— Буди Мишку-то!.. Буди, прокачу. Пока дома кони-то…
Стеша сошла на снег у крыльца. А Курашев проснулся сам. Он так и появился на крыльце в нательной рубахе. Стеша обернулась и увидела его. Он стоял на верхней ступени крыльца и щурился на солнце…
И сейчас здесь, на площади, Курашев был таким же.
Они не умели ходить под руку — Стеша и не помнила, когда такое бывало. Даже в Иваново, когда познакомилась с ним, с Курашевым-курсантом, ни разу не ходила под руку, просто шел этот длинный парень рядом с ней до самого дома молча, пальцем не касаясь. А потом однажды, на виду у всех вдруг взял ее цепко за плечи, притянул к себе, поцеловал и, отпустив сразу же после поцелуя, произнес:
— Скажи матери. Скоро в часть уеду. Вместе поедем. Завтра приду к вам. — Кажется, тогда впервые и услышала голос Курашева и не удивилась ни поступку, ни словам его. Словно так и должно было случиться. Пришла домой и едва ли не с порога сказала матери:
— Замуж выхожу я, мам…
— За кого же это? Уж не за того ли длинного? И когда же? — это уж мать спросила с тревожной безнадежностью.
— Завтра, мама…
А с правой стороны от Стеши шел, прихрамывая, Поплавский — подтянутый, точно новенький, прямо с завода самолет. И золотая Звездочка над пестрой строчкой колодок на его зелено-пыльного цвета тужурке посверкивала острыми лучиками.
— Знаете, товарищ полковник, — сказал негромко Курашев над Стешиной головой. — Словно с фронта мы приехали.
— Да, — ответил Поплавский. — Но это пройдет. Это всегда проходит.
Они прошли весь город — по центральной, прямой, как взлетная полоса, улице. Ни в магазины их не тянуло, ни в кино. Встречные военные козыряли Поплавскому и Курашеву, на углу стояли патрульные — старший лейтенант с двумя солдатами, настолько молоденькими, что казалось, у них ломается голос. Они четко сдвинули каблуки. И старший лейтенант, строго взяв под козырек, провожал глазами Золотую Звезду Поплавского, пока они не прошли мимо. Но чувство неловкости Стешу не оставляло. Когда она прилетала сюда к Курашеву в госпиталь, такого она не испытывала. Ожесточение и тревога, захлестнувшие ее тогда, давали ей собранность и твердость. Тогда она была цельной и знала, зачем она здесь. Она шла и думала, как отличается все, что осталось на Севере, от этого города. Ведь и там есть город, и не маленький — длинный, окаймляющий бухту, трудно взбирающийся на скалы, с маленькими корабликами внизу на темно-зеленой или почти черной с глубоким зеленоватым отливом воде залива, с туманными и от этого словно невесомыми скалами напротив. Там тоже есть город. Она думала о нем, и город, над которым летал ее Курашев, над которым и во имя которого он уходил на перехват, представал в ее воображении суровым, сдержанным, и она ревниво сравнивала его с этим — большим, звонкоголосым, залитым солнцем, с пестрой толпой на тротуарах. Стеше казалось, что самим своим присутствием здесь она предает свой Север.
Среди сотен тысяч людей, населяющих все эти дома, загорающих на последнем солнце сентября внизу, на пляже у темно-коричневой реки, в этой толпе на широких тротуарах и тех, кто едет в громадных со стеклами в половину кабины автобусах, толпящихся у магазинов, пьющих газированную воду, — был только один человек, жажда увидеть которого росла в Стеше все ощутимее. Это была Мария Сергеевна. И Стеша сама не могла, не умела объяснить себе, отчего это. Что может быть общего у них? Жена заместителя командующего и она, Стеша? Но вдруг она сформулировала для себя то, что испытывает: побывать здесь и не усидеть эту женщину — все равно как если бы заглянуть проездом в дальние края в город, где живет близкий человек, которого давно уже не встречал, и не повидаться с ним.
Вспомнились Стеше стихи из юности, неизвестно почему застрявшие в памяти:
Зайти случилось по пути,Чтобы узнать, как много прожил,Все тот же ты или не тот же,Все так же ль трепетно в груди…
Стихи она помнила отрывочно, по строке. И, припоминая, она тихо проговорила вслух:
Чтобы опять в дороге дальней…
Затем двух строчек не было. И она помолчала. А потом договорила:
В душе стоял неистребимоЧуть горьковатый запах дыма,И пел проснувшийся ручей.
— Ты что, Стеша? — спросил Курашев, наклоняясь к ней. Она поглядела в его просторные глаза с пятнышками возле зрачков, напоенных солнцем, и ответила:
— Ничего. Ничего. Просто вспомнилось что-то…
Они еще бродили по городу, пили воду, заходили в жаркое, перегретое кафе, потом взяли такси.
— А куда? — спросил шофер не оборачиваясь.
Поплавский, устраивая натруженную больную ногу, сказал ему в тон:
— А прямо. Куда подальше.
До тех пор пока не стало закатываться солнце, «Волга», присев от скорости, шла по шоссе.
Водитель только однажды с маленькой иронией сказал им:
— Дорога к океану. Может, махнем? Тут всего восемьсот кэмэ.
— В другой раз, шеф, в другой… — ответил полковник.
Они прошли, едва, сбавив скорость, какой-то маленький, в желтой листве и в желтой пыли деревянный раскидистый городок. И развернулись.
К гостинице подкатили в сумерки. Стеша вышла из машины первая и вдруг вспомнила, что Мария Сергеевна, прощаясь, дала ей номер своего телефона, записав его на листке настольного календаря. Перекладывая содержимое карманов кожанки, Стеша наткнулась и на этот листок. Она сохранила его вовсе не из-за номера телефона, записанного там, а из-за того, что листочек этот обозначал число — важное-важное, — может быть, самое важное в ее жизни.
Офицеры еще мешкали в машине. Стеша открыла сумочку. Листочек был здесь. А телефонная будка сверкала стеклами у самого входа в гостиницу.
Она набрала номер. Долго ей не отвечали. Потом ответил молодой девичий голосок, нараспев:
— Да… Я слушаю.
— Марию Сергеевну, пожалуйста.
Девчонка, видимо, ждала звонка себе и ответила поскучневшим сразу и чужим голосом:
— Ее нет. Она в клинике.
Стеша подержала трубку в руке молча, потом медленно опустила ее на рычаг. Мужчины — Курашев и Поплавский — еще стояли на крохотной площадке перед гостиницей в кругу света и о чем-то говорили. Стеша медлила в телефонной будке. Она понимала, что все это нелепо, но остановиться уже не могла. И она, помедлив еще, все же снова сняла трубку и набрала номер телефона клиники.
— Марию Сергеевну, пожалуйста.
Ответил мужчина.
Там, куда она звонила, было много людей — это было слышно, говорили сразу несколько человек.
— Мария Сергеевна, здравствуйте, — сказала Стеша. — Это Курашева. Помните?
А Мария Сергеевна, начавшая было говорить привычно, вдруг осеклась, помолчала и тихо, одним дыханием спросила:
— Стеша… Что случилось, Стеша?
— Ничего, Мария Сергеевна, просто мы здесь. Все здесь. Мой за орденом прилетел… Вот я и решилась… Извините, просто вспомнила все и решилась…
— Стеша, милая, вы где? Где вы сейчас?
— А тут. Я не знаю, как называется это. В гостинице военной…
Стеша, не отнимая трубки, открыла тяжелую дверь телефонной будки, спросила у своих:
— Ребята, как называется это место?
— Окружная гостиница, — сказал Поплавский.
— Я поняла, — сказала Мария Сергеевна, — я поняла, Стеша… Вы никуда не уходите. Стойте там. Слышите? Стеша… Никуда не уходите…
Буквально через десять минут у подъезда осадила машина «скорой помощи», и из кабины вышла Мария Сергеевна. Легкое пальто было накинуто поверх халата, врачебный колпак она еще держала в руке.
Мария Сергеевна стояла у машины, слабо улыбаясь, точно вышла из темного на свет, потом встретила взгляд высокой, суховатой женщины и шагнула к ней раз, другой…
А та, не замечая, что стискивает зубы до ломоты, что всю ее трясет от волнения, тоже шагнула к Марии Сергеевне раз, другой, замерла, а потом обе они кинулись друг к другу и молча обнялись. Еще за минуту до этого Стеша не знала, как они встретятся, что скажут друг другу. А получилось все так просто и искренне. И, обнимая за плечи Марию Сергеевну, она чувствовала, как что-то внутри у нее отпускает, расслабляется, что ей становится как-то хорошо и просторно и хочется плакать.
— Ну как вы там? — спросила Мария Сергеевна, чуть отстранясь, чтобы увидеть лицо Стеши.
Стеша, не отвечая ей, сильно взяла ее за руку.
— Подождите, Мария Сергеевна… Ребята… — И пошла к ним, ведя Марию Сергеевну за руку.
— Ребята… Вот Мария Сергеевна. Мария Сергеевна Волкова…
Потом они сидели в номере Курашевых и пили жиденький гостиничный чай.
И Мария Сергеевна смертельно, до тоски, до одиночества жалела, что не может позвать их к себе, — не надо им мотаться в гостинице, чужой и казенной, пусть бы пришли к ней, пусть бы в ее доме стало шумно и суетно, пусть бы она сама распределяла их на ночлег, готовила ужин, пусть бы они накурили в ее доме… Она сама не знала, почему ей этого хочется. И она могла их позвать. Но она знала, что вот-вот приедет Волков, может быть, он будет не один, а с Алексеем Семеновичем. И этим офицерам будет неловко и трудно. Да они и сами не поедут.
