дверь новый замок. Возможно, он рассудил, что лучше уж нарушить этические нормы, чем проигнорировать информацию, владение которой поможет ему защитить жену.
Соответственно, приходится допустить, что Томас просмотрел ваше досье.
Осознание этого сродни физическому удару. Я хватаюсь за край стола, чтобы удержаться на ногах.
Если он станет это отрицать, что может быть тому причиной?
Внятного
